– Хорошо, сдаюсь! Я раскрою вам свою шпионскую сеть.

Он освободил ее руки и улыбнулся.

– Нет нужды. На этот момент достаточно и вас.

Но Эммануэль с затаенной обидой колко ответила:

– «Достаточно» – это не для меня. Я не подхожу в качестве рациона для выживания. Вместо фастфуда я вас оставлю с пустым желудком.

Он в свою очередь испугался, что его неправильно поняли.

– Я не хотел вас обидеть, – пояснил молодой человек. – Давайте сменим тему.

– От меня не так легко увернуться!

– Я ни от кого не уворачиваюсь. У меня нет на это времени.

Молодой человек говорил правду. Многочисленные приборы свидетельствовали о том, что он действительно много работал. Эммануэль уже жалела о своем вызывающем поведении. И она вновь стала такой милой, что перед ней невозможно было устоять.

– Перед тем как расстаться, – предложила она, – давайте познакомимся чуть ближе.

Юноша стоял с опущенной головой. «Надеюсь, он смотрит на мои ноги, – подумала Эммануэль. Она оглянулась в поисках стула, чтобы присесть и расправить юбку, но юноша ей ничего не предложил. Тем хуже для него! Но в то же время она поняла, что, к сожалению, в этом юноше не было ничего от Адониса.

Стоя в центре лаборатории, чистой, как витрина ювелирного магазина, она вкратце объяснила хозяину дома, откуда пришла, чем занималась и почему так хорошо разбиралась в технике.

– Вот это да! – восхитился он. – Может, зря вы не пошли в научный отдел секретных служб.

– Не начинайте снова! – пригрозила Эммануэль. – Учтите, я и знать не хочу, над чем вы работаете. Я сейчас уйду.

– Чао! – фамильярно попрощался молодой человек. – До встречи!

Юноша проводил ее до выхода.

– Вежливость или предосторожность? – проворчала про себя Эммануэль, пока не услышала, как он издалека кричит:

– Приходите в любое время! Я всегда дома и выхожу лишь для того, чтобы выпить чашечку кофе.

2

Возвращаться в дом-лабораторию Эммануэль не хотела. Но ее снедало любопытство. Девушка сопротивлялась целую неделю, но потом все-таки позвонила в дверь с надписью «Марамуй».

Юноша встретил ее как старую знакомую и показал остальные свои сокровища, а потом пригласил ее встать вместе с ним на площадку лифта.

– Вверх! – скомандовал он.

И деревянная платформа плавно оторвалась от пола. Скользя по тонким кабелям, она начала поднимать пассажиров к закрытому люку.

Платформа бесшумно продолжала работать на полную мощность, пока молодые люди не стукнулись головами о потолок. Подъемник остановился.

Эммануэль обнаружила, что большой балкон обустроен под жилое помещение. Там стояли книжные полки, низкие столики, пуфы. Тонкий матрац с овечьей шерстью, раскрашенный в красные и черные полоски, служил кроватью. Все было очень аккуратно, никакого холостяцкого беспорядка.

В углу была устроена просторная душевая кабинка с различными насадками для душа. Рядом – умывальник, зеркала и шкафчики, расположенные прекрасно как с точки зрения эстетики, так и удобства. На полочке аккуратно лежали зубная щетка с бритвой. Даже туалетная бумага была убрана в шкафчик с подогревом. В противоположном углу находилась другая кабинка, с матовыми перегородками, для туалета и биде.

В следующем пролете был установлен кульман и обустроено место для винтов и рулеток; столы с новыми образцами машин для записи по памяти; целый ряд диктофонов; камеры и прожекторы; галогенные лампы и управляемые световые указатели; картотеки; папки – и опять компьютеры!

И здесь не было ни единого признака беспорядка, ни единой бумажки, не было даже мусорной корзины – просто идеальный порядок!

В последнем секторе квартиры-галереи стояли три телевизора, три видеомагнитофона, каких во Франции было не найти, большой экран и кресло космонавта, чтобы сидеть с максимальным комфортом. Бар с алкоголем, микроволновая печь, стеклянная электрическая плита, холодильник, такой же маленький, как и печь, мойка, спрятанная во вращающемся цилиндре, откидные полки, минимально необходимое количество посуды – все это так незаметно встраивалось в окружение, что Эммануэль почти ничего не заметила.

– Ну что ж! – подвела она итог. – Вы и вправду ни в чем не нуждаетесь. И ни в ком.

* * *

Но в следующий свой визит она изменила мнение. Этот технарь, который, как казалось, нуждался только лишь в одиночестве, не так уж отличался от всех остальных, как она подумала сначала: он страдал от отсутствия друзей и общения.

Он с большим удовольствием принимал у себя Эммануэль и, несомненно, ждал ее визитов. Может, у него и не было времени на любовь, но он мог слушать ее, говорить, смеяться и шутить с ней и даже дал попробовать неповторимый шоколад со сливками.

Он совершенно не был угрюмым. Эммануэль привлекали его простота, открытость и веселость. Но этих качеств было недостаточно, чтобы она к нему приходила так уж часто. Она его навещала вовсе не потому, что ее привлекал его ум, и не потому, что хотела больше узнать о природе его исследований. Нет. Она хотела подружиться с этим гением.

Эммануэль с самого начала поняла, чем подтолкнула его на повторное приглашение: Лукас боялся, что оскорбил ее, назвав шпионкой. Он также упрекал себя в том, что при первой встрече слишком сильно сжал ей запястье. Но юноша был совершенно не жесток. Он, скорее, страдал от переизбытка доброты и вежливости. Сам того не понимая, он инстинктивно искал поводы для самопожертвования.

Эммануэль, разумеется, самопожертвования от него не требовала. Ее намного больше интересовал он сам, чем то, что он мог для нее сделать. Но он так мало о себе рассказал, что ей приходилось заставлять его раскрываться.

Постепенно он поведал ей о своем детстве в Провансе, об учебе в Марселе, поступлении в Калифорнийский университет. Там он пробыл достаточно долго, чтобы завести знакомства и получить необходимые знания, чтобы окунуться в исследования, которые он хотел проводить самостоятельно.

Эммануэль вдруг высказала сомнение:

– А разве в наши дни возможно делать открытия без сотрудничества с научной группой? Неужели на самом деле существуют исследователи-одиночки, способные сделать важные открытия?

– С тех пор как у меня появились возможности делать открытия, я не занимаюсь фундаментальной наукой, – лаконично ответил Лукас.

Эммануэль решила проявить сдержанность и не стала пускаться в расспросы об открытиях Лукаса. Она лишь произнесла:

– Какие возможности?

Он жестом указал на приборы и добавил с мягкостью, которая нивелировала сухость его ответа:

– Я смог обучаться в Беркли, потому что мой отец был богат и стар, а я был его единственным сыном. Ему пришлось умереть, чтобы я подарил свои открытия миру.

Его голос был тверд, но Эммануэль поняла, что юноша страдал от того, что смог продвинуться на научном поприще такой дорогой ценой.

– Люк Сен-Милан умер, – продолжил юноша, – а я продал Марамуй с его оливковыми и виноградными рощами. Я получил достаточно, чтобы, как и хотел, модифицировать этот дом, построенный моей матерью, которую я даже не знал. Я купил все эти приборы и обеспечил себе безбедную жизнь на долгие годы.

Потом тоном, который положил конец воспоминаниям, он добавил:

– Этого более чем достаточно, чтобы завершить мою работу.

А затем, будучи очарованным Эммануэль, он доверительно признался:

– Вообще-то, я уже закончил.

* * *

Но она томилась еще на протяжении многих недель, прежде чем Лукас открыл, в чем состоит его изобретение.

Как только юноша решился на это, он просто спросил:

– Хотите быть первой, кто опробует мою новую ткань?

Эммануэль испытала разочарование. Получается, все эти великолепные приборы, все эти знания, все эти инвестиции, это заточение, секретность и все эти усилия нужны были лишь для нового слова в производстве текстиля!

Лукас заметил, какое впечатление произвели на нее его слова, и расхохотался. Но он часто смеялся…

– Я плохо знаком с высокой модой, – продолжил он. – Вы лучше меня знаете, кому доверить эту ткань, чтобы из нее сшили подходящее вам платье. Если, конечно, цвет придется вам по вкусу.

Она осмотрела отрез, который был свернут в плоский рулон, как в магазине тканей. Цвет? Да, на крайний случай сойдет. Белый всегда можно надеть. Переливчатые отблески этой ткани не были безумно оригинальны, но все же! Она не хотела открыто демонстрировать Лукасу свое разочарование: он потратил свое время и наследство на изобретение синтетических материалов, каких было немало! Ничего революционного они собой не представляли. Лукас без смущения разложил широкий кусок материала и набросил его на плечо и правую руку Эммануэль. Затем он, как заправский кутюрье, обернул ткань вокруг Эммануэль, чтобы она свисала до пола.

Эммануэль застыла с отрешенным видом, идеально соответствуя роли манекенщицы.

Затем она широко раскрыла глаза и приоткрыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Ткань была на месте – осязаемая, холодная на ощупь, хотя на самом деле теплая. Но Эммануэль стала невидимой.

* * *

Эммануэль посмотрела на свою руку, голую ногу и платье из оранжевой кисеи, которое было на ней в тот день: все, что мгновение назад скрывала непрозрачная белая ткань, накинутая на девушку. Все это: руки, платье, ноги – вновь было представлено взору Лукаса, причем ни их форма, ни цвет не изменились.

Она ясно ощущала шов своей юбки, изгиб икры и маленькую ссадину на левом колене, которое она поцарапала накануне в парке.

Интуитивным жестом, ставшим для нее привычным, Эммануэль склонилась набок, чтобы немного приподнять платье на бедре. Но ткань не пропустила ее руку… Однако в тот же момент она почувствовала, как та соскользнула с ее плеча, увлекаемая свои весом. Девушка услышала шорох ткани, упавшей на пол. Но ее нигде не было.

У ног молодого ученого лежала лишь длинная картонная коробка, в торой должна была находиться оставшаяся ткань – но та, по всей видимости, тоже исчезла!

* * *

– Ну, что? – спросил Лукас с триумфом. – Вы упорно продолжаете думать, не осмеливаясь мне об этом сказать, что месье Дюпон де Немур[13] разбирается в искусственном шелке лучше, чем я? Это потому, что вы еще серьезно не изучили мою ткань. Ведь вы начитанная девушка и прекрасно знаете, что все течет, все изменяется! Но я – славный малый, и я сотворю для вас еще одно чудо. Мы повернем время вспять, заставим Землю вращаться в другом направлении и придем туда, откуда начали.

Он хлопнул в ладоши.

И ткань вновь появилась.

Эммануэль прыгнула вперед, чтобы схватить его руки и увидеть, что находится внутри. Но она не рассчитала свои силы и толкнула Лукаса, который, не ожидая такого напора, упал навзничь на пол, утянув ее за собой.

Их губы почти соприкоснулись, Эммануэль захотела поцеловать молодого человека. В падении ее юбка задралась, и девушка почувствовала своими оголенными ногами мускулистые ноги юноши, которые ей тут же захотелось погладить. Желание побуждало ее обнажиться, раздеть Лукаса и заняться с ним любовью. Еще миг, и она бы больше не смогла противиться этому безумному желанию. Но тогда бы девушка не узнала, что ученый держит в руке…

Она с сожалением вздохнула и выпрямилась, совершив никому не нужный подвиг, тем более что ее лобок плотно прикасался к лобку Лукаса, и это дарило прекрасные ощущения! Но жребий был брошен – она перекатилась на бок, чтобы завершить свое расследование.

Широко раскрытые руки ее друга были пусты. Но из них выскользнуло то, что Эммануэль искала: гладкая сероватая незаметная прямоугольная коробочка размером с кусочек сахара неподвижно лежала на деревянном полу.

– Ну что же! – довольно произнесла она. – Вот и эта магическая штуковина. Теперь я хочу узнать все остальное.

3

Кающийся грешник, противящийся смертному греху, не будоражил свое сознание так, как это делала Эммануэль по дороге к Марамую.

«Как глупо было сегодня говорить Жану и Аурелии, что у меня есть любовник! Зачем я болтала всякий вздор! Если иметь любовника – это значит спать с ним, то у меня нет иных любовников, кроме Марка и теперь еще и Жана. Но в самом деле действительно ли это – необходимое условие? Нельзя ли быть любовниками, не занимаясь любовью? Разве степень близости определяется сроком знакомства? Почему я не могу называть Лукаса любовником? Только потому, что мы еще не целовались? Непростой вопрос! Если бы по крайней мере у меня была возможность узнать, с чего начать, спросить совета у «Маленького Робера» или у «Большого Робера»…[14] Но нет! Они мне процитируют Мольера и Корнеля, и я запутаюсь еще больше».

Она все еще размышляла об этой проблеме, когда пришла к дому человека, которому после всех своих изысканий так и не смогла подобрать определение.

На дверь был прилеплен квадратный листочек: