Я посмотрела на часы — уже пять. Начало в семь, времени впритык. Только-только добраться до дома и привести себя в божий вид.

— Давай там, на метро доеду, быстрее будет.

Дома я покормила Тошку, поменяла воду в тазике и начала наводить красоту. Не хотелось катастрофически, но отказаться было уже неудобно.

— Пойду, — сказала я ему, едва не проглотив одну из шпилек, которые держала в зубах. — Все лучше, чем в потолок тупить и крыть себя матом. Хоть отвлекусь.

Тошка посмотрел на меня скептически, всем своим видом показывая, что я делаю глупость. Снова проснулся телефон. И снова я вздрогнула. Как будто ждала совсем другого звонка.

— Таточка, тебе письмо заказное пришло, — даже не поздоровавшись, сказала мама. — В ящик бросили. Из суда.

— Повестка, наверно, — я спешно докрашивала глаза, восстанавливая смытое слезами. — Открой, посмотри, на когда.

— На четверг. В десять утра.

Ну вот, совсем красота. Надо будет меняться кем-то сменами. А Сашка опять не придет. Когда уже эта чертова непруха закончится?

В театре меня неожиданно пробила такая тоска, что хоть вой. На сцене громко топотали лебедихи, худосочный принц в прыжках демонстрировал свою внушительную анатомию, музыка пыталась разложить меня на атомы. Я зажмурилась и сидела, кусая губы, чтобы снова не расплакаться. Показалось вдруг, что ничего хорошего в жизни больше уже не будет. Да и было ли оно вообще, хорошее-то?

Рука Федора нашла мою, сжала.

Почему бы и нет? В конце концов, это уж точно надежно и стабильно. Страсти-мордасти? Были уже — и чем кончилось? Нет уж, спасибо. Лучше без них. Он мне нравится, я ему тоже, мы взрослые люди…

Федор остановился у моего дома, вышел, открыл мне дверь машины. Спросил, не глядя на меня:

— Может, познакомишь со своим енотом?

Небо, ты все мои мысли слышишь, да?

— Ну пойдем, — так же не глядя на него, ответила я. — Познакомлю.

Мы вошли в парадную, лифт зловредно уехал из-под носа и долго-долго поднимался на шестнадцатый этаж, а потом не менее долго опускался. Молчание было похоже на комок мокрой глины. Показалось вдруг, что меня ждет не секс с роскошным мужчиной, а прием врача какой-то малоприятной специальности.

Прекрати, дура, все будет хорошо. Что ты как истеричная девственница?

Тошка вылетел в прихожую аж с пробуксовкой. Меня он никогда так не встречал. Увидел Федора, посмотрел на него настороженно, прижав уши, и медленно утек в свою берлогу.

Интересное кино, кого ты ждал, спрашивается? Может, своего тезку-спасителя? А, предатель?

Мы сидели на кухне, пили кофе, о чем-то разговаривали. Меня аж подташнивать начало от волнения.

Ну скорей бы уж, что ли. Сколько можно тянуть?

Я поймала себя на том, что хочу не Федора и не абстрактного секса с абстрактным мужчиной, а чтобы все уже произошло. Чтобы знать наверняка, может ли у нас вообще что-то получиться.

Поставив в раковину кофейные чашки, я замерла, словно ожидая чего-то. Он подошел, положил руки мне на плечи, я повернулась.

Дежавю…

Федор целовал меня, я отвечала — и… ничего не чувствовала. Ни желания, ни отвращения. Ну вот вообще ничего. Как будто со стороны смотрела: что это тут, собственно, такое происходит.

Его руки тяжело опустились на бедра. Сквозь тонкую ткань платья я почувствовала, как прижалась к животу твердая выпуклость. Обычно это заводило с пол-оборота, но сейчас… В долю секунды я представила, как он разденет меня, будет целовать, ласкать, потом войдет… Вместо привычной теплой тяжести низ живота залило острым холодом. Как будто кто-то рядом прищемил палец дверью.

— Федь, прости… — я уперлась ладонями ему в грудь. — Я не могу.

Динамо-машина, чтоб тебя… Дважды за один день — это уже перебор.

— Не можешь или не хочешь? — он едва заметно дернул уголком рта.

— Федь, ты… очень хороший, ты мне нравишься, но…

— Я слишком тороплюсь?

О господи, даже если мы еще сто лет будем ходить в театры и музеи, вряд ли что-то изменится. Потому что… да потому что я просто тебя не хочу. И с этим ничего не поделаешь.

— Прости. Не получится у нас…

— Ну, по крайней мере, честно, — помолчав, сказал он, наклонился и поцеловал меня в лоб. — Спасибо за… кофе.

Хлопнула дверь в прихожей. Я мешком шлепнулась на стул. Часы показывали половину первого. Безумный день — неужели он наконец закончился?

Переваливаясь, подобрался Тошка, поставил лапы на колени, умильно заглянул в глаза.

— Ну что, хитрая жопа, — я потрепала его за ушами. — Как думаешь, прорвемся? — и ответила сама со вздохом: — Прорвемся… наверно.

— Да, мать, — Ольга закрыла лицо руками. — Надо тебе поскорее разводиться. Иначе ты всех мужиков в городе поперединамишь. Ну надо же, «я замужем»!

Пока наши смотровые кварцевали, мы сидели в комнате отдыха и пили кофе. В детали и подробности своей вчерашней эпопеи я не вдавалась, но и того, что рассказала, хватило с лихвой.

— Ты думаешь, я действительно потому, что формально еще замужем? — обиделась я.

— Да нет, конечно. Ну Федечка ладно, я с самого начала сказала, что вы не пара. Не стоило мужика обнадеживать. Но мальчика-то зачем отфутболила? Сходила бы с ним в кинчик, что ли, а там было бы видно. Только не ври, что он тебе не нравится.

— Нет! Да… Нет! Он трахает все, что шевелится. Оль, я не хочу быть одной из многих. На один раз.

— А если не на один? — Ольга по-птичьи наклонила голову.

— На два? Три? Не хочу!

— Хочешь на всю жизнь? Втюрилась, что ли?

— Нет. Ничего не хочу, — я наклонилась и уткнулась лицом в колени. — И никого. Никогда. Я вообще в лесбиянки подамся.

— Тебе не понравится, — фыркнула Ольга в кружку.

— Откуда ты знаешь? А вдруг?

— Там надо не только, чтобы тебя, но и чтобы ты. Представь… ты снимаешь с какой-то девки трусы и начинаешь ее… нежно ласкать… — она недвусмысленно облизнула губы.

— Да ну тебя на фиг! Прекрати!

— Оля, к тебе котик на прививки, — в комнату заглянула Валя.

— Слушай, Оль, — вспомнила я, когда она уже подошла к двери, — насчет развода. Ты в четверг не выйдешь вместо меня с утра? Мне в суд как раз. А я после обеда за тебя.

— Хорошо, давай, — согласилась Ольга.

Сашка, разумеется, не пришел. Судья, приятная женщина в черной мантии с белым плиссированным галстуком, снова перенесла заседание.

— А когда примерно? — умоляюще спросила я.

— Где-то через месяц. Повестку получите.

— А нельзя пораньше? — я сложила руки на груди, как Тошка складывал лапы. — Все равно ведь не придет.

— Девушка, миленькая, — судья нежно погладила деревянный молоточек, — я вам и так одолжение делаю. Если б ваш муж сразу явился, я бы вам три месяца дала на раздумки. А так раз не пришел — месяц, два не пришел — еще месяц. В третий раз не появится, сразу и разведу. Вы в выигрыше.

Выигрыш, конечно, так себе, но… она была права, не поспоришь. Оставалось набраться терпения и ждать. Если подумать, по факту в моей жизни ничего не менялось, но эта печать в паспорте казалась мне чем-то вроде гири на ноге. Давала ощущение несвободы, зависимости.

Как только разведусь, все изменится, сказала я себе. Изменится к лучшему.

Конечно, это была иллюзия, я прекрасно это понимала. Но мне так было легче. Этот месяц — его просто надо переждать, перетерпеть.

Дом — работа — дом. Иногда Ольга вытаскивала куда-нибудь — пройтись по магазинам, посидеть в кафе. Еще приходилось ездить к маме, но там был свой отдельный цирк.

Соседка баба Маша тихо умерла во сне, и мама взялась за Соню. Еще на похоронах захватила ее в клещи, убеждая продать комнату. Соня тихо ежилась и мялась. По закону, она обязана была предложить комнату именно соседке и только после ее письменного отказа кому-то другому. Но проблема заключалась в том, что Соня продавать вообще не хотела. Надо думать, Вася, ее отец, перед смертью завещал ей стоять до последнего и не сдаваться. Как мой — непременно выкупить.

Мама подключила участкового Коську, моего бывшего одноклассника, который жил в этом же доме, во втором флигеле. Коська позвонил Соне и строго предупредил, что если та вздумает сдать комнату без официального договора аренды, замахается штрафы платить.

Соня, которой еще и двадцати не исполнилось, была, по маминому выражению, малость малохольной. Родственников у нее никаких не осталось, так что мама живо задавила ее своим напором. И уломала подписать бумагу, согласно которой через шесть месяцев, вступив в права наследования, Соня обязалась продать комнату Елене Ивановне Зориной. Конечно, это была филькина грамота, которой только подтереться, но Соня, кажется, об этом не догадывалась.

Нам на руку было еще и то обстоятельство, что комната осталась от бабы Маши в чудовищном состоянии. Ремонт влетел бы Соне в копеечку, а без этого сдать приличному квартиранту она не могла. Ну а за маленькую узбекскую семью из тридцати нелегалов капитально прилетело бы от Коськи.

Всю эту беду мне приходилось выслушивать и во время визитов к маме, и каждый день по телефону. Я не сомневалась, что следующим шагом, заполучив Сонину комнату, мама начнет уговаривать меня вернуться домой. Вот только этого мне для полного счастья и не хватало!

По правде, первое время я немного скучала по Федору. Потому что, несмотря ни на что, успела к нему привыкнуть. Но это прошло довольно быстро. Хуже было другое.

Каждый раз, когда я садилась за руль, в ушах звучали ехидные фразочки и ядовитые шуточки Антона. Я запомнила, может, и не все, но изрядную часть его объяснений точно и делала все так, как он учил. Эти десять занятий дали мне намного больше, чем автошкола, Сашкины вопли и год самостоятельной езды.

«Главное правило у нас какое? Три Дэ. Дай Дорогу Дураку. Но не жди, что другие тоже будут его выполнять. Вдруг они не считают тебя дурой».

«Глаза растопырь на триста шестьдесят градусов. Вперед, в зеркала, на дорогу. И на небо тоже невредно поглядывать, мало ли что оттуда упасть может».

«Не тормози так резко и всегда смотри в зеркало. Поцелуй в задницу, конечно, к деньгам, но осложняется большим геморроем».

Это было какое-то наваждение. Как ни злилась я на себя, но выкинуть его из головы не удавалось.

15. Антон

Первые два дня прошли под слоганом: «Ну и хрен с тобой, овца!» Причем, кому именно это адресовалось, я вряд ли мог сказать точно. Возможно, обеим. На третий день началась ломка. К вечеру я сдался и позвонил Валерии. После множества гудков робот ехидно доложил, что вызываемый абонент не отвечает.

Спасибо, а то ведь я не понял.

Сделав пять или шесть попыток, я написал в Вайбер: «Ты меня игноришь?»

В ответ прилетела известная картинка из интернета.

Хотелось одновременно ржать и материться. Что я и сделал.

Штормило где-то с неделю. Днем отвлекала работа. К тому же началась установочная сессия, и дни были заняты с утра до вечера. А вот ночью становилось кисло. Очень даже кисло. И, может, не столько из-за того, что так уж сильно хотел эту стерву, или потому, что она меня уволила. Скорее, от мысли, что жизнь пошла как-то не так и не туда. И что кармический бумеранг, похоже, не совсем шутка. И если Валерией я все-таки переломался, то мысли эти по-прежнему висели фоном, как время от времени депрессивный циклон зависает над Питером.

Мой карантин закончился, и мне дали для начала троих учеников. Взрыв мозга в ассортименте: распальцованный парень Славик, получивший права и спортивную бэху в подарок на восемнадцатилетие, робкая пенсионерка Ольга Ивановна и девочка Даша крайней степени ТеПизны. Ноги и грудь у нее были роскошные, а мозг, кажется, отсутствовал вовсе.

В процессе общения с Дашей кэп Очевидность наконец открыл Америку через форточку. Похоже, подобные ей воспринимали мою токсичную манеру преподавания как бессовестный флирт и реагировали соответственно. Менять ее я не собирался, поскольку она работала, однако определенные выводы сделал. И сказал себе: «No more Hiroshima». В том смысле, что после окончания занятий — возможно, но не в процессе.

Собственно, так и вышло. Я откатал Дашу — в приличном смысле слова — и лишь после этого согласился неприлично зайти к ней на чашечку кофе. Причем без особого энтузиазма. Как будто только для того, чтобы подтвердить квалификацию и залатать Чувство Собственного Величия, давшее трещину в результате двух обломов сразу. Енот я или где?

Когда с кофе было покончено и Даша перебралась ко мне на колени, в кармане зажужжал телефон. Чтобы сбросить звонок и отключить звук, как минимум его надо было вытащить. На экране светилось: «Наталья Енот».