Татьяна Рябинина - Енот-потаскун

Как? Как я могла это простить? Остаться с ним, ложиться в постель? Неужели купилась на его слова, что крышу снесло по пьяному делу, так хотел, что не смог удержаться? Нет, конечно. Но тогда почему? Я сама себя ненавидела.

Передернуло от плеча к плечу от отвращения.

— Замерзла? — Антон крепче прижал меня к себе. И сказал, помолчав: — Знаешь, Наташ, сидел сейчас, думал. Наверно, уволюсь я из этой школы. Докатаю последних учениц и напишу заявление, новых уже не буду брать.

— Почему? — удивилась я. — Так сильно девушки донимают? Или подальше от соблазна?

— Наташ, ну что ты несешь-то? — он поморщился и убрал руку с моего плеча. — Если это шутка, то не очень удачная. Я тебе повод дал так думать? Насчет соблазна?

— Извини.

— Нет, я все понимаю. О том, что я енот-потаскун, ты будешь помнить всегда. Но, кажется, мы обо всем уже поговорили. Поэтому, пожалуйста, не надо мне напоминать.

— Ну я же попросила: извини, — я взяла его за руку. — Это действительно была неудачная шутка. Но все-таки почему? Тебе же это нравится. И у тебя хорошо получается.

— Да, девушки донимают, — он посмотрел на Тошку, который прицелился напасть на какую-то мелкую шавку, и громко свистнул. Тот замер столбиком. — Только дело не в соблазне. Раньше не было необходимости говорить «нет». Проще было сказать «да» и не морочиться. А сейчас мне это не надо. Надеюсь, ты понимаешь, почему.

— А что, так трудно сказать «нет»? Антон, ну ясно же, что бабы будут липнуть к тебе всегда, — я повторила Ольгины слова, хотя и не сдала автора. — Отовсюду не сбежишь.

— Наташ, ты же знаешь, как я учу. Девушки определенного склада, которых среди моих учениц большинство, к сожалению, воспринимают это как грубый флирт. Логичнее было бы расценить как хамство, но нет. Не расценивают. И они же зачастую не понимают слово «нет». Совсем.

— А слово «на хер», пардон май френч? Тоже не понимают?

— А слово «на хер» понимают очень буквально. Как приглашение в постель.

— Как мило! — фыркнула я. — Ну, тебе виднее. Только если ты собираешься это сделать ради моего спокойствия, чтобы я там что-то не думала…

— А ты можешь допустить на минуту, что мне самому это неприятно? — похоже, он начал заводиться. — Что мне может быть нужна только одна женщина, которую я сам выбрал? А не те, которые навязываются пачками?

— Антон, успокойся! Еще не хватало поругаться сейчас из-за этого. Я все могу допустить. И все допускаю. И надеюсь на это.

— Только надеешься? Не веришь?

— Ты можешь остановиться?! — я с силой вмазала себе по колену и поморщилась от боли.

Минут пять мы молчали, глядя на Тошку, который с азартом полоскал что-то в луже.

— Посмотри лучше, что за дрянь он там стирает, — почти спокойно предложил Антон. — А то ведь сожрет сейчас.

Я отобрала у Тошки кусок булки, пристегнула к шлейке поводок и подтащила к скамейке.

— Пойдем потихоньку? — Антон встал. — Провожу вас до дома. Кстати, я сегодня не приеду. Мы с ребятами репетируем. Думаю, допоздна. Отсыпайся.

— Ладно. А я тогда к маме съезжу.

— Она так больше ничего и не говорила? Обо мне? — он взял поводок: у него Тошка ходил рядом как шелковый, не то что у меня.

— Нет.

Мама действительно не сказала об Антоне ни единого слова. Ни в плюс, ни в минус. Я ждала почти неделю, потом все-таки спросила по телефону сама.

«Ну, ты же его себе выбрала, я-то при чем?»

«А свое мнение у тебя есть?» — опешила я.

«Не думаю, что оно тебя интересует, — отрезала она. — Ты все делаешь по-своему, так не все ли равно?»

Вывод из этого был один. Антон ей не понравился, но она решила не обострять. Уже песня.

Мы дошли до дома и попрощались… не сказать, холодно, скорее, прохладно. Похоже, Антон был еще с утра не в настроении, я тем более, но нам обоим удавалось держать это в узде, пока моя неудачная реплика не подпалила солому. Действительно стоило отползти в окопы и переждать, пока раздражение уляжется.

По идее, его решение должно было угомонить мои страхи. Ну ядрен батон, если он сознательно уходит от источника соблазна, значит, я действительно ему дорога. Но нет, не получалось. Что только подтверждало: дело не в нем, а во мне. Чем лучше все было между нами, тем больше я боялась. Потерять то, что для меня важно. Сашка ведь тоже сначала не был таким — иначе я не вышла бы за него замуж.

Мама вечером не просто традиционно вынесла мне мозг, а сделала это с особым цинизмом. Главной темой была обострившаяся война с Соней, которая вдруг сдала назад. То вообще не хотела продавать комнату — видимо, выяснила, что ее обязательство ничего не стоит. То вдруг выкатила цену в полтора раза больше. Мама хотела, чтобы я как-то в этом поучаствовала, чего я делать категорически не собиралась.

Под конец она вдруг начала настаивать, чтобы я «перестала бросать деньги на ветер» и переехала обратно к ней.

«Или ты собираешься жить с этим своим?» — прозвучало таким ядовитым тоном, что я поспешила распрощаться.

Дома я долго обнималась с меховым антистрессом, потом налила бокал вина и отправилась отмокать в ванну. В половине двенадцатого квакнул Вайбер.

«Наташ, ты дома? Волнуюсь».

Черт, черт, черт!!!

Антон всегда переживал, когда я возвращалась домой поздно, и у нас был уговор, что сразу же ему звоню или пишу. Но после общения с мамой я иногда не помнила, как меня зовут. Все одно к одному.

«Дома. Извини, мама съела моск».

«ОК».

Ни «целую», ни «спокойной ночи». Господи, так ведь вчера все хорошо было. Ну что за жопа?

— Нат, ты чего такая вздрюченная с утра? — спросила Ольга, когда мы сидели под кварц за кофе. — С Енотом посралась? Или ПМС обуял?

— И то, и другое, — буркнула я в кружку. — Ну, не посралась, но…

— Что, пошла обратка после развода? Это нормально, напряжение выходит.

— Да не совсем, — и я в двух словах рассказала. Про вечер, сон и разговор в парке.

— Херово, — помолчав, вздохнула Ольга. — Может, тебе к психотерапевту походить? Не фыркай, люди после таких вещей годами лечатся. Доместик вайленс — это не хрен собачий. Почему-то некоторые думают, что насилие — это только когда каждый день ногами в живот или нос ломают. А уж если муж без согласия трахнул — вообще нещитово. Он же муж, ему можно.

— Я не думаю.

— Слушай, когда ты Федечку месяц динамила и слила, это еще полбеды, все-таки у вас дело музеями и балетом ограничилось. Но если Матвеев от тебя Антона отпихнет, это будет уже очень и очень грустно. Для вас обоих.

— Думаешь, я не понимаю? — слезы подступили на поверхность.

— Тогда делай что-нибудь, черт тебя дери, — разозлилась Ольга. — Чего сопли жевать? Если сама с собой не можешь справиться, найди того, кто поможет. Он ведь не знает?

Я покачала головой.

— Ну и дура. Когда мы с ним тогда к тебе приехали, я намекнула, что Матвеев любитель руки распустить. Без подробностей, разумеется. Чтобы знал, с кем дело имеет. Но это я, а не ты.

— Оль, я не могу.

— Ты сейчас своим стеснением роешь себе яму, — отрезала она. — И потом будешь об этом жалеть всю оставшуюся жизнь. Сидя в ней. Я не говорю, что надо вывалить все подробности. Но он хотя бы должен понимать, почему ты такая жаба. Если любит — поймет и поможет. А без доверия ни черта у вас не выйдет. И ни с кем не выйдет.

— Знаешь, Оль…

Я запнулась — в дверях стояла Катерина и в упор смотрела на нас. Возможно, уже давно.

— Что? — окрысилась я и бросила взгляд на часы. — Кварц. Еще три минуты.

— Зайди ко мне, Наталья, — приказала она и вышла.

Я все решил правильно. Только слишком поздно. Надо было написать заявление сразу же, как Ленка дала мне те две карточки. Марго? Ну да, жаль, она мне нравилась. Но если б я уволился тогда, ничего бы о ней не узнал и ничего не потерял. Зато ничего не узнал бы и о девочке Ирочке. А ведь мелькнуло нехорошее предчувствие, когда карточку просмотрел. Снова просрал звоночек от мироздания, идиот.

Можно было четкий график нарисовать, как настроение поднималось и падало за последние три дня. Сначала, в ресторане — ровное такое средненькое плато. Потом прыжок под небеса, когда вдруг показалось, что все возможно. И с ночи — плавно вниз, в самую задницу. С того момента, когда Наташа не захотела рассказать, что же такого ужасного приснилось.

Потом был разговор в парке. Почти как пощечина. Неудачная шутка? Ну, может. Только от этого не легче. Потом то, что не позвонила и не написала, когда вернулась домой. Мама сожрала мозг? Ну да, возможно. Но я ведь не на пустом месте каждый раз волновался. Учитывая, как она ездит и бывшего-психопата, от которого чего угодно можно ждать. Пытался уговорить себя, что все это ерунда, выеденного яйца не стоит. Но подлый голосок шептал: да ей на тебя просто класть с большим прибором.

С утра у меня была Ирина. Шестое занятие из десяти. Прогресса — полный ноль. Из чего вытекали два предположения. Либо продуктивно учить я могу только в своей обычной мерзавской манере, либо Ира клинически безнадежна.

— Руль мягче держи, — в тысячный, нет, в стотысячный раз. — Правее, не прижимайся к осевой. Тормозишь — смотри в зеркало заднего вида.

Настроение, и так ужасное, упало к абсолютному нулю. Впервые за месяц с лишним зверски захотелось закурить. Раньше тоже хотелось иногда, но не так остро. Я то и дело посматривал на часы: сколько еще осталось до конца этой каторги. И решение уволиться стало железобетонным.

— Ира, никогда так больше не делай.

— Как? — испуганно выдохнула она.

— Ты сейчас на пакет наехала.

— А что может быть от пакета?

— Откуда ты знаешь, что под ним? Можно на шиномонтажку попасть, а можно и перевернуться.

Ее глаза наполнились слезами, нос мгновенно покраснел.

Так, приплыли!

— Ну-ка, быстро паркуйся. Вон туда, к поребрику.

Тихо всхлипывая, Ира криво прижалась к тротуару, зачем-то вывернула колеса и встала на паркинг.

— В чем дело, можешь объяснить? Я тебя чем-то обидел? Или мне вообще ничего не говорить? Но ведь надо тебя учить как-то. Если заметила, я даже голос ни разу не повысил.

— Антон, я… я тебя люблю!

Как-то совершенно без эмоций, справочно, проскользнула мысль: если бы это сказала Наташка, я бы сдох от счастья.

— Ира… Давай я сделаю вид, что ничего не слышал, хорошо? Ты сейчас успокоишься, высморкаешься и потихоньку довезешь меня до точки. Если не можешь, тогда я здесь выйду, а ты сиди, пока не будешь в состоянии ехать.

Куда там! Слезы ручьем. Я начал закипать.

— Послушай, это просто глупо. Какая нафиг любовь, ты меня знаешь две недели. И потом извини, у меня есть девушка, — более весомо прозвучало бы «невеста» или «жена», но такими вещами не шутят. — Кажется, я тебе повода не давал, чтобы…

Она повернулась, вцепилась в куртку и потянулась ко мне, пытаясь поцеловать.

Совсем хорошо. Такого со мной точно никогда еще не было. Если чувствовал явный, ничем не прикрытый интерес, сам целовал. Или же наоборот игнорировал, делая вид, что не заметил, как с Ленкой. Но вот так буквально на шею еще никто не вешался.

Отцепив ее от себя, я поинтересовался, вытаскивая из сумки карточку и ручку:

— Ира, у тебя с головой все в порядке? А с ушами? Ты вообще слышала, что я сказал? Или не в состоянии понять, что кому-то можешь быть не интересна? — посмотрев на часы, я расписался за сегодняшнее занятие и хотел отдать ей карточку, но передумал. — Осталось десять минут, будем считать, что закончили. Карточку отдам в офис, другой инструктор тебе позвонит. Счастливо!

Вышел, хлопнув дверью, тут же тормознул маршрутку. За много лет я сделал для себя вывод: некоторые марки машин — это диагноз для владельца. Не на сто процентов, конечно, но с очень высокой долей вероятности. И Мазда в том числе.

Игорь взял трубку с первого гудка.

— Ты в офисе? — спросил я, выгребая из карманов мелочь за проезд. — Сейчас подъеду. Минут через двадцать.

— Проблемы? — насторожился он.

— Есть маленько.

Выслушав меня, Игорь с недоумением оттопырил губу.

— Я не понял, ты из-за такой херни собираешься увольняться?

— Насколько я помню, ты сам сказал: еще одна замена инструктора — и на выход.

— Тут другая ситуация. Мать твою, Антон, вот чисто интересно, что ты такого делаешь, что они все к тебе липнут?

— Ничего не делаю. Хочешь верь, хочешь нет. Извини, но просто уже задолбало. К тому же у меня девушка.

— И ей это не нравится? — Игорь скептически хмыкнул.

— Это мне не нравится. Раньше был не против, а теперь на хрен упало. Давай так, заявление я сейчас напишу, а Владимирскую до конца откатаю, с ней все нормально.