Он прекрасно видел, как я обижена, и сказал Джорджу с усмешкой:

– Ты был прав, Мария – само очарование, лучшая ступенька в нашем пути наверх.

Джордж кивнул и потянул меня вон из комнаты.

Меня трясло. Стыд за себя, злоба на дядю.

– Что еще за ступенька?

Брат сжал мои дрожащие пальцы:

– Понимаешь, это же его дело – думать о продвижении семьи все выше и выше. Каждый из нас – не больше чем ступенька на этом пути.

Вырваться не удалось, он держал крепко.

– Не хочу я быть ступенькой! Будь моя воля, жила бы я на маленькой ферме в Кенте с двумя детьми и любящим мужем.

Мы стояли в тенистом внутреннем дворе. Брат взял меня одним пальцем за подбородок, повернул к себе и легонько поцеловал в губы.

– Все этого хотят, – лицемерно заверил он. – Все мы в душе простые люди. Но некоторых ждет великое призвание, а ты – величайшая из Болейнов. Развеселись, Мария, представь только, как тошно станет Анне от последних новостей.


Королевская охота продолжалась долго, мы скакали вдоль реки несколько миль, преследуя оленя, пока гончие наконец не загнали его в воду. Вернувшись во дворец, я чуть не плакала от изнеможения, но отдыхать было некогда. Вечером – пикник на реке, музыканты на барках, придворные дамы королевы показывают живые картины. Я наблюдаю с берега, как три барки медленно поднимаются вверх по течению, струящийся поток не заглушает назойливых звуков песни. Анна – на одной из барок, бросает розовые лепестки в воду, изображая резную фигуру на носу корабля, а Генрих не сводит с нее глаз. Рядом с ней другие дамы кокетливо подбирают юбки, собираясь сойти на берег, но только Анна движется так прелестно и вместе с тем естественно, будто знает – за ней наблюдают все мужчины на свете, никто с ней не может сравниться. И такова сила ее уверенности в себе, что ни один придворный не может отвести глаз, всякий действительно считает ее неотразимой. Замерла последняя нота, молодые люди с другой барки прыгают на берег и, обгоняя друг друга, устремляются к ней, а Анна ступает на трап, смеясь и удивляясь безрассудности юных придворных. Я вижу – Генрих улыбается в ответ на ее мелодичный смех. Анна вскидывает голову и идет прочь, будто ни один из них недостаточно хорош для нее. Подходит прямо к королю и королеве, приседает в реверансе:

– Вашим величествам понравились живые картины?

Она задает вопрос, словно она сама, а не королева устроила пикник для развлечения короля.

– Очень мило, – обескураженно отвечает королева.

Анна бросает на короля пламенный взгляд из-под опущенных ресниц, снова приседает в глубоком реверансе, направляется ко мне и садится рядом на скамью, а Генрих возвращается к беседе с женой.

– Я собираюсь повидать принцессу Марию во время летней поездки, – сообщает он.

Королева скрывает удивление:

– Где же мы с ней встретимся?

– Я с ней встречусь, – холодно бросает король. – Приедет туда, куда прикажу.

Королева не отступает.

– Я хочу увидеть дочь, мы не были вместе уже много месяцев, – упрямо повторяет она.

– Возможно, я пошлю ее к вам.

Королева кивает, все придворные напрягают слух, ясно: ей не принимать участия в летних поездках двора.

– Благодарю вас. – Королева полна истинного достоинства. – Вы очень добры. Мария писала, что делает большие успехи в греческом и латыни. Надеюсь, вы убедитесь, что она истинная принцесса.

– Греческий и латынь не помогут ей родить сыновей и наследников, – бросает король. – Не стоит растить из нее грамотея с согбенной спиной. Как вам известно, мадам, главный долг принцессы – стать матерью короля.

Дочь Изабеллы Испанской, одна из самых умных и образованных женщин Европы, сложив руки на коленях, разглядывает дорогие кольца на тонких пальцах.

– Разумеется, мне это известно.

Генрих вскакивает на ноги и хлопает в ладоши. Музыканты только и ждут его приказа:

– Играйте контрданс! Потанцуем перед обедом!

Музыканты играют веселую, заразительную джигу, кавалеры бросаются на поиски пары. Генрих идет ко мне, я встаю, но он улыбается и подает руку Анне. Опустив глаза, она проходит, даже не взглянув в мою сторону. Широкий подол платья задевает мне колени, я вынуждена сделать шаг назад, чтобы освободить дорогу, – все должны отступить, если идет Анна. Поднимаю глаза и встречаю безучастный взгляд королевы – смотрит, словно мы распускаем хвосты, как два голубя-соперника на голубятне. Не имеет значения, кто победит, всех съедят в свое время.


Я как в лихорадке жду, когда же наконец двор отправится в летнее путешествие, а я – в Хевер, к детям. Мы медлим, потому что кардинал Уолси и король никак не могут решить, куда ехать в первую очередь. Кардинал, поглощенный переговорами с новыми союзниками Англии против Испании – Францией, Венецией и папой, хочет, чтобы двор оставался поблизости от Лондона. Если дело пойдет к войне, с королем легко будет связаться.

Но в городе царит чума, чума бушует в портовых городах, а Генрих ужасно боится заболеть. Ему хочется уехать подальше, в сельскую местность, к чистой воде, оставив толпы просителей и нищих в городской духоте. Кардинал спорил как мог, но Генрих, желая избежать болезни и смерти, непреклонен. Он доедет до самого Уэльса, навестит принцессу Марию, но вблизи Лондона не останется.

Я никуда не могла двинуться без позволения короля и без сопровождения брата. Я нашла обоих на огороженном корте, они играют в теннис на самом солнцепеке. Когда я подошла, мяч, посланный Джорджем, с треском отскочил от нависающей крыши и скатился на землю, но король подоспел и мощным ударом отправил его в угол. Джордж вскинул руку, как фехтовальщик, признавая поражение, и снова подал мяч. Анна и другие дамы сидят в тени на краю корта, изящные и свежие, словно статуи в фонтане, изысканно одетые, все как одна в ожидании благосклонного взгляда короля. Я стиснула зубы, подавила мгновенное желание очутиться возле сестры, затмить ее, вместо этого встала сзади, пусть король сначала закончит игру.

Он победил, разумеется. Разыгрывая финальное очко, Джордж убедительно проиграл. Дамы захлопали в ладоши. Король, раскрасневшийся, улыбающийся, повернулся и тут заметил меня:

– Надеюсь, ты не ставила на брата?

– Никогда не рискну ставить против вашего величества в игре, где требуется ловкость. Слишком забочусь о своем скромном состоянии.

Улыбаясь, он взял у пажа полотенце, обтер потное лицо.

– Но я здесь, чтобы просить о милости, – продолжила я поспешно, пока нас не успели прервать. – Мне хотелось бы повидать наших сына и дочь, прежде чем двор отправится в путешествие.

– Один Бог знает, когда мы тронемся. – Генрих поморщился. – Уолси продолжает настаивать…

– Если выехать сегодня же, недели не пройдет, как я вернусь и поеду с вами, куда бы вы ни решили отправиться.

Ему не хочется меня отпускать. Он больше не улыбается. Я взглянула на Джорджа, прося о помощи.

– Вернешься и сможешь нам рассказать, как поживает малыш! Не сомневаюсь, красив и силен, как отец. Няня говорила, у него светлые волосы?

– Они у всех Тюдоров золотые. Но никто меня не убедит, что он краше своего отца.

Как раз вовремя. У Генриха не успело испортиться настроение, он снова улыбнулся:

– Ты мне льстишь, Мария!

– Ваше величество, пока мы не уехали, так хочется убедиться, что о нем хорошо заботятся.

– Ладно, – произнес король беспечно, его глаза скользнули с меня на Анну. – Я найду чем заняться.

Дамы заулыбались, потому что он посмотрел в их сторону, некоторые даже осмелились кивнуть, повернуться, кокетливо встряхнуть головой, словно дрессированные пони. Лишь Анна взглянула на короля и отвела глаза, будто его внимание не имело никакого значения. Ее улыбка досталась Фрэнсису. Простой поворот головы манил к себе, любой другой женщине такого не достичь, даже прошептав обещание любви. Фрэнсис моментально подскочил и поднес ее руку к губам.

Лицо короля помрачнело. Я изумилась безрассудству сестры. Генрих накинул полотенце на шею и вышел с теннисного корта. Дамы повскакали на ноги и одновременно присели в реверансе. Анна оглянулась вокруг, не спеша высвободила руку и сделала реверанс – сама по себе.

– Вы хоть наблюдали за игрой? – резко спросил король.

Анна выпрямилась, беспечно улыбнулась, словно его недовольство ничего не значило:

– Ну, примерно половину я видела.

Его лицо потемнело.

– Только половину?

– Зачем смотреть на соперника, когда на корте ваше величество?

Мгновение тишины – и он наконец расхохотался. Все придворные подобострастно рассмеялись вслед за ним, будто не они секунду назад затаили дыхание, испугавшись ее наглости. Насмешливая улыбка Анны, как всегда, ослепительна.

– Игра не имеет смысла, если видеть только половину, – возразил король.

– Я смотрела на солнце, не обращая внимания на тень, – парировала она. – Видела только дневной свет, вместо темноты ночи.

– Это я – солнце?

– Ослепительное, – прошептала Анна, и слово это звучало так интимно, так обольстительно, – ослепительное…

– Вы находите меня ослепительным?

Она широко раскрыла глаза, удивляясь его непонятливости:

– Солнце, ваше величество. Солнце сегодня ослепительное.


Хевер – серый островок с башенками среди сочной зелени кентских лугов. Мы въехали через беспечно оставленные открытыми ворота в восточной части парка и увидели замок, а за ним – закат. Красные черепичные крыши сверкают в золотистом свете, серый камень стен отражается в неподвижной воде рва, кажется, тут два замка, один над другим, – вот он, мой дом из страны грез. Во рву, касаясь друг друга клювами, плавает пара диких лебедей, изогнув шею так, что вместе получается сердечко. Два плывут, два отражаются – четыре лебедя, а вокруг них на воде качается замок.

– Красиво, – вырвалось у брата. – Вот бы остаться тут навсегда.

Обогнув ров, мы миновали плоский дощатый мостик, там, где тропинка пересекала реку. Из камышей донесся звук выстрела, заставив мою уставшую лошадку сбиться с шага. На берегах реки косили сено, и свежий сладкий запах плыл в вечернем воздухе. Раздался крик, отцовские слуги в ливреях выскочили из караульной и замерли у разводного моста, заслоняя глаза от света.

– Это же молодой лорд и миледи Кэри! – воскликнул один из солдат.

Парень, стоявший сзади, повернулся и побежал обратно в замок – сообщить новости. Мы пустили лошадей шагом. Зазвонил колокол, остальные стражники выскочили из караульной, слуги, обгоняя друг друга, бросились во внутренний двор.

Брат виновато взглянул на меня, словно извиняясь за нерадивость солдат, и осадил лошадь, я первой пересекла разводной мост и въехала под решетку сводчатых ворот. Слуги уже толпились во дворе – от кухонных мальчишек, приставленных крутить вертел, до домоправительницы, открывшей дверь в большой зал, чтобы созвать слуг из глубины дома.

– Милорд, леди Кэри!

Она подошла ближе, и йомен – смотритель буфетной с ней, оба поклонились. Грум поймал поводья, капитан стражи помог мне спешиться.

– Как мой сын? – спросила я у домоправительницы.

– Вот он. – Она указала на лестницу в углу двора.

Я быстро повернулась. Кормилица как раз вынесла моего сыночка на солнце. Прежде всего меня поразило, как он вырос. Он родился маленьким, а в месяц его уже забрали у меня. Теперь совсем другое дело – щечки округлились и порозовели. Кормилица поддерживает золотистую головку, я чуть не лишаюсь чувств от ревности, нестерпимо видеть большую, красную, крестьянскую руку на головке королевского сына, моего сына. Его туго запеленали, примотали к дощечке. Протягиваю руки – кормилица подает ребенка словно на блюде.

– Он здоров. – Она как будто оправдывается.

Наконец-то я держу своего ребенка. Ручки примотаны к бокам, пеленки держат даже головку, двигаются только глаза. Он смотрит мне в лицо, переводит взгляд с губ на глаза, потом на небо позади меня. Вороны кружат над башней, и он следит за ними.

– Прелесть моя, – шепчу я.

Джордж неторопливо спешивается, бросает конюху поводья и заглядывает мне через плечо. Темно-синие глазки пристально изучают новое лицо.

– Смотрит на дядю! – Джордж явно доволен. – Запомни меня хорошенько, малыш. Мы принесем друг другу удачу. Ну разве не настоящий Тюдор, сестренка? Сделан на совесть! Вылитый король.

Румяные щеки, золотые пряди, выбивающиеся из-под кружевного чепчика, синие глаза. Малыш спокойно и доверчиво глядит то на меня, то на Джорджа.

– Правда ведь, похож?

– Как странно, – шепчет Джордж мне прямо в ухо, – только подумай, придется клясться в верности этому кусочку мяса. Однажды он может стать королем Англии, величайшим мужем Европы, и мы с тобой будем полностью от него зависеть.

Я крепче сжала дощечку, ощутив тепло маленького тельца, туго примотанного к деревянной рамке.

– Господи, спаси и сохрани его, кем бы он ни был.