– Спаси и сохрани нас всех, – повторил брат. – Потому что нелегка дорога к трону.

Устав от рассуждений, Джордж взял ребенка, мимоходом передал его няне и повел меня к парадному входу. Прямо в дверях крошечная двухлетняя девочка в коротком платьице смотрит на меня. Какая-то женщина железной хваткой держит ее за руку. Екатерина, моя дочка, а глядит на меня как на чужую.

Я упала на колени прямо на булыжник двора:

– Екатерина, знаешь, кто я?

Маленькое бледное личико дрогнуло.

– Моя мама.

– Правильно! Я так хотела приехать раньше, но меня не пускали. Я скучала по тебе, доченька. Так хотела быть с тобой.

Она обернулась к служанке. Та сжала ее ладонь, побуждая ответить.

– Да, мама, – тихонько прошептала девочка.

– Ты меня хоть немножко помнишь?

В моем голосе откровенная боль, всем вокруг это ясно. Екатерина смотрит на служанку, потом снова на меня. Губы дрожат, лицо сморщилось – сейчас заплачет.

– О господи, – устало цедит Джордж.

Он твердо подхватывает меня под локоть, переводит через порог и решительно подталкивает к главному залу. Огонь горит, несмотря на середину лета, а в большом кресле перед камином восседает бабушка Болейн. Джордж коротко приветствует ее и оборачивается к домоправительнице, последовавшей за нами:

– Вон. И займитесь своими делами.

– Что с Марией? – интересуется бабушка.

– Жара, солнцепек. – Джордж импровизирует на ходу. – Слишком много времени провела верхом так скоро после родов.

– И все? – колко осведомляется она.

Брат толкает меня в кресло, сам падает на стул.

– Еще жажда, – произносит он со значением. – Думаю, стаканчик вина ее воскресит. И меня тоже, мадам.

Старая дама только улыбается его грубости и жестом показывает на массивный буфет. Джордж вскакивает на ноги, наливает себе и мне вина. Залпом пьет свой стакан и наливает еще.

Я отерла лоб тыльной стороной ладони, оглянулась:

– Пусть Екатерину приведут ко мне.

– Брось это, – посоветовал брат.

– Она меня едва знает. Похоже, совсем забыла.

– Вот поэтому я и говорю – брось это.

Я пытаюсь спорить, но брат настаивает:

– Как только раздался звон колокола, няня вытащила ее из детской, нарядила в парадное платье, велела быть вежливой и повела вниз. Бедный ребенок испуган до полусмерти. Господи, Мария, разве ты не помнишь, какая суета поднималась перед приездом отца с матерью? Хуже, чем первое представление ко двору. Тебя тошнило от ужаса, а Анна целыми днями ходила в самом нарядном платьице. Когда мать приезжает, это всегда страшно. Дай ей успокоиться, тихонько пойди в детскую и посиди с ней.

Я кивнула, соглашаясь, и поудобнее устроилась в кресле.

– Как дела при дворе? – осведомилась старая дама. – Как мой сын? Как ваша матушка?

– Все хорошо. Отец ездил в Венецию, трудился вместе с Уолси на пользу союза. Мать при дворе королевы.

– Королева здорова?

Джордж кивнул:

– Вполне, но в этом году с королем не едет. Ее влияние при дворе сильно уменьшилось.

Бабушка кивнула – старая история, женщина слишком медленно движется к смерти.

– А как король? Мария по-прежнему его фаворитка?

– То ли Мария, то ли Анна. У него слабость к сестрам Болейн. Но пока он предпочитает Марию.

От проницательного взгляда старой дамы не укрыться.

– Ты хорошая девочка, – произносит она одобрительно. – Сколько времени ты здесь пробудешь?

– Только неделю, больше не отпустили.

– А ты? – поворачивается она к Джорджу.

– Останусь на пару дней, – тянет он лениво. – Я и забыл, как хорош Хевер летом. Могу остаться, пока Марии не пора будет возвращаться ко двору.

– Имей в виду, я все время буду с детьми.

– В компании не нуждаюсь. Буду писать стихи. Подумываю стать поэтом.


По совету брата я пока оставила попытку подружиться с Екатериной. Поднялась по маленькой винтовой лестнице в свою комнату, ополоснула лицо в тазу с водой, выглянула в окно. За свинцовыми рамами темнеет парк, промелькнула белая сова-сипуха, донесся призывный крик самца, из леса – ответ самки. В воде плеснула рыба, на темно-синем небе зажглись серебряные точки звезд. И только тогда я отправилась в детскую к дочери.

Она сидела у огня, на коленях – миска молока с размоченным хлебом, ложка застыла на полпути ко рту, слушает, как болтают няня с горничной поверх ее головы. Увидев меня, они вскочили на ноги, а Екатерина чуть не уронила миску, няня едва успела подхватить. Вторая служанка метнулась к двери, только подол мелькнул, няня уселась возле девочки, будто она только и делает, что наблюдает, аккуратно ли моя дочь ест и не слишком ли близко к огню сидит.

Я тоже села. Переполох немного утих, Екатерина доела ужин, няня забрала миску и по моему знаку вышла из комнаты. Я опустила руку в карман платья:

– Смотри, привезла тебе маленький подарочек.

Это был желудь на шнурке, изображающий голову человечка с искусно вырезанным лицом, шляпка желудя служила ему шапкой. Девочка улыбнулась и протянула руку. Ладошка пухлая, как у младенца, пальчики крошечные. Я положила желудь ей на ладонь и ощутила мягкость кожи.

– Как ты его назовешь?

Сморщила лобик. Бронзово-золотистые волосы спрятаны под ночным чепчиком. Я нежно дотронулась до ленты, потом до золотистого локона, выбившегося из-под чепчика. Она не вздрогнула, не отстранилась, полностью поглощенная желудем.

– Как мне его назвать? – Голубые глаза сверкнули.

– Это желудь. Он рос на дубе. Король хочет посадить как можно больше дубов, чтобы вырос могучий лес для постройки кораблей.

– Назову его Дубок, – пришло наконец решение.

Ей дела не было до короля с кораблями. Дернула за шнурок, желудь подпрыгнул.

– Танцует, – сказала она с удовольствием.

– Хочешь сесть ко мне на колени вместе с Дубком и послушать, как он танцевал с другими желудями на большом празднике?

Она колебалась.

– Орехи тоже пришли, – соблазняла я. – И каштаны. Большой-большой лесной бал. И ягоды, по-моему, тоже.

Этого оказалось достаточно. Она слезла со своего табурета и подошла ко мне. Я посадила ее на колени. Она оказалась тяжелей, чем я думала, – ребенок из плоти и крови, не сон, не мечта, что грезилась мне ночь за ночью. Я ощутила тепло ее тела, прижалась щекой к чепчику, локоны щекочут мне шею, вдохнула запах кожи, чудный запах маленького ребенка.

– Рассказывай! – велела она, устраиваясь поудобнее, и я начала сказку о Большом лесном празднике.


Мы чудесно провели эту неделю – Джордж, дети и я. Пользуясь хорошей погодой, гуляли и устраивали пикники на скошенных лугах, где новая травка начинала пробиваться сквозь жнивье. Когда нас не могли видеть из замка, я распеленывала малыша, и он свободно болтал голыми ножками в воздухе. Я играла с Екатериной в мяч и в прятки – не очень многообещающая игра на открытом лугу, но она была еще в том возрасте, когда веришь: стоит зажмуриться и накинуть шаль на голову, и тебя не найдут. А с Джорджем они бегали наперегонки, причем ему чинились все более и более чудовищные помехи: сначала он просто прыгал, потом полз и, наконец, должен был идти на руках, причем я держала его за ноги, чтобы все было честно и Екатерина могла обогнать его даже на маленьких нетвердых ножках.

Вечером, накануне возвращения ко двору, мне кусок не лез в горло. Я была в отчаянии и никак не могла заставить себя объявить дочери, что уезжаю. Выскользнула на рассвете, как вор, велела няне сказать Екатерине, когда она проснется: «Мама вернется, как только сможет, будь хорошей девочкой, позаботься о Дубке». Я скакала, погрузившись в свое горе, не замечая, что полил дождь, пока в полдень Джордж наконец не взмолился:

– Бога ради, давай укроемся от дождя и перекусим.

Мы остановились возле монастыря. Джордж спрыгнул на землю, снял меня с седла.

– Так и плакала всю дорогу?

– Наверное. Как подумаю…

– Ну и не думай, пожалуйста.

Один из наших людей позвонил в колокол и объявил стражнику, кто мы такие. Большие ворота распахнулись, Джордж повел меня во внутренний двор и дальше по ступенькам в трапезную. Было еще рано, только два монаха ставили на стол оловянные тарелки и кружки для эля или вина.

Джордж, прищелкнув пальцами, послал одного из монахов за вином и сунул мне в руки холодный металлический кубок:

– Выпей. И перестань плакать. Мы вечером будем при дворе, нельзя появиться в таком виде – бледной, с покрасневшими глазами. Тебя больше никогда не отпустят, если подурнеешь после поездки. Ты не та женщина, которая может делать все, что ей угодно.

– Покажи мне женщину, которая может делать все, что ей угодно, – пылко возмутилась я.

Это вызвало у него смех.

– Ты права, нет таких женщин. Остается радоваться, что мы с малышом Генрихом – мужчины.


Мы поспели в Виндзор только к вечеру и застали двор накануне отъезда. Даже у Анны не нашлось для меня времени в суете сборов. Но я успела заметить два новых платья, прежде чем они исчезли в сундуке.

– Откуда это у тебя?

– Подарок короля, – коротко бросила она.

Я молча кивнула. Анна криво улыбнулась и уложила два чепца. Я заметила – и она, несомненно, увидела, что я заметила, – по крайней мере один из них весь расшит жемчугом. Присев на скамью под окном, я наблюдала, как она кладет сверху накидку и зовет горничную перевязать сундук. Девушка вошла, за ней слуга, чтобы вынести сундук.

Наконец Анна обернулась ко мне.

– Ну и что это значит? – спросила я. – Новые платья?

Она сложила руки за спиной, скромная, как примерная ученица:

– Он ухаживает за мной. Открыто.

– Анна, он мой любовник.

Она лениво пожала плечами:

– Тебя же здесь не было. Ты отправилась в Хевер, предпочла детей. Ты оказалась недостаточно… – она запнулась, – горяча.

– А ты достаточно?

Она улыбнулась чему-то понятному только ей:

– Этим летом в воздухе разлит какой-то жар.

Я стиснула зубы:

– Предполагалось, что ты будешь напоминать обо мне, а не сбивать его с толку.

Она снова пожала плечами:

– Мужчину легче привлечь, чем оттолкнуть.

– Интересно знать, – начала я. Хорошо бы слова стали кинжалами, метнуть бы их прямо в ее самодовольную рожу. – Если судить по подаркам, ты в самом деле привлекла его внимание. Ты фаворитка короля.

Она кивнула. Точь-в-точь как довольная кошка, душный аромат похоти, казалось, висел в воздухе.

– Понятно, тебе наплевать, что он мой признанный любовник.

– Мне велели, – нагло ответила Анна.

– Тебе же не велели вытеснять меня!

Анна пожала плечами, на вид сама невинность.

– Что я могу поделать, если он мечтает обо мне? – произнесла она кротко. – Двор полон мужчин, мечтающих о том же. Разве я их поощряю? Нет.

– Ты же со мной говоришь, не забудь. Не с одним из твоих идиотов. Я-то знаю, ты поощряешь всех подряд.

Опять эта ее вкрадчивая улыбка.

– Чего ты добиваешься, сестренка? Хочешь стать его любовницей? Вытеснить меня?

Внезапно выражение самодовольства ушло с ее лица. Казалось, она глубоко задумалась.

– Может, и так. Но тут есть риск.

– Какой риск?

– Если он меня добьется, может потерять интерес. Его трудно удержать.

– Мне – не так уж трудно. – Очко в мою пользу.

– Да чего ты добилась? Он выдал Бесси Блаунт замуж, когда все было кончено. И что она выиграла?

Я до крови прикусила язык.

– Если ты так думаешь, Анна…

– Я смогла бы его удержать до тех пор, пока он не поймет – я не Бесси Блаунт и не Мария Болейн. Я – птица другого полета. Если бы удержать его, пока он не догадается сделать мне одно предложение, великое предложение…

– Если ты о Генрихе Перси, так его не вернуть. Король на это никогда не пойдет.

В два прыжка она перемахнула комнату и схватила меня за руки, так что ногти вонзились в кожу.

– Не смей упоминать его имя, – прошипела она. – Никогда.

Я вырвалась и сгребла ее за плечи:

– Буду говорить все, что заблагорассудится. Ты же болтаешь все, что хочешь. Ты отвратительна, Анна. Потеряла свою истинную любовь и теперь хочешь отнять чужую. Ты всегда зарилась на мое только потому, что это мое.

Она вывернулась из-под моих рук и рывком распахнула дверь:

– Убирайся!

– Это ты можешь идти, – поправила я ее. – Не забудь, это моя комната.

Минуту мы стояли и смотрели друг на друга, как два упрямых барана. Нас переполняли взаимные обиды и куда более темные чувства, извечные чувства сестер – в мире нет места для обеих. Любая ссора – не на жизнь, а на смерть.

Я отступила первая:

– Все-таки мы на одной стороне.

Анна захлопнула дверь:

– И это наша общая комната.


Теперь все ясно. С самого детства нас мучил вопрос, какая из сестер Болейн лучше, и сейчас наше девическое соперничество разыгрывалось на величайшей сцене страны. К концу лета одна из нас будет любовницей короля, а другая – ее служанкой, помощницей, а может, и шутом.