– Вы позволите? – Король протянул руку, но Анна не отдала флажок.

– Какое это имеет значение? Я просто держала флажок в руке, думая, где его место. Позвольте укрепить его на доске, ваше величество, и мы сможем вместе посмотреть, кто с кем играет.

– Вы смутились, мисс Болейн, – насторожился король.

Она вспыхнула от гнева:

– Тут не из-за чего смущаться. Просто не хочу попасть в глупое положение.

– В глупое положение?

– Пожалуйста, позвольте мне закончить работу, тогда сможете дать совет, не надо ли что-нибудь изменить.

– Я хочу знать, какое имя написано на флажке.

На одно ужасное мгновение я подумала – она вовсе не играет, сейчас обнаружится, что наш брат Джордж занимает лучшее место в турнирной таблице. Она так убедительно смутилась, так была расстроена его настойчивостью, что даже я подумала: сестра попалась. Король ведет себя точь-в-точь как гончая, взявшая след. От него что-то скрывают, и душа его разрывается между любопытством и любовью.

– Я приказываю, – спокойно произнес король.

Анна неохотно вложила флажок в его протянутую руку, сделала реверанс и ушла с корта, не оглядываясь. Сначала она скрылась из виду, потом затих шелест платья и стук каблуков по мощеной дорожке, ведущей к замку.

Генрих разжал ладонь и взглянул на имя, написанное на флажке, который Анна прижимала к груди. Это было его собственное имя.


Теннисный турнир продолжался два дня. Анна успевала повсюду – смеялась, отдавала приказания, судила матчи, подсчитывала очки. Осталось провести четыре игры – король против Джорджа, мой муж Уильям Кэри против Фрэнсиса Уэстона, Томас Уайетт, недавно вернувшийся из Франции, против Уильяма Брертона, и еще одна пара должна играть, когда все остальные отправятся обедать.

– Лучше убедись, что король не будет играть с Томасом Уайеттом, – сказала я Анне вполголоса, в то время как Генрих и наш брат Джордж выходили на корт.

– Почему? – осведомилась она с невинным видом.

– Слишком сильное соперничество. Король хочет показать себя перед французскими послами, а Томас Уайетт – покрасоваться перед тобой. Думаешь, король мило примет поражение у всех на глазах?

Анна пожала плечами:

– Он же придворный. Не забывает о главной игре.

– Какой еще главной игре?

– Не важно, играешь ли ты в теннис, участвуешь в турнире, стреляешь из лука или флиртуешь, главное – угодить королю. Вот для чего мы здесь собрались. И все это прекрасно знают.

Она наклоняется вперед. Джордж на своем месте приготовился подавать, король внимательно следит за ним. Анна поднимает руку, роняет белый платок. Джордж подает, удачно, мяч с треском отскакивает от нависающей крыши и падает как раз перед Генрихом. Король отбивает, мяч перелетает через сетку. Быстроногий Джордж моложе соперника на двенадцать лет, он гасит мяч, и Генрих поднимает руку, признавая поражение.

Король легко берет следующую подачу, мощно отбивает мяч, Джордж даже не пытается его взять. Игра идет своим чередом, оба носятся по корту и со всей силы бьют по мячу, не давая противнику пощады и, конечно же, не поддаваясь. Джордж неуклонно проигрывает, но делает это столь виртуозно, что ничего нельзя заподозрить, просто король отличный теннисист. На самом деле у короля действительно лучше техника, просто Джордж движется вдвое быстрее. Джорджу двадцать четыре, он в хорошей форме, а Генрих близок к середине жизненного пути и уже начинает полнеть.

К концу первого сета Джордж посылает высокий мяч, Генрих тянется отбить его, чтобы выиграть очко, и вдруг со стоном падает на землю. Дамы поднимают крик. Анна уже на ногах. Джордж перепрыгивает через сетку и первым оказывается возле короля.

– Боже, что с ним? – спрашивает Анна.

Джордж бледнеет:

– Нужен врач!

Паж торопится в замок, а мы с Анной открываем ворота и спешим на корт.

Король, багровый от боли, вцепляется мне в руку:

– Проклятье. Мария, избавься от всех этих людей.

Я поворачиваюсь к брату:

– Убери всех отсюда.

Король смущенно смотрит на Анну, и я понимаю – боль, которую он испытывает, ничто по сравнению с ударом по его гордости, ведь она видит, как он лежит на земле, едва сдерживая слезы.

– Ступай, Анна, – говорю я тихонько.

Она не спорит. Отходит к воротам, ждет, хочет услышать вместе со всем двором, что могло сбить короля с ног во время победного удара.

– Где болит? – настаиваю я.

Боюсь, он покажет на грудь или живот, а может, повредил что-нибудь внутри или сердце дало сбой. Вдруг что-нибудь серьезное, непоправимое.

– Нога, – говорит он с трудом. – Так глупо. Упал. Сломал, наверное.

– Нога? – Я почти смеюсь от облегчения. – Боже мой, Генрих, я боялась, вы умрете.

Несмотря на боль, он усмехается:

– Умру? Раз я отказался участвовать в рыцарском турнире, так ты теперь думаешь, я могу погибнуть, играя в теннис?

Теперь я плачу от облегчения:

– Нет, конечно нет. Но вы так внезапно упали… Как громом пораженный…

– Пал от руки твоего брата, – говорит король, и теперь уже мы все трое стонем от смеха.

Голова Генриха покоится у меня на коленях, Джордж сжимает его руки, а король не знает, плакать или смеяться, – нога болит, но уж очень курьезна мысль, что Болейн собирался предательски убить его теннисным мячом.


Французские послы собрались уезжать. Договор подписан, на прощание намечается грандиозный бал-маскарад, который должен проходить в покоях королевы. Но ее мнения даже не спросили. Распорядитель празднества просто прибыл без приглашения и объявил волю короля – маскарад проведут в ее комнатах. Королева улыбнулась, как будто только и мечтала об этом, позволила снять мерку для занавесей, гобеленов, декораций. Придворные дамы в золотых и серебряных платьях будут танцевать с королем и его друзьями в маскарадных костюмах.

Интересно, сколько раз королева притворялась, что не узнает мужа под маской, сколько раз наблюдала, как он танцует с придворными дамами. Часто он вел меня в танце у нее на глазах, а сейчас мы вместе будем любоваться, глядя на него и Анну.

Она ничем не выдает своего возмущения, полагает, что сама, как всегда, будет подбирать партнеров для танцев. Покровительствовать тому или другому – один из путей держать двор под контролем. Но распорядитель принес от короля список ролей для придворных дам, и Екатерина осталась ни с чем, пустое место в своем собственном доме.

К маскараду готовились целый день, и королеве негде даже присесть, пока к деревянным панелям на стенах прибивают драпировки. Она удалилась во внутренние покои, а дамы остались – примерять платья и упражняться в танцах, хотя из-за стука музыку едва слышно. Чтобы избежать беспорядка и шума, королева рано отправилась спать, а мы веселились допоздна.

На следующий день французских послов пригласили к обеду. Королева сидела по правую руку от Генриха, но он глаз не сводил с Анны. В полдень трубы дали сигнал, и, шагая в ногу, как солдаты на параде, в зал вошли слуги в сияющих ливреях, внесли блюда, одно за другим, сначала к главному столу, потом ко всем остальным. Пир отличался несоразмерной пышностью, каких только яств не наготовлено, на столе разное диковинное зверье, выпотрошенные и зажаренные туши показывают богатство короля и изобилие королевства. Кульминация празднества – блюдо из птицы, причудливая башня, украшенная павлиньими перьями. Павлины, начиненные лебедями, у тех животы набиты цыплятами, а у тех в свою очередь – жаворонками. Нелегкая задача – отрезать кусок от каждой птицы, не нарушая красоты целого блюда. Генрих попробовал все, но, я заметила, Анна не съела ни кусочка.

Король поманил пальцем слугу, что-то прошептал ему на ухо и послал Анне самое сердце парадного блюда – жаворонка. Она изумленно взглянула на короля, как будто до этого не следила за каждым его движением, улыбнулась, кивнула, попробовала. Генрих смотрит, как Анна кладет в рот крошечный кусочек, и просто трепещет от страсти.

После обеда королева с придворными дамами разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. Мы с Анной помогаем друг другу втиснуться в узкие корсажи шитых золотом платьев, Анна жалуется на слишком тугую шнуровку.

– Объелась жаворонками? – спрашиваю я без всякого сочувствия.

– Но ты видела, как он на меня смотрел?

– Не я одна.

Она сдвинула свой французский чепец на затылок, открывая волосы, поправила золотую подвеску в виде буквы «Б», которую всегда носила на шее.

– Что ты видишь, когда я так надеваю чепец?

– Твою самодовольную рожу.

– Ты видишь лицо без единой морщинки, блестящие темные волосы без намека на седину. – Она отступила от зеркала, любуясь золотым платьем. – Одета, как королева.

Раздался стук, Джейн Паркер просунула голову в дверь и жадно спросила:

– Секретничаете?

– Вовсе нет. Мы уже готовы.

Она проскользнула в комнату. Низко вырезанное, приоткрывающее грудь серебряное платье опущено еще ниже, на голове серебряный чепец. Взглянув на Анну, Джейн тут же подскочила к зеркалу и тоже сдвинула свой чепец на затылок. Анна подмигнула мне у нее за спиной.

– Он тебя из всех выделяет, – тихонько шепнула она Анне. – Он без ума от тебя.

– Кто бы сомневался!

Джейн повернулась ко мне:

– А ты не ревнуешь? Странно, должно быть, делить постель с человеком, влюбленным в твою сестру?

– Нет, – отрезала я.

Ничто не может остановить эту женщину. Ее измышления – как липкий след улитки.

– Все-таки это очень странно. Ты вылезаешь из его постели и возвращаешься к Анне. Вы лежите рядом, обнаженные. Наверное, он мечтает как-нибудь прийти к вам в комнату и взять вас обеих разом.

Ну, это уже слишком!

– Прекрати болтать, ты оскорбляешь его величество. Что за грязные у тебя мысли!

Ее улыбочка более уместна в публичном доме, чем в комнате придворной дамы.

– Знаю я, что за мужчина приходит сюда ночью навестить очаровательных сестричек, когда они уже легли, – мой ненаглядный муженек. Ночью его можно застать где угодно, только не в моей постели.

– И кто его за это осудит? – выпалила Анна. – По мне, уж лучше с червяком спать, чем слушать твои нашептывания. Ступай отсюда, Джейн Паркер, отправляйся туда, где твои мерзкие слова и грязные мысли более уместны. А мы идем танцевать.


Едва дождавшись отъезда французских послов, в тишине и тайне, кардинал Уолси собрал секретный суд, куда вызвал свидетелей, истцов и ответчиков. Сам он, конечно, был судьей. Уолси, разумеется, действовал согласно своим соображениям, ему не нужны чьи-либо указания. Таким образом, развод может быть осуществлен по требованию папы, а отнюдь не по просьбе короля. Удивительным образом этот суд действительно остался тайным. Никто, кроме гонцов, потихоньку плывущих вниз по реке в Вестминстер, о нем не знал. Ни матушка, так пекущаяся о благе семьи, ни дядя Говард, искусный шпион, ни я, разомлевшая в постели короля, ни Анна, окруженная его доверием. И самое важное, ничего не знала даже королева. Три дня обсуждался брак ни в чем не повинной женщины, а она об этом и не подозревала.

Дело в том, что кардинал Уолси собирался привлечь к суду самого Генриха за незаконное сожительство с женой покойного брата Артура. Обвинение серьезное, а судилище совершенно нелепое. Они, должно быть, щипали себя, проверяя, не сон ли это, пока их приводили к присяге, а король, покаянно склонив голову на скамье подсудимых, выслушивал обвинение от своего собственного лорд-канцлера. Генрих признался, что вступил в брак с женой брата на основании ошибочного разрешения папы. Он заявил, что в то время и потом имел «тяжкие сомнения». Уолси, глазом не моргнув, отдал распоряжение представить дело беспристрастному суждению папского легата – и король согласился, – потом назначил адвоката и отказался от передачи дела в уголовный суд. Заседание длилось три дня, были вызваны богословы, чтобы засвидетельствовать – жениться на вдове брата незаконно. Дядина шпионская сеть наконец-то напала на след тайного суда, и он узнал о допросе, учиненном епископу Линкольнскому. Тут же вызвал нас, Анну, Джорджа и меня, в Виндзор.

– Развод – но с какой целью? – Его голос дрожит от волнения.

У Анны дыхание перехватило от таких новостей.

– Он пошел на это ради меня. Хочет расторгнуть брак с королевой и жениться на мне.

– Он уже сделал предложение? – Дядя попал прямо в точку, но Анна твердо выдержала его взгляд:

– Нет, конечно, как он мог. Но спорю на что угодно, он сделает мне предложение в ту же минуту, как избавится от королевы.

Дядя кивает:

– Как долго сможешь его удерживать?

– А как долго это продлится? – в свою очередь спрашивает Анна. – Заседание суда, приговор, расторжение брака с королевой, король наконец свободен, и voilà. Вот и я!

Против воли дядюшка улыбается ее самоуверенности.

– Voilà. Вот и ты, – соглашается он.

– Значит, вы согласны, все затеяно ради меня. – (Похоже, они столковались.) – Мария оставит двор или останется, как я решу. Семья поддерживает меня. Все только ради моего блага. Выбора у вас нет. Марии не вернуться к прежнему положению, нет смысла ей помогать. Я – единственная сестра Болейн, которую мы продвигаем вперед.