В таких случаях я предпочитала оставить ее одну, только так она ухитрялась отдыхать от бесконечной толпы вокруг. Легко ли непрерывно излучать очарование, и не только для короля, а для любого, кто посмотрит в твою сторону? Покажешься на минуту чуть менее ослепительной, чем всегда, и водоворот слухов засосет и тебя, и всех нас.

А когда Анна бывала с королем, мы с Уильямом проводили время вместе. Встречались почти как чужие, и он начинал ухаживания. Самое странное, самое простое, самое приятное, что может сделать оставленный муж для сбившейся с пути жены. Дарил мне букетики цветов, гирлянды из листьев остролиста и ярко-розовых ягод тиса, однажды вручил маленький позолоченный браслет, писал премилые стихи, восхваляющие мои серые глаза и белокурые волосы, умолял подарить ему что-нибудь на память, будто я была его возлюбленной. Я послала за моей кобылкой, чтобы иметь возможность выезжать с Анной, и обнаружила записку, приколотую к стремени. Вечером, откинув простыни нашей с Анной постели, находила конфету в золоченой обертке. Он осыпал меня записками и подарочками, а когда мы сидели рядом за обедом, на состязании лучников или возле теннисной площадки, мог наклониться и шепнуть мне в самое ухо:

– Приходи ко мне в комнату, женушка.

И я хихикала, будто только что стала его любовницей, будто не была много лет его женой, и выбиралась из толпы. Через несколько минут он следовал за мной, чтобы встретиться в его тесной спаленке в западном крыле Гринвичского дворца. Обнимал меня, шептал нежно, обещающе:

– У нас есть только мгновение, любимая, не больше часа, я на все готов ради тебя.

Он опускал меня на постель, расшнуровывал тугой корсаж, ласкал грудь и живот, стараясь изо всех сил, пока у меня не вырывался крик:

– Уильям, любовь моя, ты лучше всех, ты самый, самый лучший!

Только тогда, с самодовольной улыбкой человека, которого наконец после долгих лет заслуженно похвалили, он позволял и себе получить удовольствие, падал на мое плечо, содрогаясь и тяжело дыша.

В искреннюю страсть вплеталось совсем чуть-чуть расчета. Если все сорвется и мы, Болейны, падем вместе с Анной, неплохо иметь про запас любящего мужа, большое имение в Норфолке, титул и деньги. Кроме того, раз дети носят его имя, он может забрать их себе когда вздумается. Ради детей я и самому дьяволу скажу, что он лучше всех, самый, самый лучший.


Наступило Рождество. Анна веселилась на славу. Танцевала без устали, словно готова танцевать день и ночь. Играла, будто могла, не задумываясь, спустить королевское состояние. Правда, со мной и Джорджем у нее было соглашение – позже, потихоньку, мы возвращали деньги. Но если выигрывал король, ее с трудом заработанные деньги исчезали в его кошельке, и больше их никто не видел, а играя с королем, всякий раз надо было проигрывать – он не выносил, когда выигрыш доставался кому-нибудь другому.

Он осыпал ее подарками и почестями, приглашал на каждый танец, на маскараде она неизменно становилась королевой бала. Но во время обеда Екатерина по-прежнему сидела за главным столом и улыбалась, словно все происходит с ее согласия, словно сама королева дарует Анне честь играть ее роль. И принцесса Мария, тоненькая бледная девочка, сидела рядом с матерью и тоже улыбалась Анне, словно и она весьма приятно проводит время в обществе этой легконогой претендентки на трон.

– Боже, как я ее ненавижу! – Анна переодевается на ночь. – Живой портрет их обоих, круглолицая дура.

Я медлю с ответом. Что толку спорить с Анной? Принцесса Мария обещает вырасти девушкой редкой прелести. Лицо выражает решительность и характер: никакого сомнения, настоящая дочь своей матери во всех отношениях. В парадном зале смотрит не на нас с Анной, а сквозь нас, как будто мы – окна из прозрачного венецианского стекла и ей просто интересно, что там, за окном. Казалось, она не испытывает к нам ненависти, хотя мы отнимаем у нее внимание отца и подвергаем опасности мать. Словно мы парочка женщин легкого поведения, такого легкого, что дунет ветер – и нет нас.

Остроумная девочка в одиннадцать лет уже умеет сочинить каламбур, перевести шутку с английского на французский, испанский, даже на латынь. Анна тоже обладает быстрым умом, образованна, но ей не хватает выучки этой маленькой принцессы, вот она и завидует. А как много дало девочке общество матери! Станет или нет Анна королевой, она рождена, чтобы охотиться за должностями и привилегиями. А принцесса Мария от рождения получила права, о которых мы можем только мечтать. Никогда нам не научиться ее уверенности в себе, ее спокойному изяществу, идущему от абсолютной убежденности в гармонии своего положения в мире. Неудивительно, что Анна ее ненавидит.

– Она – пустое место, – утешаю я ее. – Дай я тебе волосы расчешу.

В дверь тихонько постучали, и Джордж проскользнул в комнату прежде, чем мы успели сказать: «Войдите».

– От жены прячусь. – Вместо извинения он помахал бутылкой вина и тремя оловянными кружками. – Разгорячилась от танцев, готова мне приказать отправляться в постель. Совсем озвереет, если видела, куда я пошел.

– Наверняка видела. – Анна налила вина. – Такая ничего не пропустит.

– Ей бы шпионом быть. Из нее вышла бы отличная шпионка, специалистка по прелюбодеяниям.

Я со смешком позволила брату налить мне вина.

– Чтобы тебя выследить, большого умения не требуется, ты всегда здесь.

– Единственное место, где можно быть самим собой.

– Не бордель?

– Больше туда не хожу, надоело.

– Влюбился, что ли? – цинично бросила Анна.

К моему удивлению, он отвел глаза и покраснел:

– Только не я.

– Что случилось, Джордж? – спросила я.

Он покачал головой:

– Кое-что случилось. Кое-что, о чем я не могу рассказать, кое-что, на что я не могу решиться.

– Что-нибудь произошло при дворе? – заволновалась Анна.

Он подвинул табурет к огню, долго смотрел на горящие угли.

– Поклянитесь, что никому ничего не расскажете.

Мы одновременно кивнули, единые в решимости узнать тайну.

– И не смейте даже говорить об этом друг с другом, не хочу обсуждений у меня за спиной.

Это нас смутило.

– Поклясться, что не будем говорить даже между собой?

– Да, или я ничего не скажу.

Помолчали, но любопытство победило.

– Ладно. – Анна ответила за нас обеих. – Клянемся.

Чуть не плача, он закрылся рукавом и сказал просто:

– Я влюблен в мужчину.

– Фрэнсис Уэстон? – выпалила я.

Его молчание ясно дало понять – я угадала.

Анна пришла в ужас.

– Он знает?

Брат покачал головой, все еще пряча лицо в пышных складках алого бархатного, украшенного вышивкой рукава.

– Еще кто-нибудь знает?

Снова отрицательное движение темноволосой головы.

– Больше ни слова, ни намека, – велела Анна. – Ты говоришь об этом в первый и последний раз, даже с нами не надо. Вырви его из своего сердца, не смей глядеть в его сторону.

Он поднял глаза:

– Знаю, это безнадежно.

Оказывается, Анна заботилась вовсе не о брате.

– Ты подвергаешь меня опасности. Король никогда не женится на мне, если ты опозоришь семью.

– Так вот в чем дело? – Он вдруг впал в ярость. – Дело только в тебе? Ничего, что я люблю греховной любовью, что никогда не буду счастлив, что женат на гадюке, что у меня разбито сердце. Важно только одно: на репутации мисс Анны Болейн не должно быть ни пятнышка.

Анна кинулась к нему, целясь ногтями в лицо; Джордж едва успел схватить ее за запястья.

– Взгляни на меня! – шипела она. – Разве я не отказалась от единственной любви, разве мое сердце не разбито? Разве не ты говорил мне тогда, что дело того стоит?

Он пытался удержать ее, но Анну было не остановить.

– Взгляни на Марию! Разве мы не лишили ее мужа, как меня лишили моего? Теперь пришло время и тебе кое от чего отказаться. Ты потерял великую любовь всей своей жизни, так разве я не потеряла свою, а Мария свою? Прекрати нытье, ты убил мою любовь, мы ее вместе похоронили.

Они продолжали бороться, я обхватила Анну сзади, пытаясь оторвать от брата. Вдруг боевой дух покинул Анну. Мы трое застыли, изображая живую картину: я обнимаю сестру за талию, Джордж сжимает ее запястья, ее пальцы совсем близко от его лица.

– Боже милостивый, что за семейка, – удивленно протянул Джордж. – Куда мы катимся?

– К какой цели мы движемся – вот что важно, – отрезала Анна.

Джордж встретился с ней глазами и медленно кивнул, будто давая клятву:

– Я не забуду.

– Ты отказался от любви, и больше ни слова об этом, даже имя его забудь.

Снова торжественный кивок.

– Помни, ничего нет важнее моей дороги к трону.

– Я помню.

Меня пробрала дрожь, и я наконец выпустила Анну из объятий. Произнесенный шепотом обет больше напоминал сделку с дьяволом, чем простое соглашение брата с сестрой.

– Не говорите так!

Они разом обернулись ко мне. Одинаковые болейновские темные глаза, длинные прямые носы, дерзкий изгиб губ.

– Стоит ли отдавать жизнь за трон? – Мне хотелось разрядить обстановку, но ни один из них даже не улыбнулся.

– Стоит, – просто ответила Анна.

Лето 1528 года

Анна танцевала, ездила верхом, пела, играла в карты, плавала на лодке под парусом, отправлялась на пикники, гуляла по саду, представляла живые картины, будто ее вовсе ничего не заботило. Только все бледнела и бледнела. И тени под глазами становились темней и темней; теперь, чтобы их скрыть, ей нередко нужна была пудра. Я шнуровала ее посвободней, столько веса она потеряла, а в корсаж мы подкладывали подушечки – пусть грудь кажется попышней.

Пока я ее шнуровала, Анна глянула в зеркало, поймала мой взгляд. Теперь она и впрямь смотрится старшей сестрой, куда старше, чем я.

– Я так устала, – прошептала она. Даже губы бледнее бледного.

– Я тебя предупреждала. – В моем голосе не слышалось сочувствия.

– Ты бы все то же делала, хвати у тебя ума и смазливости его удержать.

Я наклонилась поближе – пусть видит мои румяные щеки, блестящие глаза, гладкую кожу рядом со своим – бледным и утомленным – лицом.

– Это у меня-то не хватает ума и смазливости?

Она отвернулась, шагнула к кровати, буркнула:

– Мне нужно отдохнуть. Уходи.

Я поглядела, как она укладывается, а потом вышла из комнаты, сбежала по каменным ступеням в сад. Чудесный день, солнце сияет, тепло, лучи света посверкивают на глади реки. Маленькие лодчонки шныряют туда-сюда между большими судами, а те ждут прилива, чтобы пуститься в открытое море. Легкий ветерок веет вверх по реке, приносит в этот ухоженный садик запах соли и далеких приключений. Я заметила мужа, он прогуливался с группкой придворных на террасе внизу, помахала ему.

Он тут же извинился и покинул приятелей, поднялся на верхнюю террасу, встал на нижней ступеньке лестницы, взглянул на меня снизу вверх:

– Как поживаете, леди Кэри? Сказать по правде, вы не уступите по красоте этому погожему деньку.

– А вы как поживаете, сэр Уильям?

– Прекрасно, прекрасно. А где Анна и король?

– Она у себя, король собирался покататься верхом.

– Так, значит, вы совсем свободны?

– Как птичка в поднебесье.

Он улыбнулся, довольный, будто знает какую-то важную тайну.

– Могу ли я рассчитывать на удовольствие пребывания в вашем обществе? Не пройтись ли нам немного?

Я спустилась к нему. Как же жадно он глядит на меня – до чего приятно.

– С удовольствием.

Он подхватил меня под руку, и мы спустились на нижнюю террасу. Он старался соразмерить шаги с моими, наклонился, прошептал прямо в ухо:

– Вы такая вкусная штучка, моя дорогая женушка. Надеюсь, нам не придется гулять слишком долго.

Я старалась не показывать виду, как довольна, но все же не смогла сдержать смешка.

– Всяк, кто заметил, как я выходила из дворца, знает – я не провела в саду и минуты.

– И не проведете, если будете повиноваться своему супругу, – решительно провозгласил он. – Превосходное качество в жене – повиновение мужу.

– Хорошо, если вы приказываете.

– Вне всякого сомнения, – твердо произнес он. – И требую беспрекословного подчинения.

Я ласково провела тыльной стороной ладони по меховой оторочке его камзола.

– Тогда мне остается только повиноваться, не правда ли?

– Вот и отлично.

Он повернулся и потащил меня к маленькой садовой калитке, резко захлопнувшейся за нами, а там схватил на руки и принялся целовать. Потом повел к себе в спальню, где мы до вечера не вылезали из постели, покуда Анна, счастливица Анна, удачливая сестрица Болейн, всеми любимая сестрица Болейн, лежала больная от страха, одна, словно старая дева.


В тот вечер ожидались представление и танцы. Анне, как всегда, отводилась главная роль, а я была занята в общей сцене. Сестра казалась бледнее обычного, лицо белое как снег на фоне серебристого платья. Словно тень былой красоты – настолько, что даже наша матушка заметила. Поманила меня к себе пальцем, пока я дожидалась своего выхода в пьесе: мне предстояло продекламировать пару фраз и протанцевать свой танец.