– Родили недавно? – спросил король. Он невольно перевел взгляд с меня на Анну, с той сестры, что рожает, на ту, что всегда порожняком.

– Девочку, ваше величество. – Я возношу благодарность Господу, что не мальчик.

– Счастливчик ваш Уильям.

– Я ему непременно скажу. – Я нежно улыбаюсь.

Генрих рассмеялся, притянул меня к себе, оглядел свою свиту:

– Он не приехал?

– Его не пригласили… – начала я.

Он сразу же понял, в чем дело, взглянул на жену:

– Почему сэру Уильяму Стаффорду не было приказано прибыть ко двору вместе с женой?

Анна даже не задумалась ни на секунду:

– Конечно, ему было приказано. Я их обоих позвала, как только у моей дорогой сестры прошло положенное после родов время.

Мне ничего не оставалось – только восхищаться этой беспардонной ложью. Придется притвориться, что Анна говорит чистую правду. Ну хорошо, попытаюсь что-нибудь на этом выгадать.

– Как вашему величеству угодно. Он к нам присоединится завтра. Если вы не против, при мне будет и дочь.

– Двор – неподходящее место для младенцев, – фыркнула Анна.

Генрих резко повернулся к жене:

– Очень жаль. Неприятно слышать такие слова от собственной жены. Двор весьма подходящее место для младенцев, кому, как не вам, это должно быть известно.

– Я только забочусь о здоровье малютки, милорд, – холодно отозвалась Анна. – Сдается мне, ей лучше бы воспитываться в деревне.

– Пусть мать решает, что ребенку лучше, – величаво произнес Генрих.

Я улыбнулась – мед, а не улыбка. Вот он – мой шанс.

– Конечно-конечно, с вашего позволения отвезу ее летом в деревню, в Хевер. Пусть познакомится с моими детьми.

– С моим сыном, – напомнила мне Анна.

Я обольстительно улыбнулась королю.

– Почему бы и нет, – сказал он. – Делайте, что вам угодно, леди Стаффорд.

Он предложил мне руку, я опустилась в реверансе, а потом нежно взяла его под руку, взглянула на него, будто король все еще красавец-мужчина, а не лысеющий толстяк, в которого он успел за эти годы превратиться. Нижняя челюсть потяжелела. Волосы на макушке поредели, висят тоненькими прядками. Полные, манящие поцелуем розовые губы искривились надутой гримаской. Блестящие когда-то глаза скрыты тяжелыми веками и толстыми щеками. Выражение лица самодовольное и в то же время ужасно несчастное. Не мужчина, а капризный ребенок.

Я сияла улыбкой, заглядывала королю в глаза, смеялась его шуточкам, до слез рассмешила его историями о том, как взбивала масло и отжимала сыр. Между тем мы вошли в парадный зал, он уселся на трон во главе стола, а я скромно заняла одно из мест, предназначенных для придворных дам.


Обед длился долго, чревоугодие при дворе теперь в почете. Двадцать разных мясных блюд, дичь и домашний скот, птица, рыба, пятнадцать видов пудинга. Я видела, Генрих попробовал каждое блюдо, снова что-то положил себе на тарелку. Анна сидит рядом – лицо холодно как лед. Ковыряется в тарелке, глаза посверкивают. Посматривает то в одну сторону, то в другую – откуда ожидать подвоха.

Едва тарелки убраны, начинается празднество. Двор всерьез увлечен танцами. Даже в кругу танцующих, даже флиртуя со старыми друзьями, я все гляжу на небольшую дверь у камина. Вскоре после полуночи мои старания были вознаграждены, дверь отворилась, в зал проскользнул Уильям, мой муж, принялся отыскивать меня взглядом.

Свечи почти догорели, в густой толпе танцующих его никто не заметил. Я извинилась, прервала танец, подошла к нему, он утащил меня в альков, за занавеску.

– Любовь моя… – Обнял меня крепко. – Кажется, вечность прошла.

– Я тоже ужасно соскучилась. А как малышка? Устроились?

– Когда я уходил, они с кормилицей сладко спали. Я их удобно устроил, и нам найдется спаленка, если удастся вытащить тебя отсюда.

– У меня предложение получше, – весело перебила его я. – Король мне обрадовался, спросил о тебе. Ты приглашен завтра ко двору. Мы сможем быть здесь вместе. Он разрешил этим летом отвезти малышку Анну в Хевер.

– Его Анна об этом попросила?

Я отрицательно качнула головой:

– Оказывается, Анну одну надо благодарить за ссылку. Она бы мне в жизни не позволила повидаться с детьми, если бы я не попросила короля напрямую.

Он тихонько присвистнул:

– Не забудь хорошенько поблагодарить добрую сестричку.

– Что толку жаловаться – природу не переделаешь.

– А как она?

– Ужасно, – тихо-тихо шепчу я. – Больна и грустна.

Лето 1535 года

Вечером мы с Джорджем сидели у Анны, пока она готовилась ко сну. Король собирался провести эту ночь у нее, она приняла ванну, попросила меня расчесать волосы.

– Пусть он будет поосторожней, хорошо? – сказала я встревоженно. – Вообще-то, ему не следовало бы с тобой сейчас спать – это грех.

Джордж громко хихикнул, он разлегся на кровати Анны, сапоги на тонком покрывале.

Она повернула голову:

– Нам теперь не до грубых приставаний.

– Что?

– Иногда он вовсе ни на что не способен. Бывает, совсем ничего не получается, ну совсем ничего. Отвратительно. Лежит сверху, ерзает, потеет, тужится, пыхтит, а толку никакого. Потом злится, и я оказываюсь во всем виновата. Будто дело во мне.

– Пьяный?

– Ты его знаешь, – пожала сестра плечами. – Король всегда к вечеру полупьяный.

– Если ты ему скажешь, что в положении…

– Не хочу говорить до июня. Вот начнет шевелиться – скажу. Он отменит летнее путешествие, и мы останемся в Хэмптон-Корте. Джордж будет с ним охотиться, носиться по полям, держать от него подальше эту круглолицую девку, Джейн.

– Архангелу Гавриилу не удержать женщин от того, чтобы вешались королю на шею, – небрежно бросил брат. – Ты сама это дело завела, Анна, а теперь жалеешь. Они все готовы в него вцепиться, сулят ему невесть что. Нет бы вести себя как наша душка Мария: чуток поиграли, получили поместье-другое и пора восвояси.

– Сдается, это ты получил поместье-другое. – Я не сдержала резкости в голосе. – И отец. И Уильям Кэри. Что мне досталось? Кроме кружевных перчаток и жемчужного ожерелья, ничего не помню.

– Корабль в честь тебя назвали. – Завистливая память Анны ничего не упустит. – Платьям несть числа, лошадь, новая кровать.

Джордж рассмеялся:

– Прямо по списку, словно жених, перечисляющий приданое.

Он протянул руку, заставил Анну лечь на постель рядом с ним, голова к голове на подушках. Я взглянула на них – близнецы-неразлучники, лежат рядышком, как голубки, в самой знаменитой постели Англии.

– Я вас оставляю, – сказала я резко.

– Давай беги к сэру Пустое Место.


Уильям уже ждал меня в саду, глядит на реку, лицо мрачнее тучи.

– Что случилось?

– Фишера взяли под стражу. Не думал, что они осмелятся.

– Епископа Фишера?

– Я всегда считал, он заколдованный. Генрих его так любит, он позволял себе защищать королеву Екатерину, и то его не тронули. Он один ей был верен, не изменил. Она расстроится.

– Ну продержат его в Тауэре неделю-другую и отпустят. И еще извинятся.

– Зависит от того, чего они от него хотят. Он не принес клятву на верность дочери Анны. Я в этом уверен. Он не позволит Елизавете унаследовать трон вместо Марии, он десяток книг написал, тысячу проповедей сказал в защиту брака. Не может он согласиться, чтобы дочь Екатерины осталась ни с чем.

– Тогда он там надолго останется.

– Похоже на то.

Я подошла ближе, взяла его за руку:

– Что ты так беспокоишься? У него будут книги и все остальное, друзья придут его проведать. А к концу лета его выпустят.

Уильям повернулся к реке, крепче сжал мою ладонь.

– Все дело в моменте, когда Генрих приказал его препроводить в Тауэр. Во время мессы, когда делами занимался. Сама подумай, Мария. Приказать во время мессы препроводить епископа в Тауэр.

– Он всегда делами занимается на мессе. – Мне не хотелось поддаваться печали. – Это ничего не значит.

– Вот они, законы Генриха! – Уильям так и не отпустил моей руки. – Акт о престолонаследии, да еще с клятвой, Акт о супрематии – верховенстве короля, и вдобавок Акт об измене. Это тебе не земельные законы. Генриху они нужны, чтобы поймать в ловушку всех своих врагов. Фишер и Мор прямехонько в этот капкан попадутся.

– Ну не отрубит же он им головы… – рассудительно начала я. – Послушай, Уильям, один из них самый уважаемый служитель Церкви во всей стране, а другой был лорд-канцлером. Не осмелится он их казнить.

– Если он осмелится обвинить их в измене, никому из нас не уцелеть.

– Почему? – Я заметила, что, как и он, говорю шепотом.

– Потому что ему теперь ясно, папа своих слуг не защищает, англичане против тирании не восстают. Будь человек трижды знаменит, будь у него все связи на свете – его все равно можно арестовать по новому закону, который сочинил король. Сколько еще времени королеве Екатерине быть на свободе, если ее главный сторонник в тюрьме?

Я вырвала руку:

– Даже слушать тебя не хочу. Собственной тени пугаешься. Мой дедушка Говард сидел в Тауэре за измену и вышел оттуда с улыбкой. Генрих никогда не казнит Томаса Мора, он его слишком любит. Может, они сейчас и в ссоре, но Мор всегда был его лучшим другом.

– Помнишь своего дядюшку Бекингема?

– Это другое дело, тот действительно был виноват.

Муж отпустил меня, опять повернулся к реке.

– Посмотрим. Молись, чтобы ты оказалась права, а я ошибался.


Бог не услышал наших молитв. Генрих решился на такое, что мне и в страшном сне привидеться не могло. Отдал епископа Фишера и сэра Томаса Мора под суд за то, что они свидетельствовали в пользу истинности его брака с королевой Екатериной. Теперь на кону их жизни, если не признают, что он, Генрих, – глава Церкви, английский папа. И эти двое – совесть не запятнана, – самые уважаемые люди в стране, взошли на эшафот, положили голову на плаху, будто они – самые последние предатели.

В эти дни при дворе царила необычная тишина, два ужасных дня в июне, когда казнили сначала Фишера, а потом и Мора. Каждому казалось – опасность теперь таится прямо за поворотом. Если можно отправить на эшафот епископа Фишера, если можно обезглавить Томаса Мора, кому в Англии нечего опасаться?


Нам с Джорджем уже не терпелось услышать, что дитя шевелится у Анны в утробе, что уже можно сказать королю – она в положении. Но и к середине июля не было никаких знаков.

– Может, ты ошиблась в расчетах? – спросила я.

– Скажешь тоже, – резко возразила она, – я только и делаю, что дни считаю.

– Или движения очень слабые, ты их не чувствуешь?

– Сама подумай, у тебя по этой части опыт богатый, всегда с приплодом. Может такое быть?

– Не знаю, право.

– Нет, знаешь прекрасно. – Хорошенький ротик крепко сжат, губы ниточкой. – Мы обе знаем. Знаем, что случилось. Ребенок умер. Уже пятый месяц, а я не поправилась нисколько с тех пор, как шел третий. Он там мертвый.

– Позвать к тебе врача? – Я в ужасе не сводила глаз с сестры.

Она замахала руками:

– Да уж скорее дьявола из преисподней! Если Генрих узнает, что у меня в утробе умерло дитя, он ко мне больше на пушечный выстрел не подойдет.

– А вдруг ты заболеешь от этого? – забеспокоилась я.

Она рассмеялась коротким злым смешком:

– Что так, что этак – все равно умирать. Если кто прознает, что я уже второй раз недонашиваю, мне не уцелеть, от меня тут же избавятся. Что мне теперь делать?

– Я сама пойду к повитухе и спрошу, как от этого избавиться.

– Главное, чтоб не догадалась, что речь идет обо мне, – последовал быстрый ответ. – Стоит только пройти шепотку – и я погибла.

– Знаю, – бросила я угрюмо. – Мне Джордж поможет.


После обеда мы с братом отправились к реке, пусть какой лодочник отвезет нас на своей лодчонке, не брать же для такого дела семейную барку. Джордж знал бани, куда обычно ходят шлюхи. Там поблизости живет одна старуха, говорят, она мастерица колдовских заговоров, помогает прервать беременность, может наложить проклятие на поле, полное коров, или привести в сети речную рыбу. Бани у самого берега, большие окна глядят прямо на воду. В каждом окне горит свеча, сидят полуобнаженные женщины, их прекрасно видно с лодок. Джордж натянул шляпу на глаза, я набросила капюшон. Лодка пристала к мосткам, я старалась не обращать внимания на девок, которые высовывались из окон и зазывно приветствовали Джорджа.

– Жди здесь, – приказал брат лодочнику, и мы принялись карабкаться по скользким, мокрым ступеням.

Поддерживая меня под локоть, Джордж шагал по замусоренной булыжной мостовой к маленькому домику на углу. Постучал, а когда дверь бесшумно отворилась, остался на улице – дальше мне идти одной. Я помедлила на пороге, вглядываясь в темноту.

– Иди, – подтолкнул меня брат, резкое движение дало понять – он сегодня шутить не настроен. – Иди. Ей и впрямь это нужно.