Я кивнула и вошла внутрь. Маленькая комнатка, прокопченная дымом от еле тлеющего в очаге выловленного в реке сырого дерева. Простой деревянный стол, пара стульев. У стола сидит старуха, спина сгорбленная, волосы седые, мудрое морщинистое лицо, синие, совсем не потускневшие, все на свете повидавшие глаза. Усмехнулась, обнажая полный рот почерневших зубов.

– Придворная дама. – Оглядела мой плащ, угадав под ним роскошное платье.

Я положила на стол серебряную монету:

– Это за молчание.

Старая ведьма хихикнула:

– Какая от меня польза, если я буду молчать.

– Мне нужна твоя помощь.

– Хочешь приворотного зелья? Или избавиться от кого? – Старуха снова усмехнулась, хитрые глазки будто видели меня насквозь.

– Ни то ни другое.

– Кое-что в утробе завелось?

Я резким движением села на стул, у старухи все просто – любовь, смерть, дети.

– Не у меня, у подруги.

– Так все говорят, – усмехнулась она.

– Она в тягости, теперь уже пятый месяц, а дитя не растет и не шевелится.

– И что она думает? – куда более заинтересованно спросила старая знахарка.

– Наверное, умерло дитя.

– Она сама набирает вес?

– Нет. Не полнее, чем два месяца назад.

– По утрам не тошнит, груди не болят?

– Больше нет.

Она покивала:

– Кровит?

– Нет.

– Похоже, и впрямь умер младенчик. Проводи меня к ней, мне надо самой убедиться.

– Невозможно. Ее слишком хорошо охраняют.

– Ты не поверишь, в какие дома я пробиралась, – хихикнула она.

– Ее тебе не увидеть.

– Тогда придется рискнуть. Я тебе дам настой. От него будет ужасно тошнить, а потом ребеночек выйдет наружу.

Я кивнула, но она жестом остановила меня.

– А что, если она ошибается? Вдруг ребеночек еще жив? Просто отдыхает? Тихий такой?

Я недоуменно глядела на нее.

– Тогда ты его убьешь. Ты будешь убийцей, и она, да и я тоже. Выдюжишь?

Я медленно покачала головой:

– Нет, боже мой, нет.

Я даже представить себе не могла, что со мной будет, если кто прознает, что я дала королеве снадобье, а она из-за этого недоносила наследного принца.

Я поднялась, повернулась к окну – вода серая, холодная. Я представила себе Анну в начале беременности, румяную, с набухшими грудями. А теперь она такая бледная, будто высохшая, все краски потеряла.

– Дай мне настой. Она сама решит, принимать его или нет.

Старуха тоже поднялась со стула, заковыляла в заднюю комнату.

– Обойдется тебе в три шиллинга.

Я ничего не сказала, хотя цену она заломила несуразную, положила серебряные монеты на засаленный стол. Одно быстрое движение – и монеты исчезли.

– Не того надо бояться.

Я обернулась на полдороге к двери:

– Что?

– Не питья, а лезвия – вот чего тебе надо бояться.

У меня по спине прошел холодный озноб, будто туман пополз с реки.

– Что ты хочешь этим сказать?

Она тряхнула головой, будто только что проснулась:

– Я? Ничего. Если понимаешь, в чем дело, тогда запомни мои слова хорошенько. Если невдомек, забудь пустую болтовню.

Я помедлила – вдруг старуха еще что надумает, но она молчала. Оставалось только открыть дверь и выскользнуть вон.


Джордж ждал, руки сложены на груди. Когда я появилась, он в молчании взял меня под руку. Мы торопливо спустились по скользкой, замшелой лестнице, ступили в утлую лодчонку. Всю дорогу домой молчали, слышно было только, как лодочник ровно и сильно гребет против течения. Когда вышли на пристань, я быстро шепнула Джорджу:

– Кое-что ты должен знать: если дитя не мертво, снадобье его убьет – будет на нашей совести. И еще…

– А можно как-нибудь узнать, вдруг это мальчик, прежде чем она выпьет настой?

Как же он мне надоел, только одно на уме – мальчик.

– Это никому заранее не известно.

– А что еще?

– Старуха сказала, что нам надо бояться не снадобья, а лезвия.

– Какого лезвия?

– Она не сказала.

– Меча? Бритвы? Топора палача?

Я пожала плечами.

– Мы Болейны, – кивнул он. – Всю жизнь проводим в тени у трона, значит всегда должны опасаться лезвия. Нам бы эту ночь пережить. Пошли отнесем ей питье, а там посмотрим.


Анна вышла к ужину истинной королевой – лицо бледное, ни кровинки, но голова высоко поднята, а на губах улыбка. Сидела рядом с Генрихом, ее трон лишь чуть-чуть ниже, болтала с ним, льстила, очаровывала как могла. Но стоило потоку остроумия иссякнуть хоть на мгновение, глаза короля скользили вдоль стола – туда, где сидели придворные дамы. На кого он смотрит – на Мадж Шелтон, на Джейн Сеймур? Один раз даже мне нежно улыбнулся. Анна притворялась, что ничего не замечает, забрасывала вопросами об охоте, превозносила до небес его бодрость и здоровье. Выискивала на блюде самые лакомые кусочки, клала на и без того переполненную тарелку мужа. Такая знакомая Анна – кокетливый поворот головы, небрежные взгляды из-под ресниц, сверкающие глаза, – но было что-то такое в ее уверенном очаровании, что напоминало мне ту, которая сидела в этом кресле раньше и тоже делала вид, что не замечает, как ее муж поглядывает на других женщин.

После ужина король объявил, что будет занят делами; мы все знали, какие это дела – бражничать с горсткой приближенных.

– Мне лучше побыть с ним, – предупредил Джордж. – А ты оставайся с ней после того, как выпьет зелье.

– Я останусь у нее на ночь. Старуха сказала – ее будет ужасно тошнить.

Он кивнул, нахмурился и вышел вместе с королем.

Анна велела передать придворным дамам, что у нее разболелась голова и она ляжет пораньше. Когда я ушла, они сидели как обычно, шили рубашки для бедных, работали не покладая рук, но я знала – стоит двери за нами закрыться, как начнутся нескончаемые потоки сплетен и разговоров.

Анна переоделась на ночь, протянула мне частую гребенку:

– Может, хоть чем полезным займешься, пока мы ждем.

Я поставила пузырек на стол.

– Налей мне.

Что-то в этом стеклянном пузырьке со стеклянной же притертой пробкой меня ужасно пугало.

– Нет. Это твое дело, сама и наливай.

Она передернула плечами, как игрок, поднимающий ставку, когда в кармане пусто, и вылила питье в золотую чашу. Подняла в насмешливом тосте. Откинула голову. Выпила. Я видела, горло сжалось, три глотка прошли вниз. Отшвырнула чашу, улыбнулась мне вызывающей, злой усмешкой:

– Дело сделано. Теперь молись, чтобы пошло легко.

Мы ждали, я расчесывала ей волосы, скоро она сказала:

– Давай ложиться спать, я ничего не чувствую.

Мы забрались в постель вместе, как в те далекие дни, проснулись на рассвете: по-прежнему ничего – ни тошноты, ни боли.

– Не работает, – усмехнулась она.

Я все еще глупо надеялась, а вдруг ребеночек там удержится, вдруг он живой, хрупкий, маленький, но живой, несмотря на зелье.

– Я пойду к себе, если я тебе не нужна.

– Ясно, хочешь побыстрее забраться в постель к сэру Пустое Место. Чтобы тебя там хорошенько продрали?

Я ответила не сразу. Мне ли не знать этого тона, нет на свете ничего приятнее – в голосе сестры звучит зависть.

– Зато ты королева.

– Ага. А ты – леди Пустое Место.

Я улыбнулась:

– И до смерти тому рада.

Я выскользнула за дверь – последнее слово осталось за мной.


День идет, а ничего не происходит. Мы с Джорджем глядим на Анну, будто она наше любимое дитятко. Она бледна, жалуется на жару – и впрямь, середина июля, – однако более ничего. Король с утра занят делами, принимает просителей, все торопятся подать свои жалобы сейчас, пока двор еще не отправился в путешествие.

– Ничего? – спрашиваю я Анну. Она переодевается к обеду.

– Ничего. Придется тебе завтра сходить к ней опять.

Около полуночи Анна уже в кровати, теперь я могу пойти к себе. Уильям дремлет, дожидаясь меня, но, стоит мне войти, встает, помогает мне расшнуроваться – заботливый и нежный, словно послушная служанка. Я улыбаюсь – у него такое серьезное лицо, он сосредоточенно возится с завязками, стаскивает с меня широкую юбку, я постанываю от удовольствия, когда он массирует мне спину там, где корсаж больно впивается в кожу.

– Так лучше?

– Когда я с тобой, всегда лучше.

Он берет меня за руку, ведет к постели. Я снимаю нижнюю юбку, забираюсь под простыни. Мгновение – и худое жилистое тело рядом со мной, теплое, обволакивающее. Его запах будоражит мои чувства, от прикосновения обнаженных ног к бедрам все во мне загорается, какое удовольствие – его грудь касается моих сосков. Губы сами раскрываются навстречу поцелую.

Мы проснулись в два часа ночи, еще совсем темно. В дверь кто-то тихонько скребется. Уильям вскочил, кинжал в руке.

– Кто там?

– Джордж. Мне нужна Мария.

Муж тихонько выругался, набросил плащ на голое тело, кинул мне нижнюю рубашку, открыл дверь:

– Королева?

Джордж покачал головой. Не может он посвящать чужого человека в семейные дела. Не глядя на Уильяма, кивнул мне:

– Пошли, Мария.

Уильям отступил, как же ему тяжело выносить, что брат может мне приказать вот так вылезти среди ночи из супружеского ложа. Я натянула рубашку, выбралась из кровати, потянулась за корсажем и юбкой.

– Некогда, – сердито буркнул брат. – Пошли уже.

– Она никуда не пойдет полуголая. – В голосе Уильяма несгибаемая решимость.

Джордж взглянул на свирепое лицо Уильяма. Улыбнулся чарующей болейновской улыбкой:

– Ей пора на работу. Семейное дело. Не задерживай ее, Уильям. Я за ней пригляжу, все будет в порядке. Но нам надо спешить.

Уильям стянул с себя плащ, укутал мне плечи, нежно поцеловал в лоб. Но я уже в дверях, Джордж схватил меня за руку, потащил, бегом, в спальню Анны.

Она сидит на полу у камина, обняла себя, будто пытается согреться. Рядом с ней кучка простыней в кровавых пятнах. Когда дверь открылась, она взглянула на нас из-под путаных прядей волос, отвела взгляд, ничего не сказала.

– Анна, – шепнула я.

Подошла, села на пол рядом с ней. Нежно обняла окоченевшие плечи. Она не прильнула ко мне, но и не отстранилась. Тело словно застыло – деревяшка, да и только. Я посмотрела на пугающий маленький сверток:

– Ребеночек?

– Почти без боли, – сказала сквозь зубы. – Ужасно быстро, минута – и все. В животе что-то повернулось, как будто мне приспичило. Я встала с кровати, села на горшок. И все было кончено в мгновение ока. Мертвое. Крови почти не было. Наверное, месяц назад умерло. Столько времени пропало. Все напрасно, только время потеряла.

Я повернулась к Джорджу:

– Тебе надо от этого избавиться.

– Как? – Он был в ужасе.

– Похорони его. Как-нибудь избавься. Ничего такого не произошло. Ничего вообще не было, ничего.

Анна запустила бледные пальцы в волосы, потянула с силой:

– Да, ничего не было. – Голос безжизненный. – Как в прошлый раз. Как в следующий раз. Ничего и никогда.

Джордж подошел к сверточку, отпрянул, не смея взять его в руки:

– Возьму плащ.

Я кивнула в сторону больших сундуков, стоящих вдоль стены. Он открыл один. Сладкий запах лаванды и сухих трав наполнил комнату. Брат вытащил темный плащ.

– Не этот, – махнула рукой Анна. – Этот настоящим горностаем подбит.

Джордж застыл, пораженный таким неподобающим случаю высказыванием, но покорно взял другой плащ, набросил его на маленький сверток на полу. Такой маленький, что, даже завернутый в плащ, он терялся под мышкой у брата.

– Не знаю даже, где копать, – тихонько прошептал он мне, не спуская глаз с Анны.

Она все тянула сама себя за волосы, словно проверяя – жива ли еще.

– Спроси Уильяма. – Благодарение Господу, у нас есть помощник. – Он сообразит.

– Никто знать не должен, – простонала Анна.

– Иди, – подтолкнула я Джорджа.

Он вышел из комнаты со свертком под мышкой, будто завернул книгу в плащ, чтобы от сырости уберечь.

Дверь захлопнулась, я занялась Анной. Перестелила постель – простыни заляпаны кровью. Сняла с нее грязную ночную рубашку. Порвала белье на куски, спалила в камине. Вытащила свежую сорочку, уложила сестру в кровать, накрыла одеялом. Бледная как смерть, зубы стучат. Какая же она крошечная, словно усохшая, под этими толстыми, искусно расшитыми покрывалами, за роскошным пологом королевской кровати.

– Давай подогрею тебе пряного вина.

В комнате, смежной со спальней, стоит большой кувшин, остается только сунуть туда раскаленную кочергу. Я плеснула немного бренди, налила питье в золотую чашу. Подержала сестру за плечи, пока та пила. Она больше не дрожит, но смертная бледность не проходит.

– Спи, – приказала я. – Я побуду с тобой.

Влезла под одеяло рядом с ней. Обняла, пусть согреется. Животик теперь плоский, тело такое маленькое, как у ребенка. Ночная рубашка на моем плече намокла, Анна беззвучно рыдает, слезы струятся из-под закрытых век.