Генрих мрачен. Его не веселят ни танцы, ни музыка, хотя ест и пьет он еще больше обычного. Он поднялся на ноги, морщась от боли, захромал по залу, говоря то с одним, то с другим, выслушал чью-то просьбу, подошел к нашему столу, где сидели придворные дамы королевы, остановился между мной и Джейн Сеймур. Мы одновременно вскочили на ноги, но он смотрит только на нее. Потупив глаза, Джейн делает реверанс.

– Я устал, очень устал. Как бы хотелось очутиться в Вулфхолле, вы бы собрали для меня букет из трав.

– Я готова сделать все, чтобы ваше величество смогли отдохнуть и избавиться от боли, – произносит она со сладчайшей улыбкой.

Генрих, которого я знала, переспросил бы: «Действительно все?» – радуясь вульгарной остроте. Но этот новый Генрих придвигает табурет, делает нам знак сесть подле него.

– Можно вылечить синяки и шишки, но не старость. Мне сорок пять, и я впервые чувствую свой возраст.

– Это из-за падения. – Голос Джейн звучит мягко, утешительно, словно молоко капает в подойник. – Вы ушиблись, устали, вы изнурены заботами о безопасности королевства, ведь вы день и ночь думаете об этом.

– Кому я оставлю в наследство прекрасную страну? – скорбно говорит Генрих. Оба смотрят на королеву, Анна, вспыхнув от гнева, – на них.

– Хвала Господу, королева ждет сына.

– Помолитесь обо мне, Джейн, – просит он шепотом.

– Это мой долг – молиться о короле, – отвечает она с улыбкой.

– Вы будете молиться обо мне сегодня ночью? – спрашивает он еще тише. – Когда я в страхе лежу без сна и каждая косточка ноет, приятно знать, что вы молитесь обо мне.

– Хорошо, – говорит она просто. – Я словно буду рядом, моя рука у вас на лбу, вам будет легче заснуть.

Я прикусила губу. За соседним столом моя дочь Екатерина с округлившимися глазами пытается разгадать этот новый способ ухаживания под видом вкрадчивого благочестия.

С гримасой боли король встает.

– Руку! – бросает он через плечо.

Полдюжины кавалеров бросаются вперед ради чести помочь его величеству вернуться на свое место на возвышении. Генрих отстраняет моего брата, выбирает брата Джейн. Анна, Джордж и я молча следим за тем, как Сеймур усаживает короля на трон.


– Я убью ее, – мрачно произносит Анна.

Я лежу на ее кровати, лениво опираясь на локоть, Джордж примостился у камина, сама Анна сидит перед зеркалом, служанка расчесывает ей волосы.

– Могу сделать это за тебя, – говорю я. – А еще святую из себя строит.

– Она очень хороша, – рассудительно замечает Джордж, словно хвалит искусного танцора. – Не то что вы. Все время жалеет его. Крайне соблазнительно.

– Паршивая девка, – цедит Анна сквозь зубы. Берет гребень из рук горничной. – Можешь идти.

Джордж наливает всем еще по стакану вина.

– Мне тоже пора, – говорю я. – Уильям ждет.

– Останься, – властно заявляет Анна.

– Слушаюсь, ваше величество, – покорно отвечаю я.

Сестра предостерегающе смотрит на меня:

– Может, удалить эту тварь Сеймур от двора? Не переношу ее постоянного жеманства. Как она меня бесит!

– Лучше оставь ее в покое, – советует Джордж. – Когда король поправится, он захочет чего-нибудь поострее. И не дергай его. Он рассердился сегодня, но ты сама виновата.

– Не могу видеть его таким жалким. Он же не умер. Чего так страдать из-за ерунды?

– Он напуган. И он уже не молод.

– Снова начнется это притворство – дам ей пощечину. Предостереги ее, Мария. Еще раз посмотрит на короля с этой своей улыбочкой, словно она сама Богоматерь, пусть пеняет на себя.

Я соскальзываю с кровати.

– Ладно, скажу ей. Может быть, не дословно. Теперь я могу идти? Я устала.

– Иди уж, – раздраженно бросает Анна. – Ты-то хоть останешься, Джордж?

– Жена будет ворчать, – предупреждаю я. – Она уже жалуется на то, что ты все время здесь.

Думала, Анна не обратит внимания на мои слова, но нет, они обмениваются взглядами, Джордж встает, собирается уходить.

– Неужели я вечно должна быть одна? – вопрошает Анна. – Гулять – одна, молиться – одна, в постель – одна.

Джордж медлит, слыша такую неприкрытую мольбу.

– Ты сама захотела быть королевой, – говорю я твердо. – Я же предупреждала – радости это не принесет.


На следующее утро мы с Джейн Сеймур бок о бок идем на мессу. Дверь в королевскую часовню открыта, мы видим – Генрих сидит за столом, раненая нога на табурете, секретарь читает письма и подает на подпись. Джейн замедляет шаг, улыбается, он замечает ее, замирает с пером в руке, так что чернила успевают высохнуть.

Мы с Джейн стоим рядышком на коленях в часовне королевы, слушаем, как служат мессу в церкви под нами.

– Джейн, – окликаю я тихонько.

Открывает глаза, она сейчас далеко отсюда.

– Что, Мария? Прости, я молилась.

– Если ты не бросишь свои слащавые улыбочки, одна из нас, Болейнов, выцарапает тебе глазки.


Во время беременности у Анны вошло в привычку совершать прогулки по берегу реки – вверх, к лужайке для игры в шары, по тисовой аллее, мимо теннисных кортов и обратно во дворец. Мы с братом всегда сопровождали ее. Большинство дам, да и некоторые придворные тоже гуляли с нами, ведь король больше не охотился. Джордж и сэр Фрэнсис Уэстон обычно не отходили от Анны, развлекали ее, подавали руку на лестнице, а кто-нибудь из нашего узкого круга, Генрих Норрис, сэр Томас Уайетт или Уильям, шел рядом со мной.

Однажды Анна утомилась и сократила прогулку. Мы вернулись во дворец: Анна под руку с братом, я – с Генрихом Норрисом. Стражники широко распахнули дверь в покои королевы, и перед нами, как в рамке, предстала живая картина – Джейн Сеймур на коленях у короля. Она вскочила, он тоже попытался встать на ноги, с независимым видом отряхивая одежду, но пошатнулся, вид у него был дурацкий. Анна налетела на них как ураган.

– Пошла вон, девка! – прикрикнула она на Джейн Сеймур.

Джейн сделала реверанс и исчезла. Генрих попытался увлечь Анну во внутренние покои, но она набросилась на него:

– Что эта тварь делала у вас на коленях? Припарку изображала?

– Мы беседовали… – неуклюже оправдывался он.

– Она так тихо говорит, что необходимо совать вам язык прямо в ухо?

– Это не то, что вы думаете…

– Знаю я, что это! – заорала Анна. – И весь двор знает, всем выпало счастье наблюдать. Гулять вам трудно, устроились тут в свое удовольствие с маленькой хитренькой втирушей на коленях.

– Анна! – Все, кроме нее, услышали мольбу в голосе короля.

– Я этого не потерплю! Она покинет двор!

– Сеймуры верные друзья короны и добрые слуги, – высокопарно произнес Генрих. – Они останутся.

– Чем она лучше городской шлюхи? – бушевала Анна. – И мне она не друг. Не желаю терпеть ее среди своих дам.

– Она милая, чистая девушка, и она останется. Вы забываетесь, мадам.

– Имею я право выбрать придворных дам? Я королева, и это моя комната. Клянусь, не потерплю здесь тех, кто мне не нравится.

– Вам будут прислуживать те, кого я выберу. Я король.

– Не смейте мне приказывать! – Анна задохнулась, прижала руку к груди.

– Анна, – вмешалась я, – успокойся, пожалуйста.

Она меня даже не услышала.

– Я имею право приказывать кому угодно, – заявил Генрих. – Будете делать то, что я велю, – я ваш муж и ваш король.

– Не дождетесь! – Она повернулась на каблуках и ринулась в спальню. Обернулась и крикнула через порог: – Вы мне не хозяин!

Нога болела, и он не принял вызов. Это и стало ее роковой ошибкой. Ему бы броситься за ней, повалить на кровать, как столько раз до этого, а он разозлился. Обиделся, вместо того чтобы наслаждаться ее все еще юной, дерзкой красотой.

– Это вы шлюха, а вовсе не она. Думаете, я не помню, что вы вытворяли у меня на коленях? Джейн Сеймур не знает и половины ваших штучек, мадам! Французские фокусы, продажные хитрости. Меня это больше не увлекает, но я не позабыл ничего.

Двор испуганно затаил дыхание, мы с Джорджем в ужасе переглянулись. Дверь в спальню с шумом захлопнулась, король гневно посмотрел на придворных. Мы с братом, вне себя от страха, ждали, что будет.

Он поднялся на ноги, скомандовал:

– Руку!

Сэр Джон Сеймур оттолкнул Джорджа. Опираясь на него, король медленно двинулся на свою половину, придворные – за ним. Горло у меня пересохло так, что я с трудом сглотнула.

Жена Джорджа, Джейн Паркер, подскочила ко мне:

– Какие это штучки она выделывала?

Яркая картинка мелькнула у меня в мозгу – я объясняю ей, чего можно добиться, если пустить в ход волосы, руки, рот. Мы с братом многому ее научили. В Европе он знался с французскими, испанскими, английскими продажными женщинами, да и я, живя с одним и соблазняя другого, кое-что понимала. Мы объясняли Анне, как угодить Генриху, а ведь многое из того, что нравится мужчинам, Церковь запрещает. Учили ее долгим, томным ласкам, учили приподнимать подол сорочки, раздеваться медленно, шаг за шагом – пусть поглядит, что у нее там. Учили пускать, когда надо, в дело язык, объясняли, как будить его воображение, какие слова нашептывать. Мы преподали Анне уроки продажной любви, а теперь ее этим попрекают. Я знала – брат вспоминает то же самое.

– Боже упаси, Джейн, – произносит он устало. – Король в гневе может сказать что угодно. Что она такого могла сделать? Ласки, поцелуи, обычные супружеские глупости, как у всех.

Помолчал, поправился:

– Только не у нас, конечно. Тебя вот не очень хочется целовать.

Она вздрогнула, как от удара, прошипела:

– Ты вообще женщину не поцелуешь, если она тебе не сестра.


Я оставила Анну в покое на полчаса, потом постучалась и скользнула в спальню. Захлопнула дверь перед носом у любопытных дам, огляделась. В комнате темно, зимой темнеет рано, свечи не зажжены, только отблески огня в камине на стенах и потолке. Она лежит ничком на постели, наверное, спит. Но вот подняла голову, темные глаза на бледном лице.

– Господи, как же он разозлился! – Голос охрип от рыданий.

– Сама напросилась, Анна.

– Что мне оставалось делать? Он оскорбил меня перед всем двором.

– Притвориться слепой. Отвернуться. Королева Екатерина всегда так делала.

– И проиграла. Пока она смотрела в другую сторону, я его заполучила. Скажи лучше, как мне его удержать.

Помолчали. Был только один ответ, всегда только один ответ, один и тот же ответ.

– Меня тошнит от злости, просто выворачивает.

– Постарайся успокоиться.

– Как я могу успокоиться, если везде Джейн Сеймур?

Я подошла к кровати, сняла с нее чепец.

– Надо переодеться. Спустишься к обеду, прекрасная как всегда, все пройдет, все позабудется.

– Только не для меня, – уронила она с горечью. – Я не забуду ничего.

– Просто веди себя как ни в чем не бывало, никто и не вспомнит, что он тебя оскорбил. Никто ничего не говорил, никто ничего не слышал.

– Он назвал меня шлюхой! – обиженно заявила Анна. – Этого не забудут.

– Все мы шлюхи по сравнению с Джейн, – бодро подтвердила я. – Ну и что с того? Ты его жена, разве не так? Ты носишь законного ребенка. В гневе он может обозвать тебя как угодно, ты легко вернешь его, когда он остынет. Верни его сегодня же.

Я позвала горничную, Анна стянула платье. Выбрала серебряно-белое – она чиста, даже если перед всем двором ее назвали шлюхой. Лиф украшен жемчугом и бриллиантами, подол серебристой юбки еще и расшит серебром. Прикрыла темные волосы чепцом. Теперь она настоящая королева с головы до ног, без единого пятнышка, снежная королева.

– Очень хорошо, – одобрила я.

Анна устало улыбнулась:

– Я должна удерживать Генриха, и так до самой смерти. Что будет, когда я постарею, а вокруг меня по-прежнему будут юные девицы? Что тогда?

Мне нечем было ее утешить.

– Давай думать о сегодняшнем дне. Зачем загадывать на годы? Когда у тебя родится сын, потом еще сыновья, можно будет не бояться старости.

Она положила руку на расшитый драгоценными камнями корсаж:

– Мой сыночек!

– Ты готова?

Она кивнула, пошла к дверям. Снова это движение – плечи назад, подбородок вверх, на губах улыбка. Горничная распахивает дверь, Анна, сияя, как ангел, оказывается лицом к лицу со сплетниками, перемывающими ей косточки в ее собственной приемной.

Вижу, семейство явилось на подмогу, – похоже, дядюшка услышал достаточно, чтобы испугаться. Тут и мать и отец. Удивительно – дядя в глубине комнаты дружески беседует с Джейн Сеймур. Джордж подходит к Анне, берет ее руку. Гул нарастает – обсуждают ее прекрасное платье, ее дерзкую улыбку, группки беседующих распадаются, перемещаются, соединяются вновь. Сэр Уильям Брертон целует Анне руку, шепчет что-то об ангеле, спустившемся на землю, Анна смеется, возражает – она лишь прибыла с визитом. Непристойные намеки почти забыты. Возле двери началась сутолока; неуклюже топая, вошел Генрих, на круглом лице новые морщинки боли. Уныло кивнул Анне: