Вслушайся Джордж, заметил бы, наверное, резкие, звенящие нотки в голосе, но он только неотрывно смотрит ей в лицо.

– Все выше и выше, Анна-царица?

Она засияла улыбкой:

– Все выше и выше. Следующий будет мальчик.

Повернулась, положила руки брату на плечи, взглянула на него, будто он возлюбленный, которому можно доверить все.

– Что мне теперь делать?

– Заполучить его обратно, – сказал он со всей серьезностью. – Не ругаться с ним, не показывать ему своего страха. Заполучить его обратно любой женской уловкой. Снова его очаровать.

Она помолчала, улыбнулась и решительно произнесла горькую правду, которую не скроешь:

– Джордж, я на десять лет старше, чем тогда, когда его очаровывала. Мне почти тридцать. Он прижил со мной только одного здорового ребенка, а теперь он знает – у меня родился урод. Я ему буду отвратительна.

Джордж еще сильнее обнял сестру:

– Ты не будешь ему отвратительна. А иначе нам всем не уцелеть. Ты его снова завоюешь.

– Но я, именно я научила его следовать только своим желаниям. Хуже того, я забила его дурацкую башку новыми веяниями. Теперь он думает, его желания – проявления воли Божьей. Ему достаточно чего-либо захотеть, чтобы решить – такова Божья воля. Ему не надо советоваться со священниками, епископами, даже с папой. Каждая его прихоть – святая истина. Как может такой человек вернуться к своей жене?

Джордж взглянул на меня, – может, я чем помогу. Я подошла поближе:

– Он любит, чтобы вокруг него носились. Оглаживали его, обхаживали, говорили, какой он замечательный да расчудесный. Доброта и ласка – вот что ему нужно.

Она на меня так посмотрела, будто я по-древнееврейски говорю:

– Я его возлюбленная, а не мамочка.

– Но ему теперь нужна мамочка. У него нога болит, ему кажется – он изношен и стареет. Он страшно боится старости, боится смерти. Язва на ноге воняет. Он в ужасе от того, что умрет, не оставив наследника. Все, что королю надо, – немножечко ласки, пока нога не заживет. Джейн Сеймур – сама доброта и нежность, сладкая как сахар. Тебе надо перещеголять ее в доброте.

Анна молчала. Мы все знали: никто не сможет сравниться в сладости с Джейн, когда у той перед глазами маячит корона. Никому, даже Анне – всем известной мастерице в науке обольщения, – в этом Джейн не перещеголять. Краски сбежали с лица сестры, и на миг сквозь бледность проступили жесткие черты нашей матушки.

– Боже, пусть она подавится своим сахарным сиропом, – мстительно прошипела Анна. – Если протянет руку к моей короне, а задницу к моему трону, ей не жить. Боже, как я мечтаю, чтобы она умерла молодой. Боже, пусть умрет родами, в тот самый момент, когда собирается подарить ему наследничка. И мальчишка пусть тоже помрет.

Джордж напрягся, увидел в окно – охотники возвращаются в замок.

– Беги вниз, Мария, сообщи королю о моем прибытии. – Анна высвободилась из объятий брата.

Я сбежала по ступеням как раз в тот момент, когда король слезал с лошади. Заметила – лицо перекосилось от боли, когда ему пришлось опереться на мгновение на больную ногу. Джейн прискакала следом, за ними целая толпа Сеймуров. Я оглянулась в поисках отца, матушки, дяди. Тащатся где-то позади, Сеймуры их совсем затмили.

– Ваше величество, – я присела в реверансе, – моя сестра, королева, прибыла в замок и надеется засвидетельствовать вашему величеству свое почтение.

Генрих взглянул на меня, физиономия мрачная, лоб сморщился – наверное, от боли, рот скривился.

– Передайте ей, я устал после охоты, увижу ее за обедом.

Он прошел мимо, ступая тяжело, прихрамывая, чтобы поменьше беспокоить больную ногу. Сэр Джон Сеймур помог дочери спешиться. Я заметила новый наряд для верховой езды, новую лошадь, бриллиант, посверкивающий на затянутой в перчатку ручке. Как же хочется сказать ей какую-нибудь гадость, пришлось даже язык прикусить, чтобы сладко улыбнуться мерзавке и отступить, пока папаша и братец ведут ее во дворец, в роскошные комнаты – покои королевской фаворитки.

Мои родители следуют за Сеймурами, теперь их место позади. Я жду, что они спросят, как Анна, но они проходят мимо, едва мне кивают.

– Она совсем поправилась, – говорю я матери, когда та рядом со мной.

– Отлично. – В голосе лед.

– Вы к ней не зайдете?

Лицо такое, будто я не о ее дочери говорю, словно и я, и Анна не от нее родились.

– Я к ней зайду, когда ее посетит король.

Все понятно, у нас – Анны, Джорджа и меня – больше нет защитников.


Придворные дамы возвращаются в покои королевы, подобно стае стервятников, – не уверены, где пожива лучше. Я с горьким удовлетворением замечаю, что с возвращением Анны, такой уверенной в себе, произошел раскол в области моды на чепцы. Кое-кто из дам снова надел французские чепцы в форме полумесяца – их носит Анна. Другие остались в чепцах, которые предпочитает Джейн. Как же им всем хочется понять – где теперь быть, в парадных апартаментах королевы или там, где Сеймуры? Куда король придет? Что предпочтет? Мадж Шелтон продолжает носить плоеный чепец домиком. Пытается стать своей в кругу Сеймуров. Девчонка решила, что Анне уже не подняться.

Я вошла в комнату, три женщины сразу же замолчали.

– Какие новости? – бросила я.

Никто не ответил. Первой не выдержала Джейн Паркер – всегда впереди всех со сплетнями и слухами.

– Король послал Джейн Сеймур подарок – целый кошелек золота. А она отказалась принять.

Я ждала продолжения.

Глаза Джейн Паркер блестят от возбуждения.

– Сказала, что незамужняя девушка не должна принимать таких подарков, это может отразиться на ее репутации.

Я помолчала, пытаясь понять тайный смысл подобного утверждения.

– Отразиться на ее репутации?

Джейн кивнула.

– Мне надо идти, – сказала я и, больше не обращая внимания на дам, прошла в спальню Анны. Там Джордж, а с ним Фрэнсис Уэстон.

– Мне надо поговорить с вами наедине.

– Можешь говорить в присутствии сэра Фрэнсиса, – отрезала Анна.

Я только вздохнула:

– Слышали уже, что король послал этой девчонке Сеймур подарок, а она отказалась его принять?

Они покачали головой.

– Говорят, заявила, не может принимать таких подарков, пока не замужем, боится запачкать свою репутацию.

– Ого, – присвистнул сэр Фрэнсис.

– Наверное, просто выставляет напоказ свою праведность, но во дворце только об этом и болтают.

– Намекает королю, что может выйти замуж за другого, – заметил Джордж.

– Тоже мне добродетель ходячая, – добавила Анна.

– Полно выставляться, – кивнул сэр Фрэнсис. – Театр, да и только. Она же лошадь обратно не отослала? А кольцо с бриллиантом? Подвеску с его портретом в медальоне? Но теперь ей удастся убедить и двор, и самого короля – есть на свете молодые особы, совершенно не интересующиеся ни деньгами, ни богатством. Отличный выпад! Туше! Пьеса в одной картине.

– До чего же она несносна! – процедила сквозь зубы сестра.

– Ну, Джейн ты сейчас никак не отплатишь, – успокоил ее брат. – Даже думать о ней забудь. Голову выше, улыбку пошире и вперед – очаровывать короля.

– За обедом могут упомянуть союз с Испанией, – предупредил Фрэнсис, когда она встала. – Не стоит против этого возражать.

– Если предстоит превратиться в Джейн Сеймур, – бросила Анна через плечо, – лучше сразу отойти в сторону. Что во мне есть хорошего – мозги, характер, страсть к переменам в Церкви; и если это никому не нужно, значит надо самой уйти. Коли королю понадобилась покорная, послушная жена, зачем мне вообще сдался трон. Если я – не я, незачем и стараться.

Джордж подошел, взял ее руку, поцеловал:

– Право, мы тебя обожаем. Все это только прихоть короля, скоро пройдет. Теперь ему подавай Джейн, до того – Мадж, а еще раньше – леди Маргариту. Он придет в себя, вернется к тебе. Вспомни, сколько времени его удерживала королева. Он уходил и возвращался десятки раз. Ты его жена, мать принцессы, как она. Ты сможешь его удержать.

Она усмехнулась, расправила плечи, кивнула мне – открой дверь. Вышла: роскошное платье зеленого бархата, в ушах изумрудные серьги, на зеленом чепце посверкивают бриллианты, шею охватывает знакомая подвеска в форме буквы «Б» на жемчужном ожерелье. Я услышала шум голосов в приемной.


К концу февраля похолодало, Темза у дворца замерзла. С пристани можно спуститься по лесенке к белому покрову, ступить прямо на гладкое стекло льда. Река превратилась в дорогу, иди куда хочешь. Где лед потоньше, видна зеленая, опасная глубина, там под прозрачной поверхностью движется вода.

Сады, тропинки, стены и аллеи вокруг дворца побелели от снега, за ночь намерзает ледяная корка, снова идет снег. Кусты в парке покрыты изморозью. По утрам, когда появляется солнце, таинственным, наброшенным на тоненькие ветки кружевом сверкают замерзшие кристаллы паутины. Каждая былинка, каждый прутик очерчен белым, будто все веточки и стволы выкрасил художник.

По ночам ужасно холодно, ветер с востока – русский ветер. Днем ярко светит солнце, в парке приятно гулять или играть на замерзшей лужайке в шары. Малиновки на деревьях ждут хлебных крошек, над головой проносятся стаи гусей – эти создания любят холод. Большие птицы кричат, вытягивают длинную шею, ищут незамерзшую воду.

Король объявил – пора зимних развлечений, рыцарские турниры на коньках, танцы на льду, зимние маскарады с катанием на санях, пожирателями огня, акробатами из Московии. Пора дразнить медведей, на льду это куда смешнее, бедный зверь скользит и падает, бросаясь на преследующих его собак. Один из псов кидается на зверюгу, надеясь куснуть и отпрыгнуть, но лапам на льду не за что уцепиться, медведь переламывает псине хребет одним могучим ударом. Король просто ревет от смеха.

Со Смитфилда, лондонского рынка, привозят огромных быков – вместо дороги теперь замерзшая река. Жарят их на кострах у самой воды, парни носятся с кухни к реке со свежеиспеченным хлебом, кухонные псы заливаются лаем, путаются у всех под ногами, надеясь на подачку.

Джейн – зимняя принцесса, в белом и голубом, на шее, на оторочке капюшона – белоснежный мех. На коньках держится весьма неуверенно, ее все время с обеих сторон поддерживают брат и отец. Подталкивают ее, красивую куколку, поближе к трону, а я думаю – несладко быть сеймуровской девчонкой, явно не лучше, чем болейновской. Папаша и братец пихают тебя к королю, а у тебя нет ни сил, ни ума убежать подальше.

Ее место всегда рядом с креслом Генриха. Справа от королевского трона, как положено, трон королевы, но слева – скамеечка для Джейн, она там отдыхает, накатавшись на коньках. Сам король не катается – нога беспокоит, поговаривают о том, чтобы пригласить французских лекарей или отправиться в паломничество в Кентербери. Только Джейн может его развеселить, как это у нее получается – без всяких усилий? Она то сидит рядом, то позволяет катать ее на коньках прямо перед ним, вздрагивает от страха при виде петушиных боев, замирает в восторге, глядя на пожирателей огня, ведет себя как всегда, маленькая дурочка, доставляя королю такое удовольствие, на какое Анна совершенно не способна.

Каждые три дня Анна появляется за обедом, подаваемом на льду, смотрит, как Джейн с неуклюжей грацией танцоров-москвитян движется на острых, сделанных из китового уса коньках, а мне думается о том, что этой зимой все мы, Болейны, катимся по тонкому льду. Даже самое невинное словцо Анны вызывает раздражение короля, ему все неприятно. Он все время наблюдает за Анной, не сводит с нее подозрительных поросячьих глазок. Смотрит на нее и потирает руки, вертит на мизинце кольцо.

Анна дразнит его своей красотой и заразительным весельем. Она больше не ссорится с ним, какой бы он ни был кислый и скучный. Она танцует, играет в карты, смеется, катается на коньках, она вся радость, легкомыслие и веселье. Джейн Сеймур где-то позади; кто может отвести взгляд от Анны, посмотреть на другую женщину, когда моя сестра в таком радужном настроении? Даже король не спускает с нее глаз, когда она танцует, голова гордо поднята, шея чуть повернута, будто кто-то с ней разговаривает. Вокруг толпятся придворные кавалеры, пишут поэмы, воспевающие ее красоту, музыканты играют только для нее одной, она – центр всех развлечений двора. Король не сводит с нее глаз, но он больше не приходит в восторг. Глядит на нее, словно пытается что-то понять, будто раскрыл тайну ее колдовского очарования. Все, что когда-то было ему так дорого, теперь исчезло. Глядит на мою сестру с выражением человека, который купил дорогущий гобелен, стоивший целое состояние, и неожиданно обнаружил – это подделка, пора ее распускать на нитки. Глядит, словно не может поверить – она обошлась ему так дорого, а взамен не дала ничего. Сколько бы Анна ни старалась, ее очарование и живость ума не убедят его, что сделка того стоила.

Пока я смотрю на Анну, Джордж и Фрэнсис наблюдают за секретарем Кромвелем. По дворцу хотят слухи – от Анны избавятся, признают брак недействительным. Мы с Джорджем только смеемся над этим, но сэр Фрэнсис напоминает нам – в апреле, без всякой видимой причины, был распущен парламент.