– О них ничего не известно, милорд. – К ним присоединился Эйбел и трое других мальчишек. – А мы здесь уже долго слушаем и смотрим.

«Целых три дня», – подумал Брент. Они долго думали, как отыскать Питера, Тэда, сестру Мэри и Ноа – брата служанки Олимпии. Брент несколько раз просыпался той ночью, вспоминая вкус ее губ. Его тело сгорало от желания. Он хотел целовать ее еще и еще, но желал и большего, чем поцелуи.

– Я мог бы зайти посмотреть, что там творится, – предложил Джайлз, к огромному облегчению Брента, отвлекая его от мыслей об Олимпии.

– Нет! – резко ответил он, и другие его поддержали.

– Но тогда как же нам узнать, там они или нет? – спросил Томас.

– Надо пойти туда тому, кто сможет прикинуться любителем услуг, которые предлагают в заведении. – При мысли о том, что придется посетить этот притон, Брента мутило, но это был единственный выход. – Когда же убедимся, что их не выпустят на свободу, мы обратимся к полицейским.

– Полицейские! – Эйбел выругался. – Мускулы – и никаких мозгов. Только и ищут, кого бы обобрать.

– Я знаком с одним из них. Он умный и честный человек, – заявил Брент. – Его зовут Обадия Добсон. Мы познакомились два года назад. Он проявил доброту, очень помог нам и не сделал ничего такого, что оказалось бы неправильным или глупым. После этого несколько моих друзей обращались к нему за помощью, и у всех остались о нем самые добрые воспоминания. Думаю, он обрадуется, прикрыв это заведение.

– Я слышал про него.

– Потому, что он понадобился тебе? Или потому, что ты убегал от него?

– Понемногу и того, и другого, – сказал Эйбел, и все мальчики усмехнулись. – Он никогда никого не бьет, чтобы услышать, как кричат от боли задержанные за карманную кражу. И не дает их повесить. Я с этим имел дела. Но леди Олимпия считает, что из меня выйдет хороший адвокат.

– Как раз адвокатом мне и хочется стать, – объявил Томас.

– Мне кажется, у вас обоих это хорошо получится. – Брент окинул Доббин-Хаус долгим взглядом. – Сначала нужно тщательно обследовать все вокруг. Страшно не хочется оставлять детей там еще хоть на минуту. Но если мы не проявим осторожность, то люди, которые владеют этим грязным притоном, узнают о наших планах. И тогда они перепрячут детей. А может, сделают с ними и что-нибудь похуже.

– Нам лучше вернуться в дом миледи и составить план, – предложил Эйбел.

Брент поморщился. Он не хотел даже упоминать в присутствии Олимпии о том, что заведения, подобные Доббин-Хаусу, вообще существуют. Это была темная сторона бытия мужчин, и никому из них не захотелось бы, чтобы женщины узнали о ней. В то же время Олимпия ни за что не позволит ему ограждать ее от мерзостей жизни. Его это и раздражало, и одновременно восхищало. Оставалось только надеяться, что одно лишь упоминание о существовании этого дома вызовет у нее такое отвращение, что она взвалит на него подготовку всех планов по освобождению детей. Правда, у него было подозрение, что глупо на это надеяться.

* * *

– Доббин-Хаус нужно сжечь дотла! Хорошо бы вместе со всеми, кто зарабатывает на этом! Привязать крепко к кроватям – и пусть огонь спалит их! А пепел потом развеять по ветру! – в ярости кричала баронесса. – Я не понимаю, почему наши власти позволяют подобные заведения!

– Олимпия, вам ведь прекрасно известно, что бедным детям у нас не сочувствуют. Но мне кажется, что в провинции им живется получше. Хотя и там вешают голодающих детей начиная с десятилетнего возраста. Вешают за то, что украли кусок хлеба. – Брент наблюдал за баронессой, в гневе ходившей по гостиной. – Грустно сказать, но наши власти не хотят пальцем о палец ударить только потому, что греют руки на существовании таких домов.

Олимпия со вздохом села на кушетку рядом с Брентом. Обратившись лицом к камину, она долго смотрела в огонь, и это немного успокоило ее: ярость ушла, осталось лишь негодование. Олимпия не была настолько наивной, чтобы закрывать глаза на существование такого рода заведений, где некоторые мужчины могли удовлетворять свои извращенные аппетиты, а другие – поставлять туда живой товар. Просто ее поражала жадность этих людей, жадность, не знавшая границ. Когда речь шла о беззащитных детях, она разрывалась между желанием расплакаться и желанием превратиться в женщину-воительницу, которая мечом снесла бы головы всем негодяям.

– Я уверена, что в том доме они занимаются делами абсолютно беззаконными, – проговорила она наконец.

– Именно поэтому мы понаблюдаем, а потом натравим на них Добсона с его людьми, которые возьмут дом штурмом, – сказал Брент. – Мне только надо найти способ узнать, что происходит там внутри и кто там находится.

Печаль окончательно одолела гнев, и баронесса тяжко вздохнула. Брент же почти физически ощутил произошедшую в ней перемену и больше не мог делать вид, что ничего не замечает, не мог бороться с собой, с желанием успокоить ее.

Обняв Олимпию за плечи, Брент привлек ее к себе, и она тотчас прижалась к нему, благодарная за эту нежность. Граф, конечно, понимал, что долго оставаться в такой близости от нее – большая ошибка, но не находил в себе силы, чтобы отодвинуться.

– Наверное, это не умно, – сказала Олимпия, наслаждаясь теплом, исходившим от его сильного тела. И тут же вспомнила, как они недавно целовались.

– Да, наверное, неразумно, – согласился Брент. – Тем более что нас… – Он запнулся, подыскивая нужные слова – те, в которых не было бы и намека на что-то неприличное.

– Верно, нас влечет друг к другу, – подхватила Олимпия. – А наше столь близкое соседство только добавляет искушения.

«Олимпия Уорлок совсем не застенчивая девушка», – мысленно усмехнулся Брент. Он слышал о том, что в течение нескольких последних лет ее не раз привлекали к расследованию сложных преступлений, но подозревал, что причина ее смелости вовсе не в этом, а в возрасте. Многие считали баронессу старой девой, забывая о ее коротком замужестве. Кроме того, у нее имелась целая армия родственников мужчин.

– Да, пожалуй, – согласился Брент, но она не отодвинулась. – Что ж, мы оба вполне взрослые люди, так что можем не придавать значения некоторым вещам. – Он улыбнулся, услышав, как Олимпия насмешливо фыркнула в ответ на его замечание. – Это ты по поводу того, что мы взрослые?

– Разумеется, мы оба взрослые. Но это не так уж и важно. Важно то, что в тот дом все время приводят детей.

– Твоя правда. – Уступив искушению, Брент уткнулся носом в ее густые волосы – и поморщился, почувствовав, как в паху заныло от желания.

Его теплое дыхание коснулось ее шеи – и Олимпию затопила волна удовольствия. Но она постаралась, чтобы Брент не заметил ее реакции. Он оказался первым мужчиной, который вызвал у нее желание, но она пока не могла решить, умно ли будет уступить своему желанию или лучше устоять перед ним. Ее единственная близость с мужчиной принесла жуткий опыт – и детство внезапно закончилось. После этого она больше никому не могла поверить, и в душе ее остались незримые шрамы. Что, если она сейчас откликнется на желание своего тела, а потом вновь столкнется со страхом и болью? Ведь это будет унижение… Но ей так хотелось протянуть к нему руки и жадно вцепиться в него, чтобы испытать наслаждение, которому безоглядно и с упоением отдавались многие в ее семье. Только нужно было…

Однако от этого шага ее удерживало еще одно обстоятельство, которое она не смогла бы изменить в свою пользу, как бы ей этого ни хотелось. Если заниматься любовью, то для этого ведь придется раздеться. Брент же мужчина наблюдательный, и она боялась, что он заметит на ее теле некие знаки, которые подскажут, что у нее имелась тайна, большая личная тайна. А Олимпия считала, что пока не готова поделиться ею.

– Нам нужно подготовить план. Надо решить, как мы будем следить за Доббин-Хаусом, – предложила она, надеясь, что разговор о деле поможет ей отвлечься от этих мыслей.

– «Мы»? – Брент слегка отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. – В этой авантюре не может быть никакого «мы».

– Разумеется, может. Мы не вправе отправлять мальчишек следить за домом. Эти негодяи с легкостью вычислят их, и мне даже думать не хочется о том, что может потом случиться. У тебя же нет никого, кто мог бы туда пойти. А сам ты не можешь это сделать, потому что тебя быстро раскроют, если твоя мать действительно одна из тех, кто содержит это заведение.

Брент тихо выругался. Олимпия была абсолютно права. У него и впрямь не было никого, кого он мог бы послать в Доббин-Хаус. Все его друзья разъехались, мальчики слишком неопытны. Ему самому нельзя было рисковать, потому что новость о его визите в это заведение моментально дойдет до матери. А ее следовало как можно дольше держать в неведении, иначе она сумеет избежать наказания за свои преступления.

– Я сам займусь слежкой, – сказал граф, немного помолчав.

– И оставишь тылы незащищенными?

– Олимпия, там не место для женщин. Тебе даже знать ни к чему, что такие места существуют. Вас, женщин, нужно ограждать от этого, ведь это…

Олимпия прижала палец к его губам.

– Мне известно, что такое грязь, Брент. Не забывай, кто я такая и на что способна. Даже если мне очень захочется остаться в неведении, я не смогу этого сделать, потому что на каждом шагу натыкаюсь на мужские безобразия. Что бы я ни узнала об этом заведении, это будет ничто по сравнению с тем, что детям требуется оказать помощь. Любой шок, любое тяжелое переживание отойдут на второй план после того, как дети выйдут на свободу из этого ада.

– Но ты не зайдешь внутрь и ни до чего не дотронешься, – заявил Брент, думая о том, сколько ужасов она смогла «увидеть» с помощью своего дара. – Ты согласна?

Эти его слова походили на приказ, а на приказы Олимпия обычно ощетинивалась, после чего давала отпор. Но на сей раз все было по-другому. Ей вдруг захотелось улыбнуться Бренту, потому что он сейчас подтвердил, что верил в ее дар. Очевидно, он всегда догадывался о ее способностях, но не стал расспрашивать о том, что она увидела, прислонившись к стене в тот день в Филдгейте. И вообще он никогда не заговаривал о ее «видениях».

Олимпия коснулась губами его губ и шепнула:

– Я согласна.

Даже такое легкое прикосновение к его губам вызвало у Брента ответную реакцию, причем возбуждение было настолько сильным, что он чуть не застонал. И он перестал обращать внимание на внутренний голос, призывавший его встать и уйти. Снова заключив Олимпию в объятия, он поцеловал ее, даже не пытаясь скрыть желание, овладевшее им, когда она ответила на поцелуй.

Когда же Олимпия кончиком языка провела по его языку, он совсем перестал сдерживаться и принялся страстно ласкать ее, наслаждаясь тем, как она трепетала от его прикосновений. Чуть наклонившись, он поцеловал ее в шею, и она запрокинула голову, чтобы ему было удобнее. То, как Олимпия отвечала на его ласки, отзывалось в груди Брента сладостной болью. Он снова поцеловал ее в губы, его рука легла ей на грудь, и в тот же миг ему ужасно захотелось прижаться к ее груди губами.

Ощущения переполняли Олимпию, для нее это было даже слишком. Она то и дело вздрагивала и трепетала под ласками Брента, как молодое деревце под порывами сильного ветра. Ей нравилось то, что она контролировала себя, и нравилось то, как он постепенно лишал ее этого контроля. Ах, все было чудесно – и одновременно страшно. В какой-то момент страх победил, и Олимпия, приложив ладони к груди Брента, осторожно оттолкнула его. В первое мгновение его объятия стали еще крепче, но прежде чем она успела испугаться по-настоящему, он отодвинулся.

– Ты давно не целовалась? – спросил Брент, борясь с желанием сделать так, чтобы она захотела его так же сильно, как он ее.

– У меня был всего лишь один мужчина. – Олимпия пыталась восстановить дыхание. – Мне тогда было тринадцать, а этот мужчина был моим мужем. Но потом… Вскоре он умер.

Какое-то время Брент молчал, ошеломленный ее словами. То, что она сказала сейчас, никак, ну совсем никак не походило на выдумку. Пока он думал, как правильно задать вопрос, послышались шаги возвращавшихся мальчишек. Брент отсел от баронессы и стал наблюдать, как она поспешно оправляла платье, как приглаживала волосы.

– Мы пришли пожелать доброй ночи, миледи, – объявил Эйбел, решительно зашедший в комнату; четверо остальных следовали за ним по пятам.

И каждый из мальчиков внимательно посмотрел на Брента, и тот улыбался в ответ; он не собирался винить себя за то, что сейчас случилось между ним и Олимпией. Ведь он же не получил от нее ничего такого, чего бы она добровольно не отдала ему, не так ли? И он остановился в тот самый момент, когда Олимпия дала ему понять, что достаточно. Короткий взгляд на нее, окруженную детьми, подсказал ему, что она уже полностью овладела собой, и он даже почувствовал себя немного обиженным из-за того, что баронесса так быстро забыла о страсти, только что соединявшей их. Потом Брент обратил внимание на ее руки, которые она сцепила на коленях крепче, чем обычно. Не такая уж она была спокойная, хотя и пыталась казаться таковой.