Брент не помнил, как снова оказался в гостиной. Он немного пришел в себя, когда Томас, встревожившись, усадил его в кресло и предложил подать ему выпивку. Что было бы весьма кстати. Однако Брент понимал, что спиртное станет первым шагом на пути к полному беспамятству. Увы, желание выпить, чтобы забыть обо всем, что от него так долго скрывали – о том, что он не узнавал работавших на него своих сводных братьев, – было слишком настойчивым.

Но почему же его отец так бессердечно к ним относился? Сводные братья ни единым словом не упоминались в отцовском завещании, и он даже не представлял, как устроить их жизнь (это нужно было сделать еще несколько лет назад). Конечно, во многом была виновата и его мать, Летиция Маллам. Мать изначально была жестокой и эгоистичной, и вовсе не образ жизни его отца превратил ее в чудовище.

– Звонят к обеду, милорд, – заметил Томас.

– Что ж, пойдем отведаем то, что нам приготовила леди Уорлок, а все заботы оставим на потом.

– Может, я лучше пообедаю со всеми остальными? – сказал Томас, следуя за Брентом по пятам.

– Ты этого хочешь? Хочешь остаться слугой?

– Нет, милорд. Но все же моя жизнь намного лучше той, что у других ублюдков. Я-то по крайней мере сыт, и у меня есть крыша над головой большую часть времени. Леди Маллам нас ненавидит, но я за это на нее не в претензии. К тому же при желании можно даже заработать несколько монет на стороне.

– И это все, чего тебе хочется? И другим тоже?

– Да, более или менее. Мэри договорилась с викарием, чтобы он дал нам несколько уроков, поэтому мы все можем читать, писать и даже считать. – Мальчик усмехнулся. – Мэри молода и не вышла ростом, но у нее есть характер – это уж точно.

– Не сомневаюсь. – Брент задержался перед дверью в столовую. – Но у вас должно быть что-то еще. Ведь вы сыновья графа. Вы не можете быть просто слугами. Конечно, вам никогда не стать наследниками, но вы можете подняться повыше… Зачем вам всю жизнь чистить стойла?

– Не уверен, что нам уготовано что-то другое.

– Почему же? Ведь можно стать учителем, секретарем, пойти в коммерцию, выучиться на солиситора…

– На солиситора? Однажды я видел солиситора. Должно быть, выгодное занятие.

– Обсудим это, как только захочешь. А сейчас, – граф распахнул дверь, – надо поесть. С нашей стороны будет неприлично, если мы заставить даму есть в одиночестве, в особенности если она помогала готовить.

Олимпия взмахом руки отпустила Мэри и Энид, когда Брент и Томас вошли в столовую, и подождала, пока они первые подойдут к столу. Видно было, что шок у Брента начал проходить, – судя по всему, он уже почти смирился с суровой правдой, внезапно открывшейся ему. Манера графа обращаться с Томасом как с братом давала надежду на то, что он так же отнесется и к другим – тем, кого его родители попытались оттолкнуть от себя и забыть.

– Сразу после обеда нам нужно отправляться в Лондон, чтобы добраться до наступления темноты, – неожиданно сказала Олимпия.

Брент вздохнул:

– Да, знаю. Я только не знаю, где остановлюсь в городе. Все мои друзья в разъездах.

– У вас нет дома в Лондоне?

– Есть, только в нем живет мать. По завещанию отца она может использовать его как собственный до своей смерти. Но я не смогу жить с ней под одной крышей, хотя это был бы наилучший выход – из-за Агаты по крайней мере.

– И нет никакого маленького особнячка для любовниц?

– Надо же… Как вы хорошо разбираетесь в особенностях мужской натуры, – проворчал граф. – Да, особнячок есть. Но я не могу в нем остановиться, потому что там сейчас живут. Я намеревался какое-то время оставаться в поместье, поэтому решил сдать его, чтобы он не пустовал и приносил хоть какие-то деньги. Тем не менее есть кое-кто, у кого я смогу остановиться, хотя в результате можно будет оказаться повенчанным с чьей-нибудь дочкой, племянницей, кузиной – или с кем-то в этом роде.

– Можете остановиться в Уоррене. Дом стоит пустой, если не считать меня, и довольно большой. Плюс к тому вы остались без слуг, поэтому так сбережете время и деньги – не придется нанимать новый штат.

– Вы ведь знаете, что я не смогу воспользоваться вашим предложением, Олимпия. Это уничтожит вашу репутацию.

– Я из Уорлоков, Брент. Моя репутация, если таковая имеется, весьма сомнительна, и это в лучшем случае.

– Даже сомнительной лишитесь, если я поселюсь с вами под одной крышей.

По решительному тону графа Олимпия поняла, что лучше не спорить с ним на эту тему. Но ей все равно стоило позаботиться о жилье для него, так как у нее было стойкое ощущение: он еще столкнется с тем, что все двери будут закрываться перед его носом. Это станет еще одним ударом, от которого она не сможет его уберечь. Брент так давно погрузился в свои кутежи, что явно перестал прислушиваться к тому, что о нем говорили. Но Олимпия не верила, что он натворил больше, чем любой другой неженатый аристократ. И уж наверняка Брент не был виноват в том, о чем шептались по углам в гостиных и во что все искренне верили.

Покончив с едой, он тут же пошел собираться. Олимпия же осталась в обществе Томаса.

– Разве тебе нечего укладывать в дорогу? – поинтересовалась она.

– Кроме того, что на мне, у меня почти ничего нет. Мэри соберется за нас двоих. Его светлость сказал, что в городе мы с ней ему понадобимся. Он рассчитывает, что через несколько дней подыщет себе другое жилище.

– Тогда Мэри сможет остаться у меня.

– Спасибо, миледи. Но он прав, вы же понимаете…

– Ты о чем?..

– О том, что для вашего доброго имени будет плохо, если граф станет жить у вас. Когда одинокая леди пускает к себе жить мужчину, который вдобавок ей не брат, это никуда не годится.

– Может, ты и прав. Но мне двадцать шесть лет. В моем возрасте можно не беспокоиться о безупречной репутации. Кроме того, я вдова, а нам, вдовам, многое позволяется. Именно поэтому я не очень переживаю по поводу всех глупостей насчет «выхода в тираж» и тому подобного.

Томас нахмурился:

– Ваш муж заболел? Вы слишком молодая для вдовы.

– Я очень-очень рано вышла замуж. Муж умер вскоре после свадьбы. Об этом мало кто помнит. Однако мне частенько приходится напоминать это тем, кто начинает вести себя со мной так, словно я старая дева, которая нуждается в опеке. – Баронесса подмигнула мальчику. – Но я бы не сказала, что таких много.

Томас засмеялся, но тут же снова нахмурился:

– Вам, наверное, нужен мужчина, чтобы быть уверенной, что никакой негодяй не сможет покуситься на вас.

– О, у меня множество мужчин среди родственников. Большинство женщин даже мечтать о таком не могут. Так что мне стоит только бросить клич. Кое с кем из них ты еще познакомишься, потому что, мне кажется, нам потребуется помощь. Полагаю, еще многое может случиться, раз леди Летиция надумала продать свою дочь с наибольшей выгодой.

– Я тоже так думаю, миледи. Впереди неприятности, да? Я еще думаю, что граф будет тяжело переживать все это. Очень тяжело. Он понимает, что его мать дурной человек, но мне кажется, он пока не понимает насколько…

– Да, я согласна с тобой. И от всего сердца надеюсь, что самого плохого не произойдет, но, боюсь, проблема не сразу разрешится, так что его ждут тяжелые испытания.

– Я о нем позабочусь, миледи. И другие – тоже. Он ведь наш брат, пусть даже ему об этом раньше не говорили. Милорд хорошо с нами обращался, а братья должны присматривать друг за другом.

Олимпия кивнула и понадеялась, что Брент что-нибудь сделает для Томаса, – не оставаться же ему слугой до конца своих дней. В мальчике чувствовалась сила, и сердце у него было доброе. В его пользу говорило еще и то, что в душе его не было даже намека на злобу или чувство обиды на графа, получившего все, в то время как он, Томас, – ничего. Только за одно это мальчик должен был получить вознаграждение.

Прошло два часа, когда они наконец тронулись в путь. Удобно разместившись в своей карете, Олимпия облегченно вздохнула и сделала вид, что не замечает упорных взглядов своей горничной. Брент и Томас поехали в отдельном экипаже, предоставив Мэри путешествовать вместе с баронессой и Энид. «Он решил оберегать ее репутацию тоже», – с улыбкой подумала Олимпия. Такое стремление ей было хорошо знакомо. Мужчины в ее семье годами занимались этим – даже после той жуткой ночи тринадцать лет назад. Она уже давно пыталась убедить себя в том, что это была не их вина.

– Он ведь даже не догадывается, что про него говорят, – сказала Энид.

– Не догадывается, – согласилась Олимпия, бросив взгляд на Мэри. По выражению лица девушки стало понятно: какие-то слухи о графе до нее дошли. – Ты считаешь, что мне нужно рассказать ему об этом?

– Нет, я думаю, ему и без того хватило потрясений. Требуется небольшая передышка. Он сам все скоро узнает. Но вам нельзя оставлять его жить в Уоррене.

– Энид, кто здесь баронесса?

– Ой, только не начинайте!.. Вы же знаете, что я права. Если вы будете жить с ним под одной крышей, от вашей репутации ничего не останется до конца недели, а может, и раньше.

– Сомневаюсь, что у меня она вообще имеется. Я такая, какая есть. Плюс к тому я из Уорлоков, а репутация у нас не бог весть какая.

– Однако достаточно хорошая для того, чтобы вас приглашали на разные вечера в лучшие дома. – Энид подняла руку, останавливая заговорившую было хозяйку. – И не говорите, что вам все равно. Вы не трясетесь над своей репутацией, как другие благородные дамы, но случись что – вам станет очень неприятно. И я не поверю, если сейчас вы станете утверждать обратное.

– Что ж, ты права. Это зависит от того, кто толкнет. Может быть и больно. Но главное – больно будет членам моей семьи. Тем не менее граф вот-вот обнаружит, что все двери перед ним закрыты. И что ему тогда делать? Не может же он остаться на улице или поселиться на каком-нибудь постоялом дворе на то время, которое потребуется, чтобы решить вопрос с Агатой.

– Тогда нужно придумать что-нибудь сейчас, пока мы находимся в пути. Решение-то есть, его просто надо найти.

– Я вижу, у тебя поменялось к нему отношение.

– В известной степени. Мэри рассказала, что он никогда не подличал, хоть и напивался до чертиков… В нем есть… ощущение печали. И душевной боли. И он пытается отвлечь себя женщинами и утопить боль в вине. Глупый! – Энид сокрушенно покачала головой. – Никогда не понимала, почему мужчины думают, что это им поможет.

– Это помогает забыться и на время облегчить страдания. Иногда этого вполне достаточно. Если все, что рассказала Пенелопа, правда, тогда он страдает еще и от ощущения собственной вины. Временами я чувствую это. Боюсь, что проблемы с Агатой плюс новость о том, что незаконные сыновья его отца слуги у него в доме, лишь добавили переживаний. А теперь он столкнется лицом к лицу и с последствиями того, как пытался заглушить душевную боль.

– Значит, вы думаете, что он опять схватится за бутылку?

– Нет, не думаю. Потому что ему хватит ума, чтобы понять: если он хочет помочь сестре, то должен сохранять голову ясной. А его желание помочь Агате сильно. Чрезвычайно сильно! Но, увы, когда он начнет искать себе пристанище, а все лондонские двери захлопнутся перед ним одна за другой, надо будет не спускать с него глаз.

– Вы же только что сказали, что граф не станет опять напиваться.

– Я в этом уверена. Но он еще больше разозлится, а мы с тобой обе знаем, на кого его гнев будет направлен. Надо следить, чтобы Брент не наделал каких-нибудь глупостей, пока не совладает со своим гневом.

Служанки не стали подвергать сомнению высказывание Олимпии, поэтому она вздохнула и закрыла глаза. Увы, было ясно: скоро Брент столкнется с горькой правдой, которую от него так долго скрывали. Он, должно быть, прекрасно понимал, насколько отвратительно вел себя два последних года, но ему еще предстояло узнать, что его мать воспользовалась этой ситуацией, чтобы полностью очернить его в глазах общества. Так что ему предстояло выдержать серьезное испытание.

Глава 5

С тем, что такое унижение, Брент был знаком. Однако его еще ни разу не унижал презрительно усмехавшийся дворецкий. Все-таки он граф Филдгейт, за которым стояла многовековая история с длинной родословной, а благодаря его удачным инвестициям – еще и большие деньги. Совсем недавно многие мамаши вели ожесточенные интриги, чтобы женить его на своих дочерях, теперь же никто не желал его видеть…

Брент посмотрел на разбросанные у его ног клочки визитной карточки, которую дворецкий, разорвав, бросил ему в лицо с искренним пожеланием от леди Анабел Тоттенхэм, чтобы он, Брент, провалился в тартарары. В дополнение к этому «путешествию» ему еще пожелали гореть в аду. Брент не мог припомнить, чтобы когда-нибудь обижал эту женщину, однако он мало что помнил из того, что происходило в последние годы. Не помнил и того, чтобы когда-нибудь обижал ее придурковатого сына, вместе с ним участвовавшего в оргиях. Но Брент был бы в высшей степени удивлен, если бы узнал, что он, оказывается, пытался соблазнить или даже соблазнил почтенную даму, которой уже стукнуло шестьдесят, никак не меньше.