— Ее еще нет… — только начал, и тут заметил Янкины пыльные босоножки у входной двери, словно дочура совершила паломничество из стольного града Киева. Значит, пришла уже, да и музыке иначе откуда бы взяться? Он–то сперва думал, что радио.

Дочка сидела с ногами в кресле в своей комнате, нахохлившись, как воробей. «Всё слышала», — понял Володя и погладил ее по кудрявой голове:

— Привет, Януш!

Глаза у нее были огромные и несчастные, точь–в–точь как у Кота в сапогах из мультфильма про Шрэка. (Именно эта картинка стоит на Янкином компьютере вместо экранной заставки, и выбрала же!..) Володино сердце сжалось от невыносимой жалости и раскаяния: если они с матерью уже не первый день так ругаются, то можно представить, что она за это время пережила… Он спохватился, почти до упора прикрутил звук магнитофона и протянул ей трубку:

— Тебя! Кажется, Галя.

Янка не шелохнулась, всё смотрела, не отрываясь, каким–то странным отрешенным взглядом. Точно он по неведомому колдовству на минуту стал прозрачным и она силилась разглядеть за его спиной фотообои с примелькавшимся осенним пейзажем… Признаться, не такое уж это приятное чувство — когда сидит вот так с широко раскрытыми глазищами и в упор тебя не видит!..

Как же сильно она за это время изменилась! Резко повзрослела — Володя, помнится, в первую минуту и не узнал. Выплыла из чужого вагона Златовласка, как в сказке, тряхнула на радостях растрепанной гривой — и припавший вековой пылью прокуренный вокзал на мгновение затих, уставился в их сторону с жадным интересом. Оказалось, перепутала номер вагона — как всегда! — а потому «обшарила по периметру» весь киевский поезд и по ходу дела перезнакомилась с «кучей народу». (Во всяком случае, так ему сдержанно сообщила. Обрадовала, называется!) И когда только волосы успела отрастить? Хорошо еще, хоть маленькая — от горшка три вершка, — сразу видно, что девчонка–десятиклашка. И главное, далекая стала, как совсем чужой человек, вон даже смотрит по–другому…

А Янка всё сидела застывшей мумией, с неестественно прямой спиной и широко распахнутыми невидящими глазами, глядя куда–то сквозь него. Володю внезапно прошиб пот от мысли, что потерял ее доверие навсегда, когда уехал, и что она теперь никогда этого не простит — Скорпионы издавна злопамятные. Особенно маленькие Скорпиончики… Да что это с ней?! Он потряс дочку за плечо, та протестующе воскликнула:

— Подожди, не двигайся! Постой так…

Это настолько было похоже на прежнюю Яну, что Володя облегченно улыбнулся, с души словно камень свалился. Значит, она на него не обижается, еще не всё потеряно. Дочка же будто очнулась и отчетливо пробормотала:

— Красиво…

И наконец взяла трубку жестом оторванной от важных государственных дел английской королевы.

Конечно, это была Галя. Позвонила, как ни в чем ни бывало:

— Давно пришла? — да еще таким непринужденным тоном, что у Яны в один миг прошла всякая обида: ну как на эту мамзель можно обижаться?.. В последний момент всё–таки не сдержалась:

— Почему вы меня не подождали?

— Мы жда–а–ли… — протянула Галька, но как–то неуверенно.

Яна решила не вдаваться в подробности — нечего портить себе настроение, оно у нее сейчас и без того не фонтан:

— Я забыла мелодию. Пока шла, помнила, а теперь забыла…

— А–а–а… — кажется, Галину это не слишком интересовало, она тут же затарахтела о своем животрепещущем: — Слушай прикол! Идем мы сегодня по Суворовской…

Но что там стряслось на Суворовской, Янке узнать не довелось: в трубке раздался щелчок и за ним знакомое тихое гудение. Так и есть, параллельный телефон в гостиной! Пылая праведным гневом, она стремительно вскочила с кресла и споткнулась обо что–то мягкое и податливое под ногами. Раздался оскорбленный кошачий визг, телефон выскользнул из пальцев, описал красивую крутую дугу и с грохотом покатился по полу. Как раз по тому крохотному клочку у двери, что без ковра… «Гаврюха, моя радость, спал себе спокойно под креслом! А я, бегемот косолапый!.. — с запоздалым раскаянием промелькнуло у нее в голове. — Телефон–то — дело десятое, а вот кота жалко…»

Галя отставила трубку на безопасное расстояние (треск был просто невыносимый), и на всякий случай старательно подула в мембрану:

— Алло! Янка, ты что, упала? — Но в трубке раздавался лишь противный сверлящий звук, от которого мгновенно заныли все зубы: — Don't speak. (Не говорит.)

Мама возвышалась над ней, словно караюший ангел со старинных икон. Ну, разве что без занесенного над головой сверкающего меча, попрозаичней: уверенно расставив ноги в мохнатых домашних тапочках и исконно украинским жестом уперев руки в бока. Яна всегда удивлялась, почему папа — такой интеллигентный, яркий и остроумный — выбрал в жены простую сельскую девушку? (Которая, правда, заочно получила высшее педагогическое, но от этого мало что изменилось…) Янка тут же устыдилась своих мыслей, к щекам жарко прилила кровь: как она могла так о матери?.. А та в это время потрясала разбитой трубкой, как ценным боевым трофеем:

— Вот, полюбуйся! Второй телефон!..

Из гостиной выглянул папа, при первом же взгляде на его вытянувшееся лицо Янка испугалась до обмирания внутри, что он сейчас тоже начнет ее распекать. (Или еще того хуже, будет стоять вот так, не говоря ни слова, и устало смотреть, как на безнадежный случай…) Потому в мгновение ока ощетинилась — даже волосы заметно встали дыбом, как длиннющие колючки у дикобраза — и выпалила с вызовом:

— Она слушает мои разговоры!

— Сильно они мне надо! — не осталась в долгу мама.

Отец встал между ними и судейским движением раскинул в стороны руки:

— Всё, брэйк!

«Выглядит, конечно, неутешительно… Посмотрим, что можно сделать," — Володя покрутил в руках растерзанный аппарат, соображая, с какой бы стороны подступиться. Кот–страдалец вольготно растянулся на кухонном столе, подобрев под влиянием скормленной ему колбасы. (Судя по всему, задето было лишь Гаврюхино достоинство.) Яна почесывала милостиво подставленное ей белое с разводами брюшко, журчащим нежным голосом приговаривала что–то ласковое и была, казалось, всецело поглощена самым важным в мире занятием — ублажением Гаврилы. Владимир сокрушенно покачал головой и нацелился паяльником в самый центр раскуроченных внутренностей, выбирая нужный проводок. Янка на минуту оторвалась от котяры, уселась на корточках верхом на расшатанную табуретку — как еще умудряется удерживать равновесие! — и невинным голосом спросила, указывая подбородком на телефон:

— Ну как, жить будет?

— Да уж твоими молитвами! Шаловливые ручонки…

Она с выражением вздохнула и устремила мечтательный взор куда–то в потолок:

— Вот был бы у меня мобильник…

Владимир так и знал, что к этому всё идет, прямо печенкой чувствовал! Вовремя спрятал улыбку и голосом занудного папаши проворчал:

— Один уже угробила.

Самую первую свою мобилку, серебристую «Моторолу» со съемной антенной, Янка прошлой весной прищемила дверцей машины. (Точней, прищемила валявшуюся на заднем сидении куртку с мобильником в кармане, но и этого оказалось достаточно.)

— Я бы его берегла… — искренними и честными, аж чересчур, глазами дочка заглядывала сбоку ему в лицо. Володя молча выудил из кармана свою рабочую синюю «Nokia» и эффектно выложил перед ней. Янка выглядела сильно разочарованной: для приличия немного повертела телефон в руках и аккуратно, одним пальцем, отодвинула в сторону:

— Я простой не хочу. Сейчас такие прикольные есть, с видеокамерой…

Без лишних слов Володя отправил мобильник обратно, Янка невольно потянулась за ним следом. Интересно было за малОй наблюдать: на лице ее ежесекундно сменялись разочарование, сомнение, рассчет и еще что–то трудноопределимое.

— Кто–то с воза — кому–то легче! — Он отложил шипящий паяльник и посмотрел на дочуру испытующе: — Мама и так кричит, что я тебя разбаловал.

— Ну, маме только дай покричать! — отмахнулась Янка и, перехватив его взгляд, добавила: — Молчу.

В дверную щель заглянула Марина, легка на помине:

— Зря ты это делаешь! Вот посидела бы без телефона!.. — и с победным видом скрылась в коридоре.

Янка и тут не удержалась:

— Как ты с ней уживаешься? — и в ответ на его досадливую гримасу важно провозгласила: — Это риторический вопрос.

«Вот умора! Сейчас как раз самое время с ней поговорить, в спокойной непринужденной обстановке…» — Володя начал как будто между прочим:

— Так что у вас с мамой случилось? Я уезжал, всё было спокойно… Сравнительно.

— Ничего не случилось! Просто я неправильно живу, — дочка вскочила на ноги и зашагала взад–вперед («как тигр в клетке», опять–таки по образному выражению Марины). Он и сам частенько так метается из угла в угол, когда нервничает — до чего же Янка на него похожа! Жутковато бывает наблюдать, как этот маленький, но уже независимый человек морщит твои брови, произносит с твоей интонацией твои же слова и улыбается знакомой улыбкой. Янка тем временем продолжала, резкие порывистые жесты выдавали волнение, хоть всеми силами пыталась его скрыть:

— Пока я делала, как она хочет, всё было хорошо. Но она хочет одно, я другое… это нормально, все люди разные! Я же не вмешиваюсь в ее жизнь! Почему она вмешивается?!..

Ну конечно, каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Как же ему надоела эта роль миротворческого корпуса!

— А ты не пробовала с ней поговорить?

Янка презрительно повела слегка курносым маминым носом, вышло презабавно:

— Говорить мы не умеем, мы кричим! С ней надо на ее языке, я так не могу. И не хочу — меня потом полдня колбасит, как мы поругаемся! А ей хоть бы хны! Такая веселая бегает, сбросила на меня все свои…

Владимир жестом остановил этот горячий поток:

— Подожди, так не бывает. Мать плохая, а ты прямо ангел небесный!

— Нет, ну и я не ангел. Я ж не говорю…

— Что ж она такого страшного хочет?

Вот он, главный вопрос! Дочка замолчала в глубоких раздумьях — не помешает разрядить обстановку:

— Чего–то он недоговаривает… — протянул Володя гнусавым голосом, старательно выпучивая в Янкину сторону глаза.

Дочура от восторга едва не поперхнулась воздухом и на одном дыхании подхватила:

— Подумала Муму, глядя на Герасима! — и оба рассмеялись, как пара заговорщиков. Это была их любимая с детства игра — не забыла пока, помнит… Она сидела рядом, неудобно скорчившись на табуретке, почти взрослая и невероятно красивая (такой вдруг показалась, даже в домашней старенькой футболке и джинсовых шортах с бахромой). А память всё тянула к той маленькой, которая, засыпая, держала его всей ладошкой за палец… Володя чуть было не спросил: «Ну зачем ты так быстро выросла?», но отчего–то сдержался.

И слава Богу, что не спросил — на кухню воинственно ворвалась Марина, не остыла еще. Щеки разгорелись, глаза мечут молнии, белокурые крашеные волосы разметались по плечам — хоть амазонку с нее пиши:

— Что, жалуется? — и всем корпусом развернулась к дочери, на манер атакующего танка: — Я ж добра тебе хочу! Чтоб ты человеком стала!

Такого Янка стерпеть не могла:

— А я, по–твоему, не человек?

— Да какой ты человек! Ты еще так, человечек…

Владимир поморщился: с педагогическими способностями у жены всегда было туго, хоть и педин закончила. Дочка опять задохнулась от возмущения (новая привычка, что ли?), с трудом перевела дух и обернулась к нему, ища поддержки:

— О чем с ней можно говорить?!

— А-а, так со мной и говорить не о чем?!.. — Марина взяла свою самую высокую оперную ноту. Янка от нее отшатнулась и выставила перед лицом маленькие ладони с отцовскими длинными пальцами, словно защищаясь от режущего крика. У Володи кольнуло острой иголкой в самое сердце, до того этот жест показался беспомощным…

— Всё, хватит! Не кричи, мне потом плохо будет! — запричитала Яна.

— А мне от нее хорошо! — но тон жена всё же немного сбавила и заворчала: — Гимнастику бросила, рояль пылью оброс! Юное дарование нашлось!..

На «даровании» Владимир не выдержал и абсолютно спокойным размеренным голосом — каким обычно прикрываются, когда внутри всё пенится и кипит! — проговорил:

— Да, ребята, так я в плаванье досрочно уйду.

Они разом замолкли на полуслове, повернули к нему головы и замерли на полудвижении — ну прямо тебе сцена из любительской пантомимы… Тишина зависла над их головами, всё сгущаясь и вроде бы физически уплотняясь, пока не стала совершенно невыносимой. В самое пиковое мгновение Янка очнулась от оцепенения и пулей вылетела в коридор, чуть не сбив по пути табуретку. От этого грохота что–то непостижимым образом изменилось: где–то на самой грани слуха Володя уловил тоненький звон тысячи осколков, как от разбившейся хрустальной вазы. (Или просто померещилось, расшалились натянутые до предела нервы?..)