Гейл Форман - Если я останусь

Это всегда казалось мне разумным и даже предпочтительным. Мама была из тех девушек, у кого парни появились в старших классах, и часто замечала, что только зря потратила время.

«Девчонки могут сколько угодно хотеть накачаться пивом и заняться сексом на заднем сиденье. Но с теми парнями, с которыми я встречалась, можно было рассчитывать только на романтический вечер».

Папа же, напротив, до университета не встречался с девушками по–настоящему. В старших классах он был застенчив и робок, но когда начал играть на барабанах и в первый год университета вошел в состав панк–группы — бац! — сразу нарисовалась куча подружек. По крайней мере несколько, до тех пор пока он не встретил маму и — бац! — жену. Я почему–то решила, что и со мной так будет.

Так что для меня и для Ким было сюрпризом, когда я перешла в группу номер один — девушек, у которых парень есть. Сначала я пыталась это скрывать. После концерта Йо–Йо Ма я не рассказала Ким никаких подробностей, не упомянула о поцелуе. Я даже логически обосновала недомолвку: нет смысла огород городить из–за поцелуя. Один поцелуй — это еще не отношения. Я целовалась с мальчиками и раньше, и обычно на следующий день поцелуй испарялся, словно капля росы на солнце.

Однако я знала, что с Адамом все иначе. Я поняла это по теплу, затопившему все мое тело тем вечером, когда он высадил меня у дома, еще раз поцеловав на ступеньках крыльца. По тому, как я до утра сжимала в объятиях подушку. По тому, что я не могла есть на следующий день и не могла согнать с лица блаженную улыбку. Я поняла, что поцелуй этот стал дверью, через которую я прошла. И знала, что оставила Ким на той стороне.

Через неделю и еще несколько поцелуев украдкой — я поняла, что Ким надо все рассказать. После школы мы пошли в кофейню. Стоял май, но дождь лил, как в ноябре. У меня чуть перехватывало горло от того, что я должна была сделать.

— Я угощаю. Ты опять будешь какой–нибудь затейливый коктейль? — спросила я.

Это была еще одна категория, выделенная нами: есть люди, пьющие простой кофе, и те, кто предпочитает сложные кофеиновые напитки вроде мятного латте, который так нравился Ким.

— Думаю, попробую латте с корицей и кардамоном, — ответила она, адресуя мне суровый взгляд, говорящий: «И мне не стыдно за мой выбор».

Я купила нам напитки и кусок пирога с ежевикой, захватив две вилки. Потом села напротив Ким и провела вилкой по зубчатому краю слоеной корочки.

— Я хочу тебе кое–что рассказать, — начала я.

— Насчет того, что у тебя появился парень? — Голос Ким звучал весело, но я знала, даже глядя вниз, что она закатила глаза.

— Как ты узнала? — спросила я, встречаясь с ней взглядом.

Она снова закатила глаза.

— Да ладно, все знают. Это самая горячая сплетня после Мелани Фарроу, которая собирается бросить школу и родить ребенка. Почти как если бы кандидат от демократов женился на республиканской кандидатке.

— Кто говорил про женитьбу?

— Это просто метафора, — сказала Ким. — В любом случае, я знаю. И знала даже до того, как ты это поняла.

— Врешь ты все.

— Ничуточки. Такой парень, как Адам, собирается на концерт Йо–Йо Ма? Он тебя обхаживал.

— Да все не так, — запротестовала я, хотя, конечно же, все было именно так.

— Я только не понимаю, почему ты мне раньше не сказала, — понизила голос Ким.

Я собиралась выдать ей всю свою заготовку про «один–поцелуй–еще–не–отношения» и объяснить, что не хотела делать из мухи слона, но вовремя прикусила язык.

— Я боялась, что ты будешь на меня злиться — призналась я.

— Я не злюсь, — сказала Ким. — Но разозлюсь, если ты еще хоть раз мне соврешь.

— Тогда ладно, — облегченно вздохнула я.

— Или если ты превратишься в одну из тех девиц, которые повсюду таскаются за своим парнем и говорят о себе во множественном числе: «Мы любим зиму. Мы считаем, что «Велвет андеграунд» — эпохальный проект».

— Знаешь, я обещаю не говорить с тобой о роке. В единственном числе или нет — но обещаю.

— Отлично, — ответила Ким. — Потому что если ты вдруг превратишься в такое, я тебя пристрелю.

— Если я превращусь в такое, я сама вручу тебе ружье.

Это рассмешило Ким по–настоящему, и напряжение развеялось. Она сунула в рот кусок пирога.

— И как твои родители восприняли это?

— Папа прошел через все пять стадий горя: отрицание, злость, принятие и все такое — за один день. Думаю, его больше шокирует, что он уже настолько стар, чтобы у его дочери завелся бойфренд, — Я помолчала, отхлебнув глоток кофе и оставив слово «бойфренд» висеть в воздухе, — И он заявляет, что не может поверить, будто я встречаюсь с музыкантом.

— Но ты же сама музыкант, — напомнила мне Ким.

— Ну, ты ж понимаешь, с панком, поп–музыкантом.

— «Звездопад» — это не панк, это эмо–кор, — поправила Ким.

В отличие от меня она прекрасно разбиралась в мириадах направлений поп–музыки: панке, инди, альтернативе, хардкоре, эмо–коре.

— В основном это, конечно, пустая болтовня, часть его образа «папы–консерватора в галстуке–бабочке». Мне кажется, Адам папе нравится. Они встретились, когда Адам забирал меня на концерт. Теперь папа хочет, чтобы я привела его на ужин, но ведь всего неделя прошла. Я не совсем готова к торжественному моменту знакомства с родственниками.

— Думаю, я никогда не буду к этому готова, — Ким содрогнулась от одной мысли. — А что твоя мама?

— Она предложила отвезти меня в «Планирование семьи»[23], чтобы мне подобрали таблетки, и велела отправить Адама провериться на всякие болезни. А пока посоветовала сразу запастись презервативами. И даже дала десять баксов, чтобы создать резерв.

— Ты уже? — задохнулась Ким.

— Да нет же, всего неделя прошла, — отмахнулась я. — В этом мы по–прежнему в одной группе.

— Это пока, — заметила Ким.

В еще одну категорию, придуманную нами, входили люди, которые старались быть крутыми, и те, кто не старался. Тут я полагала, что Адам, Ким и я сама относимся к одной группе, потому что хотя Адам и был крут, он не старался. От него это не требовало никаких усилий. Так что я ожидала, что мы трое станем лучшими друзьями. Я ожидала, что Адам будет любить всех, кого люблю я, так же сильно, как я.

Так уже получилось с моей семьей — он практически стал третьим ребенком. Но с Ким это не срабатывало. Адам относился к ней так, как, по моим представлениям, стал бы относиться к такой девушке, как я. Он был вежлив, дружелюбен, но вел себя отстраненно. Он не пытался войти в ее мир или завоевать ее доверие. Я подозревала, что Адам не считал Ким достаточно крутой, и это меня бесило. После того как мы пробыли вместе месяца три, между нами случилась нешуточная ссора по этому поводу.

— Я же встречаюсь не с Ким. Я встречаюсь с тобой, — сказал он, когда я обвинила его в том, что он недостаточно любезен с ней.

— Так и что? У тебя куча друзей среди девушек. Почему не присоединить к этому кругу Ким?

Адам пожал плечами.

— Да не знаю, просто она другая.

— Ты такой сноб! — заявила я, внезапно разъярившись.

Адам уставился на меня, нахмурив брови, как будто я была математической задачей на доске, которую он пытался решить.

— При чем тут сноб? Ведь нельзя же подружиться насильно. У нас с ней просто мало общего.

— Вот это и делает тебя снобом! Ты любишь только тех, кто похож на тебя, — выкрикнула я.

Я разбушевалась, ожидая, что он присоединится к игре, вымаливая прощение, а когда он этого не сделал, моя ярость удвоилась. Чтобы проветриться, я поехала на велосипеде к Ким. Она выслушала мою диатрибу с нарочито скептическим выражением лица.

— Это же просто смешно — говорить, будто ему нравятся только те люди, которые похожи на него, — выговорила она мне, когда я закончила выплескивать злость. — Ему нравишься ты, а ты на него не похожа.

— В этом–то и проблема, — буркнула я.

— Что ж, тогда решай ее. Не втягивай меня в свою драму, — заявила подруга. — Да и если честно, я от него не в восторге.

— Правда?

— Да, Мия. Не все без ума от Адама.

— Я ничего такого и не имела в виду. Просто хочу, чтобы вы подружились.

— Ага, ну а я хочу жить в Нью–Йорке и иметь нормальных родителей. Как сказал тот парень, «не всегда получаешь то, что хочешь»[24].

— Но вы оба очень важны для меня.

Ким посмотрела на мое красное заплаканное лицо и, смягчившись, ласково улыбнулась.

— Мы знаем это, Мия. Но мы из разных частей твоей жизни, точно так же, как музыка и я — из разных. И это нормально. Тебе не обязательно выбирать кого–то одного — по крайней мере, мне так кажется.

— Но я хочу, чтобы эти части моей жизни соединились.

Ким покачала головой.

— Так не получится. Послушай, я принимаю Адама, потому что ты его любишь. И полагаю, он принимает меня, потому что ты любишь меня. Если тебе легче от этой мысли, твоя любовь — вот что связывает нас. И этого достаточно. Нам с ним не обязательно любить друг друга.

— Но я хочу, чтобы вы любили, — прорыдала я.

— Мия, — Резкая нота предупреждения в голосе Ким указывала, что конец ее терпения близок. — Ты начинаешь вести себя как те девицы. Хочешь поискать мне ружье?

Тем же вечером я заехала к Адаму, чтобы извиниться. Он принял мои извинения, рассеянно поцеловав меня в нос. И ничего не изменилось. Они с Ким продолжили вести себя дружелюбно, но отстраненно, как бы я ни пыталась подружить их. Забавно, что я никогда не верила в сентенцию Ким о том, что они неким образом связаны через меня — до этого самого момента, когда увидела ее, почти несущую Адама по больничному коридору.

Ким и Адам уходят по коридору. Я хочу пойти за ними, но не могу сдвинуться с места, мои призрачные ноги словно прилипли к линолеуму. Только после того, как они исчезают за углом, я встряхиваюсь и плетусь за ними, однако они уже скрылись в лифте.

К этому времени я поняла, что у меня нет никаких сверхъестественных способностей. Я не могу проходить сквозь стены и прыгать в лестничные пролеты. Могу делать только то, что могла бы и в реальной жизни, — правда, другие люди этого не видят. По крайней мере, мне так кажется, потому что никто не замечает, как я открываю двери или нажимаю кнопку лифта. Я могу дотрагиваться до вещей, могу даже поворачивать дверные ручки, но по–настоящему чувствовать прикосновение к чему–либо или к кому–либо не могу. Как будто взаимодействую с миром из аквариума. Целиком это никак не укладывается у меня в голове — как, впрочем, ничто из событий сегодняшнего дня.

Я решаю, что Ким с Адамом направляются в комнату ожидания, чтобы присоединиться к семейному бдению, но когда добираюсь туда, моих родственников там не застаю. На креслах лежит груда пальто, курток и свитеров; я узнаю яркий оранжевый пуховик кузины Хедер. Она живет в глуши и любит бродить по лесам — а там, по ее словам, кислотные цвета необходимы, чтобы пьяные охотнички случайно не приняли тебя за медведя.

Я смотрю на стенные часы. Похоже, сейчас время ужина. Я снова бреду по коридорам — к столовой, так же воняющей чем–то жареным и варено–овощным, как и любая другая. Несмотря на неаппетитные запахи, столовая забита людьми. Столики заняты врачами, медсестрами и нервными студентами–медиками в коротких белых халатах, с блестящими, словно игрушечными, стетоскопами. Все они поглощают картонную пиццу и сублимированное картофельное пюре. Я не сразу замечаю свою семью, сгрудившуюся вокруг столика. Бабушка болтает с Хедер, дедушка сосредоточенно жует сэндвич с индейкой.

Тетя Кейт и тетя Диана сидят в углу и о чем–то шепчутся.

— Несколько царапин и синяков. Его уже выпустили из больницы, — говорит тетя Кейт.

Целую секунду я думаю, будто она говорит о Тедди, и прихожу в такой восторг, что чуть не плачу. Но, услышав об отсутствии алкоголя в его организме, о том, как нашу машину вдруг вынесло на его полосу и что некто по имени мистер Дунлап говорит, будто у него не было времени остановиться, я понимаю: они говорят не о Тедди — речь идет о другом водителе.

— Полиция сказала, это случилось из–за снега или олень заставил их вильнуть, — продолжает тетя Кейт. — И очевидно, такой неравный итог — вполне обычное дело. У одной стороны все прекрасно, а у второй чудовищные травмы… — Она умолкает.

Вряд ли с мистером Дунлапом «все прекрасно», какими бы легкими ни оказались его ранения. Я пытаюсь представить себя на его месте: вот он проснулся во вторник утром, сел в свой грузовик, чтобы отправиться на работу, или на заправку, или в закусочную «У Лоретты», где обычно заказывал яичницу, обжаренную с двух сторон. Возможно, мистер Дунлап был совершенно счастлив или абсолютно несчастен, жил с женой и детьми или по–холостяцки. Но кем и каким бы он ни проснулся этим ранним утром, он уже никогда не будет прежним. Его жизнь тоже безвозвратно изменилась. Если то, что говорит моя тетя, правда и авария случилась не по его вине, тогда он — «невезучий болванчик», как сказала бы Ким, и оказался не в то время не в том месте. Из–за его невезучести и из–за того, что он на своем грузовике направлялся сегодня утром на восток по трассе двадцать семь, двое детей остались без родителей и по меньшей мере один из них в тяжелом состоянии.