— Ты забываешь, я–то не хипстер, — указала я. — Кстати, почему бы «Звездопаду» не начать двигаться в сторону Нью–Йорка? Это же вроде как сердце панк–сцены — «Рамонз», «Блонди», — Я говорила легким, игривым тоном, достойным «Оскара».
— Это было тридцать лет назад, — возразил Адам. — И даже если я захочу переехать в Нью–Йорк, остальная группа никак не сможет.
Он скорбно уставился на свои ноги, и я поняла, что шуточная часть беседы закончилась. В животе у меня забурчало — легкая закуска перед полной порцией сердечной боли, которая, как я чувствовала, скоро будет подана к столу.
Мы с Адамом были не из тех парочек, которые строят планы на будущее или увлеченно обсуждают развитие своих отношений, но, когда все вдруг так запуталось, мы несколько недель даже не затрагивали больную тему, и от этого наши разговоры стали такими же неестественными и неуклюжими, как в те первые недели, пока мы не нашли свою колею. В один осенний день я приметила красивое шелковое платье тридцатых годов в винтажном магазинчике, где папа покупал себе костюмы. Мне очень хотелось показать платье Адаму и спросить у него, стоит ли покупать его для выпускного. Но выпускной ожидался только в июне, Адам тогда мог уехать на гастроли, или я могла быть слишком занята, готовясь к консерваторским экзаменам — так что я ничего не сказала. Вскоре после этого Адам пожаловался на свою дряхлую гитару и заявил, что хочет добыть коллекционный «Гибсон Эс Джи», а я предложила купить ему такой на день рождения. Но потом он сказал, что эти гитары стоят тысячи долларов, да и день рождения у него теперь только в следующем сентябре — и слово «сентябрь» в его устах прозвучало как судебный приговор к тюремному сроку.
Несколько недель назад мы вместе поехали на новогоднюю вечеринку. Адам напился и, когда наступила полночь, крепко меня поцеловал.
— Обещай мне. Обещай, что следующий Новый год ты проведешь со мной, — прошептал он мне в ухо.
Я собиралась объяснить, что даже если уеду в Джульярд, то вернусь домой на Рождество и Новый год, но потом поняла: он говорит о другом. Поэтому я пообещала ему, ведь мне ничуть не меньше его хотелось, чтобы все получилось именно так. И поцеловала его в ответ так крепко, будто пыталась через губы слить наши тела воедино.
В первое утро нового года я пришла домой и обнаружила, что вся моя семья, а также Генри, Уиллоу и их дочка собрались на кухне. Папа готовил завтрак, свое коронное блюдо — салат из копченого лосося.
Увидев меня, Генри покачал головой.
— Посмотрите–ка на современных детей. Кажется, еще вчера приходить домой в восемь было рановато. А сейчас я бы жизнь отдал за возможность поспать до восьми.
— Мы даже до полуночи не досидели, — призналась Уиллоу, качая дочку на коленях, — И хорошо, потому что эта маленькая леди решила начать новый год в полшестого.
— А я продержался до полуночи! — завопил Тедди. — Я видел по телевизору, как в двенадцать опустили большой шар[37]. Это в Нью–Йорке, знаешь? Если ты туда переедешь, ты возьмешь меня посмотреть, как он опускается по–настоящему?
— Конечно, Тедди, — сказала я, симулируя энтузиазм.
Мой отъезд в Нью–Йорк казался все более и более реальным, и хотя обычно эта идея приводила меня в тревожное, противоречивое возбуждение, тогда я вдруг представила, как мы с Тедди в канун Нового года вдвоем бродим по ночному Нью–Йорку, и мое сердце заныло от чувства непереносимого одиночества.
Мама, подняв брови, посмотрела на меня.
— Ради Нового года я не стану гнобить тебя за то, что ты пришла в такой час. Но если у тебя похмелье, посажу под арест.
— Нет у меня похмелья. Я выпила одну кружку пива. Просто я устала.
— Точно просто устала? Ты уверена? — Мама схватила меня за запястье и развернула к себе.
Увидев мое печальное лицо, она склонила голову набок. «Что с тобой?» — прочитала я в ее глазах. Я пожала плечами и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Мама кивнула, вручила мне чашку кофе и проводила к столу. Потом она поставила передо мной тарелку папиного салата и толстый ломоть ароматного хлеба, и, даже хотя я не ощущала голода, мой рот наполнился слюной, а желудок заурчал, и внезапно мне ужасно захотелось есть. Я молча жевала, а мама не отрываясь смотрела на меня. Когда все покончили с завтраком, мама отослала остальных в гостиную смотреть «Парад роз»[38] по телевизору.
— Все выметайтесь, — сказала она, — а мы с Мией помоем посуду.
Как только все ушли, мама повернулась ко мне, и я просто упала на нее с плачем, выпуская из себя напряжение и неуверенность последних нескольких недель. Она молча обнимала меня, не мешая заливать слезами ее свитер. Когда я выплакалась, она сунула мне губку.
— Ты моешь. Я вытираю. Мы разговариваем. Меня это всегда успокаивает: теплая вода и мыло.
Мама взяла посудное полотенце, и мы приступили к работе. Я рассказала ей о нас с Адамом.
— У нас было полтора идеальных года. Таких идеальных, что я никогда и не думала о будущем. О том, что оно разведет нас в разные стороны.
Мама улыбнулась, понимающе и печально.
— Зато об этом думала я.
Я повернулась к ней. Она смотрела, как за окном парочка воробьев купается в луже.
— Я помню прошлый год, когда Адам пришел к нам на Рождество. Тогда я сказала твоему отцу, что ты влюбилась слишком рано.
— Понятно–понятно. Что глупый ребенок может знать о любви?
Мама перестала вытирать сковородку.
— На самом деле я не это имела в виду, а ровно противоположное. Вы с Адамом никогда не казались мне «школьной парочкой». — Мама изобразила пальцами кавычки. — Это было совсем не похоже на пьяный перепих на заднем сиденье чужого «шевроле» — такое сходило за отношения, когда я училась в школе. Вы, ребята, выглядели и до сих пор выглядите влюбленными по–настоящему, глубоко. — Она вздохнула. — Но семнадцать лет — неудобный возраст для любви.
Это заставило меня улыбнуться, и под ложечкой слегка отпустило.
— Да ну? — притворно удивилась я. — Вот если бы мы оба не были музыкантами, то могли бы вместе ходить в университет и жить припеваючи.
— Это бегство от действительности, Мия, — возразила мама. — Все отношения трудны. Как в музыке: иногда получается гармония, а иногда какофония. Уж не мне тебе это объяснять.
— Наверно, ты права.
— И кстати, музыка вас двоих и свела — так мы с папой всегда считали. Вы оба были влюблены в музыку, а потом влюбились и друг в друга. У нас с твоим папой получилось почти так же. Только я не играла, а слушала. К счастью, я была чуть постарше, когда мы встретились.
Я никогда не рассказывала маме о том, что Адам ответил в тот вечер после концерта Йо–Йо Ма на мой вопрос — почему я? О том, что без музыки у нас точно не обошлось.
— Ага, но сейчас мне кажется, что именно музыка нас и разведет.
Мама покачала головой.
— Ерунда. Музыка этого сделать не может. Жизнь может повести вас разными путями, но каждому придется выбирать, по какой дороге идти. — Она повернулась ко мне. — Адам ведь не пытается отговорить тебя ехать в Джульярд?
— Не больше, чем я пытаюсь уговорить его переехать в Нью–Йорк. И все это просто смешно. Я даже могу не поступить.
— Можешь. Но куда–нибудь все равно поедешь. Думаю, все мы это понимаем. И то же самое будет у Адама.
— По крайней мере, он может ездить куда–нибудь, а жить здесь.
Мама пожала плечами.
— Возможно. По крайней мере, пока.
Я спрятала лицо в ладонях и покачала головой.
— Что же мне делать? — прорыдала я. — Я чувствую себя так, будто ввязалась в перетягивание каната.
Мама скорчила сочувственную гримасу.
— Я не знаю. Но знаю точно: если ты захочешь остаться и быть с ним, я тебя поддержу, хотя, возможно, я так говорю только потому, что ты вряд ли откажешься от Джульярда. Но я пойму, если ты выберешь любовь — к Адаму, а не к музыке. Ты в любом случае выиграешь и в любом случае проиграешь. Что я могу тебе сказать? Любовь — жуткая стерва.
Потом мы говорили об этом с Адамом еще один раз. Мы сидели в «Доме рока», на его матрасе. Адам что–то наигрывал на акустической гитаре.
— Я могу не поступить, — сказала я, — могу, в конце концов, остаться в нашем университете. В душе я даже надеюсь, что меня не примут и не придется выбирать.
— Но если тебя примут, то выбор уже сделан? — спросил Адам.
Да, так и было. Я бы уехала. Это не значило, что я разлюбила бы Адама или что мы бы разошлись, но и мама, и он все понимали верно. Я бы не отказалась от Джульярда.
Почти целую минуту Адам молчал, дергая струны гитары так громко, что я едва расслышала его следующие слова.
— Я не хочу влиять на твой выбор. Если бы я был на твоем месте, ты бы меня отпустила.
— В общем–то, я тебя уже отпустила. Ты как бы уже уехал, в свой собственный Джульярд, — сказала я.
— Да, знаю, — тихо ответил Адам. — Но я все–таки здесь. И по–прежнему безумно тебя люблю.
— И я, — призналась я.
Некоторое время мы молчали, Адам наигрывал незнакомую мелодию. Я спросила, что он играет.
— Блюз.
Я назвал его: «Моя–девушка–уезжает–в–Джульярд–и–рвет–в–лохмотья–мое–панковское–сердце», — пропел он преувеличенно гнусавым голосом. Потом улыбнулся той глуповатой застенчивой улыбочкой, которая, по моим ощущениям, рождалась в самых искренних глубинах его сердца: — Шучу.
— Хорошо, — сказала я.
— Типа того, — добавил он.
05:42
Адам ушел. Он выскочил внезапно, крикнув сестре Рамирес, что забыл кое–что очень важное и скоро вернется. Он уже почти выбежал за дверь, когда она сказала ему вдогонку, что ее дежурство заканчивается. И теперь она тоже ушла, но сначала предупредила медсестру, сменившую старую ворчунью, что «молодому человеку в тесных штанах и с вороньим гнездом на голове» можно войти ко мне, когда он вернется.
Не то чтобы это имело значение. Теперь парадом командует Уиллоу. Она водила сюда семейные войска все утро. После бабушки, дедушки и Адама заглянула тетя Кейт. Потом пришли тетя Диана с дядей Грегом. За ними просочились двоюродные братья и сестры. Уиллоу снует туда–сюда, а в ее глазах сверкают искорки. Она что–то понимает, но я не знаю точно, зачем она приводит ко мне родных: как–то повлиять на меня, чтобы я продолжала жить, или просто попрощаться.
Теперь очередь Ким. Бедная Ким, она выглядит так, будто ночевала в мусорном контейнере. Ее волосы устроили настоящий бунт, и в распустившейся косе их осталось куда меньше, чем выбилось на свободу. Ким в одном из своих «навозных свитерков» — так она называет мешковатые хламиды зеленоватых, сероватых и буроватых цветов, которые ей постоянно покупает мать. Сначала Ким щурится на меня, словно на яркий, ослепительный свет. Но потом будто бы привыкает к освещению и решает: пусть я выгляжу как зомби, пусть провода и трубки торчат у меня из всех отверстий, пусть даже мое тонкое одеяло испачкано кровью, просочившейся через повязки, я все та же Мия, а она все та же Ким. А что Мия с Ким больше всего любят делать? Болтать.
Ким устраивается на стуле рядом с моей кроватью и спрашивает:
— Ну, как ты тут?
Не знаю, что ей ответить. Я вымотана до предела, но в то же время приход Адама оставил меня… даже не знаю какой. Возбужденной, что ли. Взволнованной. Проснувшейся, да, совершенно проснувшейся. Хоть я и не смогла ощутить его прикосновение, само его присутствие встряхнуло меня. Однако не успела я как следует обрадоваться его появлению, как он вдруг вылетел из палаты, словно за ним по пятам гнался дьявол. Последние десять часов Адам пытался попасть ко мне и, когда это ему наконец удалось, сбежал через десять минут после прихода. Может, я напугала его. Может, он не захотел иметь со мной дело. Может, я здесь не единственная трусиха. В конце концов, и я ведь целый день мечтала, чтобы Адам пришел, а когда его пустили, сбежала бы, найдись у меня силы.
— Ты не поверишь, какой сумасшедший был вчера вечер, — говорит Ким и начинает мне обо всем рассказывать. Об истериках своей матери, о том, как она закатила сцену перед моими родственниками, которые были очень снисходительны и милы. О скандале, случившемся у них при входе в «Роузленд театр»[39] перед толпой панков и хипстеров. Как Ким заорала на рыдающую мать: «Сейчас же соберись и начни вести себя как взрослая», а потом зашагала в здание, оставив шокированную миссис Шейн на тротуаре, и группа парней в коже и шипах, с волосами кислотных цветов восхищенно хлопала ее по ладони. Она рассказывает об Адаме, о его решимости повидать меня, о том, что, когда его не пустили ко мне в палату, он позвал на помощь своих приятелей–музыкантов, которые оказались вовсе не такими надутыми тусовщиками, как она полагала. Потом Ким сообщает, что ради меня в больницу пришла настоящая рок–звезда.
"Если я останусь" отзывы
Отзывы читателей о книге "Если я останусь". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Если я останусь" друзьям в соцсетях.