– Много баб понадобится. Здесь всего десять вигвамов, Керли.

– Вы узнаете своих лошадей, мистер Чепмэн? – спросил Элрой.

– Пока нет. Но они слишком тесно стоят, чтобы можно было хорошо рассмотреть всех.

– Это кайова. Я их ни с кем не спутаю.

– Не думаю, Тэд, – возразил Цинциннати. – По-моему, это команчи.

– Откуда знаешь?

– Оттуда же, откуда ты знаешь про кайова, – ответил Цинциннати. – Я команчей ни с кем не спутаю.

Карл не обращал на них внимания, потому что Тэд и Цинциннати вечно спорили.

– Какая разница? Индейцы они и есть индейцы, и здесь не резервация, поэтому добра от них не жди.

– Мне нужны те, что набеги устраивали… – вставил Билл Чепмэн.

– Понятное дело, босс, но неужели ты их отпустишь, если это не они?

– Они могут устроить такой же набег в следующем году, – заметил Цинциннати, осматривая винтовку.

– Проклятье, – взорвался Маленький Джой. – Ты хочешь сказать, что мы весь день натирали задницы в седлах, чтобы сейчас развернуться и уйти, никого не убив? Черта с два!

– Тише, братишка. Я уверен, мистер Чепмэн совсем не это имел в виду. Не так ли, мистер Чепмэн?

– Да, – зло произнес ранчеро. – Карл прав. Не важно, та это банда дикарей или нет. Избавимся от этих – остальные дважды подумают, прежде чем устраивать новые набеги.

– Так чего мы ждем? – Питер азартно посмотрел по сторонам.

– Только женщин не убивайте, – впервые подал голос Уэйд Смит. – Я себе возьму парочку. Мне за работу полагается.

– Дело говоришь, – хохотнул Дэйр Траск. – А я уж думал, опять скучать придется.

Для возбуждения, охватившего мужчин, появилась ещё одна причина. Женщины! Об этом они не думали раньше. Спустя десять минут тишину взорвал треск винтовочных выстрелов. Когда затих последний выстрел, в живых осталось четыре индейца: три женщины и одна девочка, которая показалась Уэйду Смиту слишком хорошенькой, чтобы пустить ее в расход сразу. Женщин изнасиловали и убили.

На закате четырнадцать мужчин покинули поселение индейцев. В перестрелке был потерян один человек – бывший помощник шерифа. Увозя его тело, в отряде думали о том, что его смерть – жертва, которую они могли себе позволить.

В лагере после их отъезда воцарилась тишина, все крики унес с собой ветер. И лишь река продолжала реветь. Не осталось никого, кто мог бы оплакать погибших команчей, не имевших никакого отношения к ограбившим ранчо Билла Чепмэна индейцам кайова. Не осталось никого, кто окропил бы слезами тело девочки, которая приглянулась Биллу Чепмэну своей темной кожей и голубыми глазами, глазами, которые выдавали в ней примесь белой крови. Никто из ее племени не слышал, как она страдала перед смертью, потому что ее мать умерла до того, как они закончили насиловать девочку. Той весной ей исполнилось десять лет.

Глава 3

– Кортни, опять ты сутулишься. Леди не должны сутулиться. Боже, неужели тебя вообще ничему не научили в этих твоих дорогих школах для девиц?

Девочка, которую ругали, покосилась на мачеху, открыла было рот что-то сказать, но передумала. Что толку? Сара Уайткомб, ставшая теперь Сарой Хорте, слышала только то, что хотела слышать, и ничего больше. Впрочем, она все равно уже не смотрела на Кортни, ее внимание привлекла показавшаяся вдалеке ферма.

Кортни все же выпрямила спину, и, почувствовав, как протестующе заныли мышцы шеи, стиснула зубы. Почему Сара только к ней цепляется? Иногда эта женщина изумляла Кортни. Большую часть времени девушка предпочитала отмалчиваться. Уходить в себя – это был ее способ не подпускать к себе зло. В последнее время, если ее былая смелость и просыпалась, то очень редко, – в минуты смертельной усталости, когда ей становилось уже все равно. Но девушка не всегда была таким комком страхов и неуверенности в себе. В детстве Кортни – это не по годам смышленый, общительный ребенок, веселый и озорной. Мать, бывало, поддразнивала ее, говоря, что внутри нее живет чертенок. Но мать умерла, когда девочке было всего шесть лет.

За прошедшие с тех пор годы Кортни отправляли из одной школы в другую; ее отец, охваченный горем, не мог помочь дочери справиться с чувствами. И Эдварда Хорте, по-видимому, устраивало, что Кортни разрешали приезжать домой только летом, и то на несколько недель. Но даже в это время у Эдварда не находилось времени побыть со своим единственным ребенком. Почти все военные годы он вообще не появлялся дома.

К пятнадцати годам Кортни уже слишком долго была нежеланной и нелюбимой. Она перестала быть открытой и приветливой, превратившись в скрытную и настороженную девочку, настолько чувствительную к реакции окружающих, что при малейшем намеке на их недовольство она моментально уходила в себя. Отчасти в этой болезненной стеснительности были виноваты многочисленные строгие учителя девочки, но основная причина коренилась в постоянных попытках вернуть отцовскую любовь.

Эдвард Хорте был врачом, и его процветающая практика в Чикаго почти не оставляла ему времени на что-либо, кроме пациентов. Высокий, элегантный южанин обосновался в Чикаго после женитьбы. Кортни казалось, что в мире нет мужчины красивее и трудолюбивее отца. Она боготворила его и будто умирала всякий раз, когда он смотрел на нее невидящими глазами, такими же медово-карими, как у нее.

До начала Гражданской войны отец не находил времени для Кортни, но после ее окончания стало еще хуже. Война сделала что-то страшное с этим человеком, ведь, в конце концов, из-за своих человеколюбивых убеждений ему пришлось воевать с людьми, среди которых он родился и рос. Вернувшись домой в 1865 году, Эдвард забросил практику и превратился в затворника. Запираясь в кабинете, он пил, чтобы забыть все смерти, которые не смог предотвратить. Благосостояние семейства Хорте пошатнулось.

Если бы не предложение старого наставника Эдварда доктора Амоса возглавить его практику в техасском городке Уэйко, отец Кортни наверное, спился бы до смерти. Доктор Амос писал, что разуверившиеся во всем южане хлынули на запад в поисках новой жизни. Эдвард решил стать одним из тех, кто предпочитает надежду разочарованию.

У Кортни тоже должна была начаться новая жизнь. Больше не будет ни школ, ни долгих разлук с отцом. У девушки появился шанс убедить его, что она вовсе не обуза, и что любит его. Они будут жить вдвоем, и никто не встанет между ними, говорила Кортни себе.

Но когда в Миссури их поезд задержался, отец сделал нечто невообразимое. Он неожиданно женился на Саре Уайткомб, которая уже пять лет служила у них экономкой. Скорее всего, ему пришлось пойти на это, чтобы пресечь разговоры о том, что одинокой тридцатилетней женщине неприлично путешествовать с доктором Хорте.

Эдвард не любил Сару, а Сара положила глаз на Хайдена Сорреля, одного из двух мужчин, которых Эдвард нанял в сопровождающие на время переезда через опасные земли Техаса. Сара резко изменилась прямо в день свадьбы. Если раньше она была очень добра к Кортни, то теперь сделалась настоящей мегерой: командовала, критиковала, не задумываясь о чувствах других. Кортни уже и не пыталась понять природу этой перемены. Она просто старалась как можно меньше попадаться Саре на глаза. Но это было не просто, когда пять человек в одном фургоне пересекают прерии Канзаса.

Покинув Уичито, они двинулись вдоль реки Арканзас и отдалялись от русла только для того, чтобы подыскать усадьбу или городок для ночлега. В конце концов, впереди их ждало еще немало ночей под открытым небом, когда они доберутся до двухсотмильного отрезка пути, тянущегося через Индейскую территорию.

Индейская территория. От одного названия Кортни бросало в дрожь. Но Хайден Соррель и второй парень, которого звали просто Даллас, уверяли, что бояться там нечего, если взять с собой несколько коров, для подкупа индейцев. Джесси Чизхольм, наполовину чироки, нашел сравнительно ровный путь между Сан-Антонио, Техасом и Уичито. В 1866 году Чизхольм возил по этому пути товары, а потом поселенцы стали использовать маршрут, чтобы пересекать прерии. Люди прозвали дорогу Тропой Чизхольма. Первые стада скота из Техаса попали в Абилин именно по этой дороге.

Нынче стада через Канзас перегонял торговец скотом из Иллинойса Джозеф Маккой, кроме того, их перевозили по Канзасско-Тихоокеанской железной дороге, западную ветку которой наконец дотянули до Абилина. Пресная вода Смоуки-Хилл, тучные пастбища и близкое соседство с фортом Райли сделали Тропу Чизхольма идеальной дорогой для перегона скота на восток.

Железная дорога преобразила жизнь Абилина. Еще в прошлом году весь город состоял из дюжины деревянных домов, теперь же он значительно разросся. Тут появилось несколько салунов и прочих злачных мест, привлекательных для ковбоев, пригонявших стада.

Было бы еще лучше, протянись железная дорога дальше. Но пока этого не случилось, и Абилин стал самой дальней точкой, до которой Хорте смогли добраться с относительным удобством. Там они купили фургон, чтобы перевезти те немногие вещи, что взяли с собой из дома. Этот фургон уже ездил по Тропе. Осознание того, что их транспортное средство однажды уже безопасно пересекло Индейскую территорию, немного успокаивало.

Кортни с большим удовольствием вернулась бы на восток и добралась до Техаса объездным путем. Изначально они так и планировали: пересечь юг и потом попасть в Техас с востока. Но Саре захотелось проведать родственников в Канзас-Сити, прежде чем ехать в такую даль. Поэтому, когда Эдвард услышал об этой безопасной коровьей тропе, и узнал, что она проходит мимо Уэйко – их пункта назначения, – он решил изменить маршрут. В конце концов, они уже находились в Канзасе, и путешествие напрямик сэкономило бы массу времени. На самом же деле он не хотел ехать через юг по совсем другой причине: он боялся снова увидеть царившую там разруху. И когда подвернулся новый, более удобный путь, Эдвард охотно принял его.

Даллас уехал вперед к ферме, которую они заметили, а потом вернулся с сообщением, что хозяева разрешили им переночевать в сарае.

– Нам это подходит, доктор Хорте, – сказал Даллас Эдварду. – Нет смысла сворачивать с пути и ехать лишнюю милю, чтобы ночевать в Рокли. Это мелкий городишко, и там для нас может не оказаться места. Утром мы возвратимся к реке.

Эдвард кивнул, и Даллас направился на свое место рядом с фургоном. Кортни не нравился ни Даллас, ни его друг Хайден, всю дорогу продолжавший строить глазки Саре. Даллас намного младше Хайдена, ему около двадцати трех лет, поэтому Сара его не интересовала. Зато он проявлял интерес к Кортни. Грубоватая красота Далласа тоже привлекала Кортни, и его интерес очень польстил бы ей, если бы она не видела, как жадно он ощупывает взглядом каждую попавшуюся на пути женщину. Будучи достаточно умной, чтобы не потерять голову от внимания мужчины, она понимала, что интересует его только потому, что он – нормальный здоровый парень, а она – единственная в их компании женщина, достаточно молодая, чтобы удовлетворить его вкусы.

Кортни знала, что некрасива, по крайней мере не настолько красива, чтобы привлекать мужчин, когда рядом есть другие женщины. О, у нее красивые волосы и глаза, и приятные черты лица, если не обращать внимания на пухлые щеки, но мужчины редко это замечали. Они смотрели на ее приземистую, полную фигуру и отводили взгляд.

Кортни ненавидела свою внешность, но еда часто была для нее единственным утешением. Несколько лет назад ей было все равно. Дети дразнили ее из-за веса, а она в ответ ела еще больше. Когда же собственная внешность начала ее волновать, она попыталась сбросить вес и, надо сказать, преуспела. Теперь ее называли пухленькой, а не жирной.

Единственное, что утешало и радовало после женитьбы отца, – он начал замечать Кортни, подолгу разговаривал с ней, когда они ехали рядом в фургоне. Но девушка приписывала это не его женитьбе. Скорее это происходило потому, что в дороге они вынуждены были находиться рядом. Как бы то ни было, у нее стали появляться мысли о том, что все не так безнадежно. Может быть, отец и правда снова полюбит ее так, как любил до смерти мамы.

Эдвард натянул вожжи и остановился перед большим сараем. Кортни прожила всю жизнь в Чикаго. И ее не переставало удивлять, что есть люди, которые, как фермер, вышедший их поприветствовать, добровольно селятся в такой глуши, где нет даже соседей. Кортни нравилось бывать одной, но только в доме, окруженном другими домами, где наверняка есть люди. Жить так далеко от общества, в этих диких местах, где все еще промышляли индейцы, было небезопасно. Фермер оказался могучим мужчиной, весом не меньше двухсот пятидесяти фунтов[2] со светло-карими глазами на румяном лице. Улыбаясь, он сказал Эдварду, что в сарае хватит места и для фургона. Когда фургон въехал в сарай, мужчина помог Кортни выйти.

– А вы хорошенькая! – сказал он и протянул руку Саре. – Только вам бы не мешало немного набрать весу, дорогуша. Вы просто тростинка.

Кортни вспыхнула, по ее лицу пошли красные пятна разных оттенков, она опустила голову, надеясь, что Сара этого не услышала. Он что, сбрендил? Она уже два года пытается сбросить вес, а этот человек говорит, что она слишком худая. Пока Кортни боролась с замешательством, Даллас подошел к ней сзади и прошептал на ухо: