Розмари Роджерс - Это неистовое сердце

– Сделать что-нибудь, говоришь? Что сделать?.. – вырвалось у Люкаса, словно против воли. – Думаешь, мы смогли бы когда-нибудь пожениться? Кто-то нам позволил бы? Господи, разве ты можешь понять, каково это… ждать, мечтать, хотеть того, чего никогда не сможешь получить, и знать об этом?! – Он отвернулся, словно слепой, невидяще уставился в окно, вцепившись в подоконник. – Илэна… наверное, я влюбился в нее с того момента, как увидел. Она стала лихорадкой, болезнью в крови, от которой нельзя вылечиться. Можешь ты это понять? Можешь понять, как все случилось?!

Сначала я думал, она моя настоящая мать, и не боялся этой любви, ведь это так естественно. И потом, однажды, она все открыла. Мол, я достаточно взрослый, чтобы узнать правду. Сказала, что не делает никакой разницы между мной и ее собственными детьми и любит даже больше, чем их, и…

Боже, помоги мне, я думал только о том, что она мне не мать, а женщина, и хотел ее! Ничего больше не имело значения, слышишь? Только она, держать ее в объятиях, целовать губы и… ведь она сама сказала, что любит… больше, больше своих детей, и я поверил, придал ее словам то значение, которое хотел видеть. Я… а, черт!

Он повернулся так резко, что я испуганно охнула.

– Почему я говорю тебе все это? Почему тебе? Я всегда считал, ты меня осуждаешь… ненавидишь и не нравишься мне… чем-то напоминаешь ее… прямые тяжелые волосы, выражение глаз, когда злишься или упрямишься. Но ты так холодна… словно лед, только если рассердишься, становишься другой.

– Именно поэтому ты так часто пытаешься разозлить меня? – еле слышно прошептала я, чувствуя себя странно приподнято, будто стою на пороге некоего пугающего открытия, которое должно было навсегда изменить мою жизнь. Именно этого я не хотела: не хотела чувствовать себя беспомощной, покорной, слабой. Но не смогла ни пошевелиться, ни запротестовать, когда Люкас широкими шагами пересек комнату и оказался рядом. Он стоял, озадаченно глядя на меня сверху вниз, словно увидел впервые в жизни, и что-то в его глазах заставило меня затаить дыхание.

– Зачем ты вынудила меня сказать это вслух?! Какое тебе дело до наших жизней и секретов? Ведешь свою игру, словно шахматную партию! Если я и люблю Илэну, что тебе до этого?! Выходи за моего брата и уезжай! Забудь о нас! Не думаю, что ты любишь кого-то, кроме себя, Ровена Дэнджерфилд!

Он говорил по-испански, хрипло, резко, и я отвечала на том же языке.

– Ты убил своего отца? – не выдержала я, сама не понимая, почему спросила об этом.

Он сморщился, но, к моему удивлению, ответил.

– Значит, и ты так думаешь? Да, я могу признаться, если виноват. Наверное, убил, хотя не так, как думаешь. Не я нажал курок винтовки, но стал причиной того, что он появился в этот день на ранчо. Хочешь знать, как это случилось? Не догадалась? – Люкас коротко засмеялся… Это был даже не смешок, а возглас отвращения к самому себе. – Какой невинный взгляд! Могу поклясться, твои губы дрожат! Хочешь слышать правду или судить, не зная? – Гибким, грациозным движением он бросился на постель, прижав меня к подушке, глядя в глаза суженными зрачками. – Слушай же, и если хоть еще раз заговоришь об этом или будешь приставать с вопросами, клянусь, убью на месте.

Люкас говорил мягко, но с ощутимой угрозой, заставившей меня онеметь.

– Он застал нас. Нет, не в постели, но я целовал ее, держа в объятиях, а она тоже обнимала меня. Он вошел. Никто не ожидал, что Алехандро возвратится в этот день из Мексики… а может, он сделал это специально. Удивительно только, что отец был так спокоен. Будь я на его месте, покончил бы с обоими. Но он только подошел к Илэне и ударил ее… Я чуть не убил его за это, но она бросилась между нами и велела мне уйти. А он… он сказал: «Да, лучше убирайся с глаз моих, пока я не успокоюсь, и оставь мою жену в покое! Я был причиной смерти твоей матери, не хочу, чтобы и твоя кровь была на моих руках!» А Илэна продолжала кричать, чтобы я немедленно ушел. Господи, я был так молод тогда и не знал, какого дьявола можно тут поделать, только понимал, что виновен в страшном преступлении и он имеет право убить меня, если пожелает! Но Алехандро только презрительно отогнал меня, словно собаку, ударил рукояткой пистолета. До сих пор остался шрам, видишь? Метка Каина.

Он говорил с таким отчаянием и мукой, что вынести это было невозможно.

– Но ты ушел! И не убил его! – выкрикнула я, а его пальцы только крепче впились в мои плечи.

– Нужно было либо остаться и убить его, либо взять ее с собой. Он избил ее кнутом и ушел. Винил ее во всем, заявил, что найдет Шеннона, скажет, где отыскать ее, и раз и навсегда покончит с кровной враждой. Но люди Шеннона нашли его раньше и убили из засады, не дав возможности все объяснить. Не случись этого, я возненавидел бы его навсегда. Но…

– Ты расправился с теми, кто убил его. Отомстил. Даже отец говорил, это была честная драка и справедливость на твоей стороне.

– Я убил этих двоих не за него! За себя! Ты ведь сразу поняла это, правда? Иначе они покончили бы со мной, а твой отец спас меня от виселицы. Зря он это сделал, как ты думаешь? Не прояви Гай ненужного благородства, тебя бы здесь не было.

– Ты хотел умереть? – прошептала я осуждающе.

– Не знаю. Может быть. Мне было так плохо… ничего не понимал и даже потом…

Он не закончил фразу, да и не нужно было. Я увидела отражение его глаз и поняла: опять Илэна. В этот момент я возненавидела их обоих. Ведь была Фло и была Луз… и еще десятки беременных женщин, с которыми он играл, которых использовал, а сам все время стремился заполучить только Илэну.

– Может, тебе нужна всего-навсего только другая женщина, – прошептала я голосом, который не узнала сама. – Такая же недосягаемая и такая же расчетливая.

Моя рука сама поднялась и коснулась его волос на затылке, притягивая голову к себе.

Не помню, что я хотела, что пыталась доказать! Причинить ему боль за то, что не любил меня? Показать, что женщины тоже могут использовать губы и тело, чтобы возбудить страсть, которую нельзя ни утолить, ни насытить? Или бросить вызов Илэне?

Но все было забыто, когда Люкас поцеловал меня. Даже сейчас, когда пишу эти строки, вновь оживают чувства, вырвавшиеся ниоткуда, завладевшие мной, лишившие воли.

Меня и раньше целовали, я знала, как глубоко могут затронуть душу мужские ласки. От поцелуев Тодда перехватывало дыхание, кружилась голова, дрожали ноги. Тодд был человеком, привыкшим получать все, что пожелает, мужчиной, решившим, что хочет меня, и стремившимся показать свою власть.

Но Люкас целовал, словно ненавидел, словно против воли, словно человек, достигший глубин отчаяния, которому некуда деваться.

Я была рядом. Женщина с теплыми губами, намеренно завлекшая его. Люкас знал это, его руки, скользнув по плечам, обвились вокруг моей шеи, словно намеревались стиснуть горло насмерть. Но тут же лицо мое очутилось в его ладонях, пальцы запутались в моих волосах, так что я не смогла увернуться от разъяренных, жестоких поцелуев, даже если хотела бы.

Но тут я поняла, что не хочу убегать, не хочу скрываться, и это открытие было таким пугающим, что я чувствовала только: никогда, никогда не испытывала ничего подобного, словно сам демон завладел мной.

Я застонала под градом поцелуев, забыла о боли в руке, о повязке, наложенной Люкасом, – пальцы рвали пуговицы его рубашки, пока не обнаружили теплую мускулистую грудь. Я хотела его, и это ужасающее чувство преследовало меня – невозможно было испытывать подобное к мужчине!

Не знаю, какой дьявол поймал нас в сети, но Люк испытывал то же самое! Тяжелое тело придавило меня к кровати, жар, исходивший от него, опалил меня. Губы коснулись глаз, прикрыв веки, потом мочек ушей. Шепот звучал в ушах проклятием:

– Ведьма! Колдунья!

Но я ощущала себя так, словно околдована сама, и тут его губы завладели моими и все мысли куда-то улетучились.

Именно Люкас оказался сильнее дьявола, бродившего в крови Дэнджерфилдов и заставлявшего меня забыть обо всем, кроме сотрясающей тело лихорадки.

После того как он резко отпрянул, оставив меня, задыхающуюся, потрясенную внезапным возвращением к реальности, через открытое окно послышался веселый, беззаботный смех Илэны. Она разговаривала с кем-то, хотя слов я почти не разбирала – в ушах громом отдавалось собственное хриплое дыхание, а сердце сжимал горький злой стыд.

Люкас смотрел на меня, но выражение глаз было трудно понять – он стоял спиной к окну, откуда струился яркий солнечный свет. Я представляла, как выгляжу сейчас – губы распухли и болят от безумных поцелуев, волосы спутаны, блузка сползла с плеч, словно у женщины, опьяненной желанием… и ненавидела себя за это, а еще больше ненавидела его.

– Ровена… – странным, почти извиняющимся голосом пробормотал он, но к этому времени я была слишком, даже слишком унижена, чтобы понять это.

– Ну? Видишь, как легко найти утешение в женских поцелуях? Заставила я тебя забыть ее хоть на мгновение? – выдавила я и тут же заметила, как сжались губы Люка, поняла, что снова рассердила его, и обрадовалась этому. Может, хоть теперь он распознает, как постыдно я предала себя. Слабость. Желание.

– Тебе и вправду нравится играть с людьми? – презрительно бросил Люкас. – Где ты научилась всем трюкам записных шлюх? От Шеннона или его бостонского племянничка? И что пытаешься доказать?

Мое лицо горело, тело было охвачено жаром, руки тряслись. Но я выдавила улыбку:

– Зачем злишься? Я только пытаюсь помочь тебе – заставить понять, что одна женщина ничем не хуже другой… в определенном месте при определенных обстоятельствах. Можешь жениться на Луз и сделать ее счастливой.

– Боже всемогущий! – взорвался он, потемнев лицом от сдерживаемого гнева. – Что ты за человек? Так холодна внешне и такая теплая в моих объятиях!

– Почему тебя удивляет, что женщина может быть столь же хитрой и расчетливой, как мужчина? Почему вас всегда поражает, что женщина может играть в мужские игры и брать при этом верх?!

– Не играл я ни в какие игры, черт бы тебя взял!

Растерянность и раздражение в его голосе на мгновение потрясли меня, но показывать это было нельзя…

– Но во что ты тогда играешь? Знаю, ты хотел меня, Люкас, но что еще? Влюбился в меня? Хочешь жениться и взять в свои руки контроль над моим состоянием? Сможешь так легко забыть Илэну?

Он явно успокоился. Наверное, я все-таки выдала себя.

– Нет. Ее я забыть не могу. Неужели не видишь? Илэна – часть моей души и всегда ею останется, пока жив. Но я способен желать другую и хочу тебя. Не твоих проклятых денег, не половину ранчо! Понятно? Господи, что тебе от меня нужно?

– Ничего! – бросила я в него, как камнем. Нужно было причинить Люкасу боль, чтобы как-то защитить себя. – Что мне делать с собственностью другой женщины? Чужих остатков мне не надо, Люкас Корд!

– Ты, наверное, не понимаешь, что это значит – любить! Такие, как ты, дают человеку ровно столько, чтобы он приползал снова и снова, на коленях молил о новой милости, и это будет продолжаться до тех пор, пока беднягу не используют и не выбросят как ненужную тряпку!

– А Илэна другая?

– Илэна – настоящая женщина! Она знает, что такое страдание! И не похожа на тебя, не пытается играть на чужих чувствах!

– Как ты слеп!

– Не желаю больше ничего слышать, – жестко, холодно заявил Люкас. – Слушай, что я скажу, и слушай хорошенько! От тебя с самого начала не было ничего, кроме неприятностей, и предупреждаю: прекрати вмешиваться в чужие дела! У тебя достаточно времени, чтобы выбрать! Выходи за Рамона и уезжай или становись второй женой Хулио!

– А себя нарочно не упоминаешь? Или сохраняешь напоследок?

– Вот именно! Если останешься, обещаю, сделаю то, что должен сделать уже давно. Взять тебя. Но не жди никаких обещаний жениться! Нет еще бабы, от которой я не устал бы… после того как спал с ней! А когда надоешь, дам знать Шеннону и заставлю заплатить выкуп за твое возвращение! И отдам ему… может, немного поношенную, но еще пригодную для употребления.

Стук захлопнувшейся двери громом отдался в ушах. Но у меня было время взять себя в руки до того, как вошел Рамон, бледный от гнева.

– Ровена! Если бы ты знала, как я волновался! Но мать сказала, ты хочешь поговорить с Люкасом, и я…

Рамон нервно зашагал по комнате. Я еще никогда не видела его в таком состоянии.

– Не знал, что и думать! Ровена, я должен знать. Вы ведь чувствуете, как я отношусь к вам… Вы мне небезразличны… больше, я люблю вас! И молчу только из-за обстоятельств, приведших вас сюда! Не хочу, чтобы вы думали… О Боже, сам не знаю, что говорю. Я хотел все рассказать, когда придет время, когда вы будете готовы выслушать. Но сейчас… как я могу быть откровенным? Что он вам сделал? Если хоть пальцем коснулся, клянусь, убью его, не посмотрю, что это мой брат!