Розмари Роджерс - Это неистовое сердце

Веревка, свисающая с горы словно змея, ударила меня по лицу.

– Ровена! Ты слышишь меня? Лови веревку! Можешь ее удержать?

– Н-нет! – всхлипывала я в отчаянии и страхе, что он сейчас уйдет. – Люкас! Я не могу! Пальцы…

– Попытайся обвязаться ею. Продень под мышки. Там, на конце, скользящая петля. Освободи руку…

Мокрая веревка болталась перед глазами, шлепая по щекам при каждом порыве ветра. Усилием воли я заставила себя оторвать ладонь от дерева, пытаясь не думать о том, что может случиться, и неловкими пальцами растянула петлю.

– Ро! Не спеши! Ты можешь это сделать. Только не смотри вниз. Пролезь в петлю и попытайся затянуть ее.

Почему голос Люкаса так дрожит? Что с ним?

Мозг отдавал приказы, я, инстинктивно подчиняясь, продела голову и плечи сквозь петлю. Остается только попытаться отпустить другую руку и довериться Люкасу. А что, если он захочет просто отпустить веревку и позволит мне провалиться в жадно разверстую водяную пучину, поднимающуюся все выше с каждой минутой?

Я застонала от ужаса и боли, но в этот момент молния снова разрезала тьму. Люкас опять позвал меня. Неужели в голосе слышится тревога… почти отчаяние?

– Разожми руку, Ровена! Держись! За веревку держись! Не отпускай! Сейчас я тебя подниму!

Я механически подчинилась, чувствуя, как холод и онемение поднимаются до самого горла, но упрямо цеплялась за веревку как за последнюю соломинку.

Веревка медленно ползла вверх, спасение было близко. Пусть каменистый склон каньона царапает лицо, оставляя синяки. Даже через мокрую одежду я чувствовала боль – коленки, грудь и даже щеки были стерты до крови.

Юбка за что-то зацепилась и порвалась… какая разница! Зато я все выше и выше поднималась вверх…

– Ро?! Господи, что ты делаешь здесь в эту бурю? Неужели никто не предупредил тебя?

Жесткие пальцы врезались в избитые плечи, причиняя еще большую боль, чем веревки. Я внезапно обнаружила, что лежу в луже, тяжело дыша.

– Лежи, не двигайся.

Веревка ослабла. Люкас стащил петлю, стало чуть легче.

– Люк?..

– А кого еще ты ожидала здесь найти? – резко спросил Люкас, осторожно откидывая мои волосы со лба. – Можешь встать? Во всяком случае, придется, я не в том состоянии, чтобы тебя тащить.

Голос едва заметно смягчился; он подвел лошадь ближе. Внезапно вспомнив о бедняжке Фелиси, я горько заплакала, вздрагивая от обиды.

– Ради всего святого! Сейчас не время впадать в истерику! Здесь нельзя оставаться. Попытайся встать. Держись за меня.

Я вцепилась в протянутую руку, с трудом поднялась, не понимая, почему Люкас весь сжался.

– Дьявол! – тихо выругался он и, не успела я ответить, приказал: – Пойдем! Видишь, вон там горит свет. Шевели ногами, двигайся! Того и гляди, молния ударит.

Мы, спотыкаясь, добрели до крошечной хижины. Дверь была открыта. Я протащилась через порог и мешком свалилась на пол.

Дверь со стуком захлопнулась; с усилием повернув голову, я увидела, как Люкас стоит, прислонившись к стене, глядя на меня так, словно сам не верит тому, что видит.

– Ровена! Какого дьявола ты здесь делаешь?

Первое, что я заметила, – кровь, просочившаяся через наспех наложенную повязку и капавшая на пол. Как он еще способен стоять на ногах?!

– Ты услышал меня, – охнула я.

Люкас, нахмурившись, процедил сквозь стиснутые зубы:

– Ты с ума сошла! Иди скорее к огню и сними мокрую одежду! Я пойду привяжу лошадь.

– Это ты сумасшедший! Смотри, кровь на полу! – Я с трудом поднялась. – Пойду сама привяжу лошадь, а ты ложись!

– Почему ты вечно споришь? – рассерженно пробормотал он и, когда я подошла, начал ругать меня по-английски, испански и апачи.

– Но тебе гораздо хуже, чем мне, – с удивительным спокойствием возразила я. – По крайней мере у меня кровь не идет. Объясни, что делать, я пойду на улицу.

Я подошла слишком близко, Люкас отпрянул. Но, схватив его за руку, я почти волоком дотащила до очага, уложила на пол.

– Слушай, – простонал он. – Лошадь нужно расседлать и завести под навес. Мне нельзя терять сознание, ты сама не сможешь…

– Смогу! Вполне смогу. Думаешь, никогда раньше не делала этого?

Я наклонилась, решив завязать потуже бинты, но Люкас побелел от боли, когда мои пальцы прикоснулись к ране.

– Успокойся, я делаю то, что необходимо. И не двигайся с места, пока я не вернусь.

Уголки его губ дернулись в усмешке.

– Хорошо, мэм, есть, мэм. Говоря по правде, я не знаю даже, смогу ли встать.

– Даже не пытайся, – повторила я, заставляя себя говорить уверенно и спокойно, не показывая, как дрожат от слабости ноги.

– У тебя тоже кровь, – пробормотал он как-то странно.

– Всего-навсего царапина. Вот вернусь и что-нибудь сделаю с ней.

Пришлось толкнуть дверь изо всех сил, и я услышала, как она громко захлопнулась за спиной. К счастью, лошадь Люкаса была хорошо вышколена. Она все еще стояла на месте, вздрагивая каждый раз при раскатах грома. Я повела животное, или, скорее, оно повело меня, к навесу – ветхому, открытому с двух сторон сооружению. Пальцы онемели, я чувствовала себя неуклюжей и неловкой, но все же удалось почти досуха вытереть коня соломой. Чуть больше времени ушло на то, чтобы найти ящик, где хранилась кукуруза. Засыпав лошади корм, я вышла из-под навеса, чувствуя, как все тело трясется от озноба. Даже на ровном месте вода доходила до щиколоток. Снова блеснула молния. Стараясь ни о чем не думать, я пробиралась к двери, держась за стену хижины.

Благополучно возвратившись, я несколько минут отдыхала с закрытыми глазами, благодарно впитывая идущее от очага тепло. Постепенно здравое мышление начало возвращаться. Что я здесь делаю? Почему пришла?

– Ро! Как ты?

– Не называй меня так! – рявкнула я, открывая глаза и удивляясь, почему он не ответил в том же тоне и почему его голос звучит так тихо, но тут заметила, что Люкас весь дрожит. – У тебя идет кровь! – охнула я и, только подойдя ближе, заметила, что вода с моей одежды льется на пол.

Огонь горел ярко, и Люкас сцепил зубы, чтобы они не стучали. Сняв с него одеяло, я прикоснулась к насквозь пропитанной кровью повязке и почувствовала, как он дернулся.

– Ох, какая ты холодная… лучше снять все с себя… там одеяло… – почти неразборчиво пробормотал он.

– Не разговаривай! У тебя температура!

От него исходил невыносимый жар, дыхание стало прерывистым.

Я отошла к дальнему концу крохотной комнатенки и, забыв о скромности, повернулась спиной к Люкасу, стянула насквозь промокшую, липнувшую к телу одежду. Схватив с пола одеяло, я накинула его на плечи и обернулась.

– Нечего глазеть, – невольно вырвалось у меня, но Люкас только сощурил глаза и, подняв стоявший рядом кувшин, поднес его ко рту.

– Тебе тоже не мешает выпить!

Удивляясь собственному раздражению, я вырвала кувшин и, последовав примеру Люкаса, сделала несколько глотков. Жгучая жидкость опалила глотку, зажгла пламя в желудке; кашляя и отплевываясь, я почти отшвырнула кувшин. Глаза застлало слезами, но Люкас хрипло расхохотался, содрогаясь от озноба.

– Оставь и мне немного!

– Нужно было вылить все на тебя.

Он закашлялся, сморщился, и я, охваченная раскаянием, тут же встала на колени рядом с ним.

– У тебя лихорадка. И эта промокшая повязка только ухудшит твое состояние. Дай мне взглянуть на рану.

– Черт бы тебя побрал, женщина! – охнул Люкас. – Держи руки подальше… ох!

Застонав от боли, он закрыл глаза – я безжалостно сорвала повязку и обрадовалась, что он не видит моего лица. Кинжальные порезы выглядели неважно – все еще кровоточили, но пулевая рана в плече нагноилась и распухла.

– О Боже! Люкас! Нужно что-то делать!

– Знаешь… как вытащить пулю? Она все еще… в ране, – проскрежетал сквозь зубы Люкас, не открывая глаз, и, коснувшись раны, я вновь услышала стон; на секунду показалось, что он потерял сознание.

– Люкас!.. – умоляюще прошептала я; веки его чуть приоткрылись.

– Сунь мой… кинжал в угли. Собирался сделать это… после того как напьюсь… но теперь… придется попытаться… самой. Слышишь, Ро?

– Не могу, – затрясла я головой, хотя знала, что другого выхода нет. Нужно вынуть пулю, или Люкас умрет, а если я ошибусь, все равно умрет по моей вине, только из-за меня.

Следующий час вспоминается словно кошмарный сон. Лампы не было, комнату слабо освещал только огонь очага. Пришлось еще немного выпить, на этот раз текила обожгла горло не так сильно и даже немного успокоила. Я попыталась припомнить, что написано в давно прочитанных толстых учебниках по медицине. Но одно дело – теория, другое – практика. Между стонами Люкас объяснил, что делать, и, перед тем как начать, я вылила чуть не полкувшина текилы в глотку Люкаса. Не в силах взяться за нож из страха, что он выскользнет из трясущихся пальцев, я вымыла текилой руки, сжала зубы, борясь с нарастающей тошнотой, и начала искать пулю. Господи, забыть это невозможно! Липкие, скользкие от крови пальцы, сознание, что причиняю ему непереносимую боль, и страшная мысль: неужели пуля ударилась о кость и засела глубже, чем я думала? Что, если… Глаза Люкаса были закрыты, на лбу выступили крупные капли пота, побежали по бледному лицу, по ярко-красной полосе, оставленной кинжалом Рамона.

Я так сильно прикусила губу, что почувствовала соленый вкус крови во рту. Хотелось закричать, расплакаться, умолять: «Люкас, я не могу… не могу ее найти!»

Но Господь смилостивился – Люкас потерял сознание, дыхания не было слышно. Я даже боялась, что он умер. Нет… не может быть! Не позволю! И тут наконец я нащупала то, что искала – плоский искореженный кусочек металла, и отбросила его; капли крови брызнули мне в лицо. Теперь нужно остановить кровотечение. Подняв кувшин, я, поморщившись, полила рану жгучей жидкостью. Люкас непроизвольно дернулся, веки чуть затрепетали, но в этот момент он, широко размахнувшись, сбил меня на пол.

– Ох, черт возьми, Люкас, да успокойся же!

Всхлипывая, я накалила нож и навалилась на Люкаса всем телом, вспомнив, как молниеносно он прижег мне порезы. Нужно было последовать его примеру, и я сделала это, подавляя тошноту, вызванную запахом паленого мяса.

Одеяло давно развязалось, но мне было не до этого. Вскипятив воду в помятом закопченном кофейнике, я намочила в кипятке лоскуты, оторванные от юбки, и туго перевязала рану и только потом заметила, что вся покрыта синяками, и поняла: сейчас упаду от усталости. Силы внезапно иссякли. Наклонившись над Люкасом, я услышала неровное, прерывистое дыхание. Он трясся в ознобе, беспокойно метался. Последним усилием я натянула одеяло на нас обоих, прижалась к нему, пытаясь согреть теплом своего тела, и заснула… а может, потеряла сознание.

Не знаю, когда я пришла в себя. Огонь в очаге погас. Люкас что-то неразборчиво бормотал. Кожа его уже не была влажной и холодной – он весь горел и пытался сбросить одеяло, отодвинуться от меня подальше.

– Не позволю тебе умереть, слышишь, Люкас? – гневно закричала я.

Конечно, он ничего не сознавал, но звук собственного голоса немного меня успокоил. Я выползла из-под одеяла, разожгла огонь, налила воды в кофейник. Отыскала на полках в углу кофе, сахар, бобы и даже кусок бекона.

Дождь по-прежнему барабанил по крыше, но гром гремел уже не над головой, а где-то далеко, хотя рокот водяного потока не стихал.

Я не знала, что сейчас: день или ночь, – да и не стремилась узнать. Сварив кофе, я налила себе чашку, разбавила текилой, стала пить, морщась от неприятного вкуса, и успела наполовину осушить чашку, прежде чем силы вновь оставили меня. Я вновь залезла под одеяло, но голова кружилась, а сон все время прерывался. Не знаю, сколько продолжалось это полубессознательное состояние.

Когда я окончательно проснулась, голова болела, глаза резало, а в ноги и руки словно налили свинца.

В комнате стало чуть светлее. Огонь опять погас, кофейник все еще валялся у очага.

И тут, повернув голову, я обнаружила, что смотрю прямо в сонные полузакрытые глаза Люкаса Корда.

– Думал, ты мне привиделась! – пробормотал он хрипло, и я почувствовала, как его рука обняла мои плечи. Я лежала на боку, уткнувшись головой в его здоровое плечо, прижавшись так близко! – Теплая… не уходи, Ро!

Почти не сознавая, что делаю, я подняла руку, коснулась заросшего щетиной лица, встретила губами его губы – нетерпеливые, голодные, жадные, вздохнула облегченно, словно то, чего я ждала миллион лет, наконец-то должно случиться и давно загаданное желание сбывается.

– Не уходи… Ровена!

В дрожащем голосе звучал упрек, в руках не было сил, чтобы удержать меня, как несколько минут назад. На этот раз именно мне пришлось увернуться от настойчивых, отчаянных губ. Я сделала это не потому, что хотела, – просто пыталась вернуть хоть какое-то подобие здравого смысла – безумная страсть захватила нас обоих, лишила разума. Мы были словно животные, любовники, охваченные бредом непреодолимого желания. Требуя большего, чем поцелуй, я обняла Люка и почувствовала, как он сжался от боли. У него все еще держалась температура; отодвинувшись, я заметила его глаза – налитые кровью и лихорадочно блестящие. Он не хотел, чтобы я покидала его, и, только встав, я увидела выражение его лица и вспомнила, что совершенно обнажена.