Джейми Макгвайр - Этот прекрасный сон

– Зачем бы я стала тебе врать…

– …Скажи им! Я так боюсь! – заплакала Эйвери.

– Не бойся, детка! – крикнул я, давя на педаль газа. – Я иду! Клянусь, я скоро буду рядом!

– Джош! Джош!

Связь прервалась. Я сжал телефон в кулаке, молясь, чтобы она мне перезвонила. Через несколько минут я подъехал к больнице и припарковал свой внедорожник у въезда для машин «скорой помощи». Задыхаясь от волнения, бросился к дверям. В холле было полно стариков и больных детей, но своей жены я не увидел.

– Эйвери? – прошептал я.

Медсестра, стоявшая за стойкой регистрации, помахала мне рукой:

– Джош? Все нормально?

– Энджи, – вздохнул я, почувствовав некоторое облегчение при виде знакомого лица. – Мне позвонила Эйвери. Она должна быть здесь. По-моему, она попала в аварию. Где она?

– Джош, не нервничай.

Голос Энджи показался мне слишком спокойным, и я испугался еще сильнее. Вдруг меня кто-то окликнул. Я обернулся и увидел Эштон с блокнотом в руках.

– Джош! Я как раз собиралась тебе звонить. К нам привезли Эйвери.

– С ней все в порядке? Что случилось?

– Она слишком разогналась на повороте, и машина перевернулась. Она была пристегнута, но…

Эштон замолчала, подбирая слова. Я подождал секунды две, а потом не выдержал. Мне нужно было знать, что с моей женой.

– Что «но»? Говори же, черт возьми!

– Она в стабильном состоянии. Доктор Уивер только что была у нее. Она очнется. Доктор Розенберг прописал болеутоляющее.

– Как Пенни?

– Кто?

– Ребенок, – отрезал я и, пройдя за Эштон в двустворчатую дверь, оказался в коридоре.

Эштон остановилась и повернулась ко мне:

– Мне очень жаль, Джош. Мы сделали все, что смогли.

Я кивнул. Под тяжестью горя у меня чуть не подогнулись колени. «Мы сделали все, что смогли…» – эти слова завертелись у меня в мозгу. А я? Все ли я сделал? Я должен был помешать ей от меня уйти. Когда она сказала мне, что огорчена, я должен был ее выслушать, а не отмахиваться от нее, как от сумасшедшей. Жизнь с Эйвери стала воплощением всех моих мечтаний, а я позволил такому счастью утечь сквозь пальцы.

Я куда-то шел следом за Эштон, бездумно передвигая ноги. Только когда мы остановились, я понял, что она подвела меня к палате отделения, где за каждой дверью скрывается чья-то трагедия.

– Все будет хорошо, – сказала Эштон.

Я кивнул, зная, что это неправда. Я сам множество раз говорил это отцам и мужьям. Люди наших профессий считают себя обязанными произносить подобные слова. Так мы облегчаем свою вину. Тому, чья работа – спасать людей, очень тяжело чувствовать себя бессильным. Если мы не можем помочь, зачем мы вообще существуем? Я толкнул дверь, к которой Эштон меня подвела. От наших слов исход не зависел.

Эйвери казалась спящей. Светлые волосы разметались по подушке. Фарфоровая кожа на лбу и висках была в синяках. Вся палата была заставлена мерно пищавшими аппаратами. Я взял Эйвери за руку и нежно сжал ее пальчики: она казалась мне такой хрупкой, будто могла рассыпаться от моего прикосновения. Я содрогнулся от приступа горя, и слезы закапали на белое одеяло.

– Я не должен был отпускать тебя.

Поцеловав руку Эйвери, я прижал ее к своей щеке. Закрыл глаза, ощутив знакомое прикосновение мягкой кожи. Вспомнил, как она улыбалась мне в день нашей свадьбы.

– Мне невыносимо видеть тебя такой. Невыносимо видеть, что тебе больно. Я это добавлю в список наших антипатий, ладно? – Чувствуя себя полностью разбитым, я попытался улыбнуться и убрал со лба Эйвери несколько своенравных прядей. – Я это улажу.

Из прекрасного сна наша жизнь превратилась в ночной кошмар, от которого мы не могли проснуться. Казалось, мы попали в чистилище. Глаза Эйвери двигались под трепещущими ресницами, но веки не размыкались. Когда я шептал ей: «Я люблю тебя», – на мониторе ее сердечного ритма пробегали острые зигзаги, но она не просыпалась.

И все же я не сдавался. Каждый день я приходил и ждал. Ждал невозможного, ждал знака. Ждал, что она на меня посмотрит. Я надеялся, что и грешнику может быть ниспослано чудо.

Опухшими и воспаленными глазами я смотрела в окно. На столике остывал нетронутый обед. Деб сидела в кресле, притворяясь, будто читает журнал. В дверь постучали, в палату вошли две женщины в белых халатах и тщедушный медбрат. Моя подруга встала:

– Эйвери, это врачи, о которых я тебе говорила. Вот доктор Ливингстон, твой невролог.

Она указала на брюнетку с пухлыми губами и кудрями до плеч. Помада телесного цвета подчеркивала теплую смуглость лица.

– Очень приятно, – сказала я.

– А это доктор Брок.

Доктор Брок, приземистая седая женщина с ореховыми глазами, заговорила со мной первой, и ее улыбка озарила комнату:

– Эйвери, очень рада познакомиться с вами. Понимаю, как вам сейчас тяжело. Но если вы согласитесь ответить на наши вопросы, то, надеюсь, нам удастся вам помочь.

– Вы не поможете мне, – мрачно ответила я.

– Мы бы хотели попробовать, – вступила в разговор доктор Ливингстон.

Деб проверила мои мониторы и коротко кивнула мне.

– Да, – сказала я, махнув ей рукой. – Ты здесь часами сидишь. Иди найди Куинна.

Как только я это сказала, мое сердце забилось и я почувствовала тяжесть в груди. Врачи посмотрели на экран и переглянулись.

– То есть, – поправилась я, сдерживая слезы, – отдохни.

– Кто такой Куинн? – спросила доктор Брок.

Я покачала головой, не в состоянии ответить. Деб вернулась и взяла меня за руку:

– Это парамедик, с которым Джош Эйвери работал до происшествия. Она думает, что мы встречаемся.

– Вы действительно встречаетесь? – спросила доктор Ливингстон.

– Нет, – тихо ответила Деб.

Когда человек оказывается в больнице, интимное перестает считаться интимным. Половая жизнь, прошлые связи, запах изо рта и из влагалища, грибок стопы, урчание в животе, даже вредные привычки – все это перестает быть личной жизнью и становится историей болезни. В больнице врач как священник. Совершая над тобой насилие, он пытается очистить твою душу. Будь по-другому, Деб почувствовала бы себя предательницей.

Доктор Ливингстон подала знак медбрату. Тот ненадолго вышел и вернулся с двумя стульями. Врачи уселись у края моей кровати.

– Было бы интересно посмотреть ее на магнитоэнцефалографе, когда она отвечает на наши вопросы, – сказала доктор Ливингстон.

Доктор Брок кивнула, не переставая смотреть на меня с фальшиво-теплой улыбкой.

– Итак, вы помните, как ваши отношения с Джошем развивались на протяжении двух лет.

– Да. – Я чувствовала себя не столько пациентом, сколько подопытной крысой.

Доктор Брок изо всех сил изображала желание мне помочь, но я видела, что они обе уже обдумывают свои будущие статьи в медицинском журнале. Тот азарт, который читался в их глазах, был знаком и мне. Мы, медики, изо дня в день имеем дело с одними и теми же явлениями. Поэтому нетипичные случаи вызывают живейший интерес. Это не значит, что мы не можем сочувствовать больному. Но чтобы соблюсти баланс между профессиональным любопытством и человеческим участием, приходится вести борьбу. Доктор Ливингстон и доктор Брок ее проиграли.

Психиатр положила ногу на ногу, поудобнее устраиваясь на стуле, и приготовила ручку с блокнотом:

– Что вы почувствовали, когда увидели Джоша?

– Я не давала согласия на то, чтобы мои ответы стенографировали. Так мне некомфортно.

– Понимаю. Я могу уничтожить записи, если вы решите, что не хотите продолжать.

Деб взглянула на меня. Психиатр заговорила снова:

– Очевидно, вы испытали потрясение. Должно быть, это очень тяжело – понять, что двух лет вашего прошлого не существовало, расстаться с Джошем и с жизнью, которую вы вели в бессознательном состоянии, и вместе с тем смотреть в настоящее и в будущее. Вы думали о том, что станете делать, когда выйдете из больницы?

– Ей назначили недельный курс физиотерапии, – сказала Деб. – Завтра ее переводят в реабилитационное отделение.

– А потом? – спросила доктор Ливингстон.

– Я… я не знаю. Джош жил в моей квартире. Теперь я уже не уверена, что она у меня есть.

– Она у тебя есть. – Деб сжала мою руку.

– Расскажите поподробнее о ваших воспоминаниях, – предложила доктор Ливингстон. – И о физических ощущениях, которыми они сопровождаются.

Я нахмурилась. Доктор Брок поджала губы:

– Коллега, если не возражаете, я бы предпочла, чтобы наш первый сеанс был посвящен в первую очередь эмоциональному состоянию Эйвери.

– Зачем вообще приглашать одновременно двух врачей совершенно разного профиля? – пробормотала Деб. – И о чем доктор Уивер только думала?

– Простите? – ощерилась невролог.

– Столкнулись два паровоза, – ответила моя подруга и посмотрела на меня. – Вы обе подходили к ее лечащему врачу, ведь так?

Доктор Брок издала сдержанный смешок:

– Хамата, выздоровление Эйвери будет протекать во многих плоскостях. Мы просто хотим помочь ей адаптироваться к реальности.

– Я очень заинтересована… – начала доктор Ливингстон, глядя не на меня, а на свою коллегу.

Деб подняла руку:

– Мы знаем, что вы очень заинтересованы. И мы думаем, что вам обеим лучше уйти. Приходите, когда почувствуете себя в силах не говорить об Эйвери так, будто ее здесь нет.

Медбрат улыбнулся. Деб подошла к двери, открыла ее и, состроив любезную мину, воззрилась на врачей. Обменявшись взглядами, они встали и кивнули мне.

– Поправляйся, Джейкобс, – сказал медбрат, забирая стулья.

– Спасибо.

Деб хотела закрыть дверь, но в палату ворвалась какая-то незнакомая сестра. Она суетливо проверила мониторы, вытащила полоску кардиограммы и что-то нацарапала в моей карте.

– Посмотри, Джейкобс. Это наша новая девочка.

– Привет, – сказала медсестра, едва на меня взглянув.

Ее голос сразу меня разозлил, хоть я и не поняла почему.

– Новая?

– Меня взяли в отделение прямо перед тем, как ты попала в аварию. Не помнишь?

Я как будто где-то видела эту смуглую красотку, но не могла сообразить где. В больнице я ее вроде бы вообще не встречала. Что-то подсказывало мне: жди от нее неприятностей.

– Нет, – просто ответила я, про себя подумав: «Скорее бы ты ушла, а то хочется в тебя чем-нибудь кинуть».

– Выглядишь усталой, Парсонс, – сказала Деб.

– Да, работы было невпроворот. Майклз отпросилась с дежурства. Наверняка побежит на концерт Бруно Марса.

Деб усмехнулась, я прищурилась.

– Извини, что не представилась, – улыбнулась Парсонс. – Мы ведь уже встречались, и я подумала, что ты меня помнишь. Сглупила, конечно. Я Хоуп Парсонс. Кстати, несколько недель назад я переехала в твой дом. – Она нагнулась и протянула мне руку.

Я ее не взяла.

– Хм… Ладно, – Парсонс неловко выпрямилась, – рада была с тобой познакомиться. Мне пора возвращаться к Джошу.

– Ну конечно, – пробормотала я.

Она взглянула на меня и сказала, обращаясь к Деб:

– Я буду ассистировать доктору Уивер.

– У Джоша? – спросила я.

Парсонс расширила глаза:

– Ой, я не должна была этого говорить. Мне ведь нельзя обсуждать его лечение с…

– Ты можешь обсуждать его со мной, – сказала Деб. – Завтра я у него дежурю.

– Не могу, Хамата. – Парсонс покачала головой. – По крайней мере, в присутствии Эйвери. Я дорожу этой работой.

Я села на постели:

– Почему? Потому что ты мать-одиночка?

На секунду задумавшись, Парсонс ответила:

– Да. А что?

– Когда ты переехала в мой дом?

Мой вопрос явно озадачил Парсонс. Она принялась считать в уме:

– Через пару недель после твоей аварии.

– Я видела твоего ребенка?

– Нет.

Я закусила губу. Вне зависимости от того, оказалась бы я сейчас права или ошиблась бы, это могло означать, что я спятила.

– Его зовут Тоби?

Парсонс осторожно улыбнулась:

– Да. Я, наверное, говорила о нем, когда приходила к тебе. У нас с тобой было несколько таких односторонних бесед. – Ее щеки порозовели. Она чиркнула еще что-то в моей карте и повесила ее в ногах кровати. – Мне действительно пора идти. Я рада, что ты в порядке, Джейкобс.

Парсонс поспешно удалилась.

– Что это было? – нахмурилась Деб.

– Тебе не кажется странным, что я знаю, как зовут ее ребенка? И что я вообще знаю о его существовании?

Деб пожала плечами:

– Она же сказала: она разговаривала с тобой о нем. Пациентам, которые в коме, полезно, чтобы с ними говорили. Тебе это известно. Ты ее услышала. Вот и все.

– Позвони Куинну.

Деб сморщилась:

– Не буду я ему звонить. Он пережил не лучший период и…

– Деб, мы подруги?

– Да, но…

– Тогда позвони ему. Скажи, что я хочу его повидать. У меня есть кое-какие вопросы.