– Хорошо. Спокойной ночи, доктор Кэрриол.

Четыре утра, подумал Гарольд Магнус, опрокидывая третью рюмку коньяку. Он зевнул. Глаза слипались, голова шла кругом. Черт! Коньяк никогда не ударял ему в голову. Бог ему в помощь, если что-то пойдет не так. Он не в лучшей форме, отнюдь не в лучшей. Переел сладостей, давно нормально не питался. Да пошли все эти доктора к черту – нет у него диабета! Как можно хорошо себя чувствовать в четыре утра? Без ужина! Будь проклята Джудит Кэрриол! Будь проклят Кристиан, врачи и все на свете! Он вспомнил, что нужно проинструктировать миссис Тавернер по поводу медицинской помощи Кристиану, и потянулся к звонку, но секретарь его опередила:

– Мистер Рис на проводе, сэр. Судя по голосу, он не очень доволен.

Да, президент отнюдь не был доволен.

– Какого дьявола вы меня будите? – В сонном голосе послышалось раздражение.

– Послушайте, господин президент, если я бодрствую и дела народные оторвали от ужина даже меня, почему должны спать вы? Ведь это ваш народ, а не мой. – Министр хихикнул.

– Гарольд, это вы?

– Я, я, я, – пропел Магнус. – Кто же еще? Четыре утра, и это я, любимый.

– Вы напились!

– Господи, точно! – Министр изо всех сил старался взять себя в руки. – Прошу прощения, господин президент. Я слишком долго не ел. А теперь еще этот коньяк. Мне искренне жаль, сэр.

– Вы разбудили меня, чтобы сказать, что проголодались и напились?

– Конечно, нет. У нас проблема.

– Какая?

– Кристиан дальше не пойдет. У меня была Кэрриол и сказала, что он смертельно болен. Похоже, Марш тысячелетия придется завершать в отсутствие его предводителя.

– Понятно.

– Зато остальные важные участники в отличной форме. Прошу вашего разрешения поручить им возглавить колонну. Разумеется, первыми пойдут родственники Кристиана. Но кому-то придется сказать вместо него речь. И по моему разумению, это должен быть не кто иной, как вы.

– Согласен. Приезжайте-ка немного попозже в Белый дом. Скажем, к восьми. А я позабочусь, чтобы сюда также доставили Кэрриол. Хочу точно выяснить, что приключилось с Кристианом. И пожалуйста, Гарольд, оторвитесь от бутылки. Нам предстоит великий день.

– Хорошо, сэр. Разумеется, сэр. Спасибо, сэр.

Министр окружающей среды с облегчением положил трубку. Голова не переставала кружиться. Он чувствовал себя настолько больным, уставшим и отупевшим от коньяка, что сомневался, что в состоянии подняться из-за стола. И сам не заметил, как его тяжелая, мутная, налитая просахаренной кровью голова склонилась, он уронил ее на стол и моментально заснул. Или, вернее, забылся, и это нарушение сознания свидетельствовало о страшной гипергликемии организма.

В приемной в это время никого не было. Секретарь воспользовалась тем, что шеф говорит с президентом, и решила зайти в свою комнату отдыха. А там, почувствовав, как от напряжения и усталости дрожат ноги, на мгновение присела на диван. Затем не удержалась и легла. И сразу погрузилась в сон без сновидений.


Накануне вечером Кристиан решил, что нужно сделать над собой усилие и провести немного времени в кругу любимой семьи. Он понимал, что с тех пор, как вышла в свет его книга «Бог проклинающий», почти не обращал внимания на родных. Не их, а его вина, что клиника в Холломене перестала существовать и они больше не лечили людей. Но он все-таки их винил. И чувствовал… нет, любить он их меньше не стал, но они ему все меньше нравились. Бедняги! Всецело от него зависят и изо всех сил стараются ему угодить, жалко брошенные им на произвол судьбы после того, как приехали в Нью-Йорк, чтобы его поддержать.

Поэтому он сделал над собой усилие, посидел с ними, поговорил, даже немного пошутил и посмеялся. Съел все, что положила ему мать, давал советы братьям и Мириам, ласково улыбался Мыши и даже пытался расположить к себе Мэри. Она одна из всех не любила его, хотя он не мог понять почему. Однако признавал: причин может быть много.

За время, которое он им подарил, пришлось расплачиваться. Одна ли только еда и несварение желудка стали причиной опустошительной рвоты? Или они тоже были в этом виноваты? Он долго и тягостно-мучительно об этом раздумывал. И, лежа в постели перед тем, как уснуть, задавался вопросами: разве можно любить своих палачей? Разве можно любить предателя? Размышления давались все труднее, и он привел себя в странное психическое состояние.

Сон не шел, пока Кэрриол не поднялась и не ушла. Он не мог спать, когда она на него смотрела, только притворялся. И лишь после ее ухода произошло чудо – он сумел призвать сон. И признал, что с тех пор, как она начала его опекать, ему стало удобнее и он легче справлялся со все усиливающимися ночными болями.

Он проспал до четырех утра крепко и безмятежно, словно в последний раз – без сновидений и кошмаров, не издавая никаких звуков. Но за несколько минут до четырех повернулся, прижал к боку правую руку и ощутил под мышкой сгусток омертвевшей ткани размером с теннисный мяч. Опухоль, тщетно пытаясь прорваться из-под кожи, сдавила артерию, питающую кровью правую руку и нервы, обеспечивающие чувствительность и функцию движения. Тело в агонии завопило.

Джошуа порывисто сел в кровати и, подавив готовый вырваться изо рта крик, стал качаться взад и вперед, вспотев от страха. Он так сильно страдал, что минут десять размышлял, может ли человеческая жизнь прерваться от одной боли.

– Боже мой, Боже, избавь меня от этого! – стонал он, продолжая раскачиваться. – Неужели я недостаточно страдал? Неужели не понимаю, что я всего лишь смертный?

Но боль накатывала и накатывала, и, обезумев, он вскочил с кровати, однако ноги с обмороженными, нагноившимися пальцами плохо слушались. Он так боялся закричать, что решил: надо идти туда, где его никто не услышит.

Как тень, он скользнул из палатки и скрылся в ночи. Спотыкался, ковылял, с трудом делая несколько мучительных шагов, потом останавливался, пытаясь убаюкать боль, как младенца.

На пути попалось дерево, Джошуа ухватился за него, сполз по стволу и, скрючившись в траве и ухватив голову руками, раскачивался, тяжело дыша, и просил:

– Господи, даруй мне завтрашний день. Мой час еще не пришел. Один только завтрашний день. Господи, не оставляй меня! Не покидай меня!

Однако если боль и не убивает, то свести с ума может. Распростершись у корней дерева, Джошуа Кристиан прощался со своим сознанием. С радостью, благодарно, легко. У него больше не осталось сил бороться. Он потерял рассудок. Сошел с ума в полном смысле этого слова. Наконец освободился от оков логического мышления, избавился от пут сознательной воли, воспарил в блистательную обитель безумия и, не в силах больше выносить боль, превратился в свернувшееся на ласковой, как мать, теплой земле существо без разума.


Налеталась на вертолетах на всю жизнь, думала Джудит, когда под ними показалась временная площадка, обозначенная на траве в парке, где остановились Кристианы и другие важные участники Марша.

Натренировавшись во время многочисленных полетов, она, как только колеса машины коснулись твердой опоры, спрыгнула из прозрачной кабины на землю и побежала к палатке. Но внутри сообразила, что не сумеет найти выключатель света. И выскочив наружу, повернула к окружавшему парку забору и крикнула:

– Часовой!

Периметр охраняла сотня человек.

– Мэм? – из темноты появился полицейский.

– Мне нужен фонарь.

– Сейчас.

Он исчез, но через полминуты Джудит увидела луч фонаря, который прыгал по земле в такт его широким шагам. Отдав честь, полицейский почтительно протянул ей фонарь и вернулся туда, где тусклая лужица света на траве обозначала его пост.

Направив луч на деревянный пол, Джудит неслышно прошла через палатку и откинула клапан перегородки личного отсека Кристиана. В кружке света возникали и тут же пропадали предметы мебели – их снова окутывала темнота. Луч нерешительно подобрался к кровати, поднялся по ножке, пробежал по скомканной груде одеял. Кристиана не было. Он исчез.

Мгновение она стояла в нерешительности, не зная, что лучше – включить в палатке общий свет и разбудить всех или незаметно продолжать тщательные поиски. Решение пришло через несколько секунд, выверенное и расчетливое. Если он сломался, надо увезти его отсюда, пока никто не понял, что происходит. Его мать тоже очень близка к срыву. Близится финал – рисковать нельзя.

Джудит, крадучись, в полной тишине, дюйм за дюймом обыскала с фонарем палатку, заглянула во все щели, под столы, за стулья. И не нашла Джошуа. Внутри его не было.

– Часовой!

– Слушаю, мэм.

– Будьте добры, найдите мне начальника караула.

Начальник появился через пять минут, в течение которых Джудит боролась с нарастающей паникой, силой воли заставляя себя оставаться на месте.

– Мэм? – Он подошел ближе. – Ах, это вы, доктор Кэрриол.

Майор Уитерс собственной персоной. Это была удача.

– Слава богу, знакомое лицо, – выговорила она. – Вы в курсе, что я уполномочена президентом?

– Да, мэм.

– Доктора Кристиана нет ни в его постели, ни в палатке его семьи. Можете мне поверить. Нельзя поднимать шума, нельзя давать повод, чтобы кто-нибудь на территории догадался, что у нас проблемы. Но Кристиана надо найти. Быстро и незаметно. И минимум света. Когда найдем, надо устроить так, чтобы к нему никто не приближался. Кто бы его ни нашел, пусть немедленно докладывает непосредственно мне. Только мне! Я останусь на этом месте, и меня нетрудно будет найти. Ясно?

– Так точно, мэм.

Снова ожидание. Мучительно долгое ожидание, а драгоценные секунды стремительно убегают, приближая рассвет. Джудит посветила фонарем на часы – скоро шесть. «Господь на небесах, сделай так, чтобы они его нашли! Хоть бы он не оказался по другую сторону забора среди толпы! Его надо увезти до того, как проснутся люди на территории лагеря. До того, как проснутся люди снаружи. Прилет и отлет вертолетов могут заметить, это плохо. Спасибо, что в век дефицита энергии приходится экономить на освещении – ограничивать его использование двумя часами. Еще есть время, пока окончательно не рассвело». Перед ней в плотной темноте деревьев и кустарников двигались десятки людей, тут и там мелькали на траве быстрые и юркие проблески света.

– Мэм?

Джудит подпрыгнула.

– Да?

– Мы его нашли.

– Слава богу!

Она пошла за майором, и ее туфли ритмично и четко шелестели в траве: шик, шик, шик. Молодец, девочка. Ты спокойна. Так и держись, что бы они ни обнаружили.

Майор показал в самый темный участок кустарника.

Джудит приближалась медленно, не зажигая фонаря, чтобы свет не испугал Кристиана.

Вот он! Скрючился у ствола большой березы и обхватил голову руками. Не шевелится. Джудит опустилась подле него на колени.

– Джошуа, с вами все в порядке?

Он остался неподвижен.

– Это я, Джудит. В чем дело? Что с вами?

Теперь он ее услышал. Услышал знакомый человеческий голос и понял, что еще не умер. И эта юдоль печали принадлежит ему. Но нужна ли она ему? Нет! Он незаметно для других улыбнулся в свои руки. И по-детски пожаловался:

– Больно.

– Знаю. Пойдем.

Джудит подхватила его под левый локоть, и они довольно легко поднялись на ноги.

– Джудит? Кто это Джудит? – спросил Джошуа, глядя на нее. Затем перевел взгляд на смутные силуэты дюжины мужчин, маячившие на фоне еще темного, но уже набирающего силу первых лучей солнца неба.

– Пора идти. – Это единственное, что он помнил и взял из сознательного мира в бессознательный.

– Нет, Джошуа, не сегодня. Марш тысячелетия кончился. Мы в Вашингтоне. Настала пора вам отдохнуть и подлечиться.

– Нет! – произнес он тверже. – Идти! Идти!

– На улицах слишком много людей. Это невозможно. – Джудит не знала, что сказать. Она его не понимала.

Джошуа упрямо продолжал стоять.

– Я иду!

– А мне с вами можно? Только до забора. Потом пойдете сами.

Он улыбнулся, начал соглашаться, но, почувствовав ее страх, уперся:

– Нет! Ты меня обманешь.

– Никогда! Джошуа, я не могу вас обмануть. Это же я – ваша Джудит.

– Джудит? – Его голос стремительно взлетел. – Никакая ты не Джудит. Ты Иуда. Иуда пришел меня предать. – Кристиан рассмеялся. – Иуда, любимый ученик. Поцелуй меня, покажи, что все кончено. – Он заплакал. – Иуда, Иуда, я хочу, чтобы все кончилось. Поцелуй меня. Я больше не могу выносить эту боль. Это ожидание.

Джудит подалась вперед и встала на цыпочки. Ее лицо оказалось в дюйме от его щеки. Она вдыхала запах его кожи, несвежий, неприятный. Ее губы коснулись его искусанных в клочья губ.

– Вот, Джошуа, все кончилось.

И все было кончено. Один-единственный поцелуй. Раньше он не просил его поцеловать. Что могло бы случиться с Джудит Кэрриол и Джошуа Кристианом, если бы тогда, давно, он захотел ее поцеловать? Наверное, ничего особенного. Но сейчас был конец. Он протянул руки к солдатам.