Шпалы оказались ужасно тяжелыми, но Кристиану удалось сдвинуть их с места. Он стал по одной перетаскивать их во двор и в форме буквы Т укладывать на сделанный из таких же шпал настил. Вернувшись в сарай, взял штыри, кувалду, молотки, стамеску и две пилы. План был таков: Т-образно скрепить шпалы, забивая в них под углом штыри. Не получилось. Как только он приставил штырь и ударил кувалдой, от силы отдачи шпалы разошлись.

Через пять минут он бросил попытки – стоял, плакал и подвывал, теребя пальцами колючий ежик волос, уши, хлюпающий нос и разинутый рот.

Затем принялся уменьшать с одного конца толщину шпалы с шести дюймов до трех, чтобы получился паз. Большой пилой сделал узкий пропил на глубину три дюйма, взял молоток и стамеску и стал снимать древесину от конца шпалы до пропила. Это хоть и получалось – от шпалы отлетали щепки, – но работа продвигалась медленно и причиняла боль. Топором можно было справиться быстрее. Джошуа размахнулся, но топор тут же отлетел от топорища и, с громким звоном упав на землю, остался лежать, словно насмехаясь над ним ощерившимся отверстием для ручки. Легких путей для него не существовало, приходилось идти трудными. Джошуа снова взялся за молоток и стамеску и, колотя по деревянной ручке, отщипывал тонкие длинные щепки. В итоге в шпале получился паз в фут длиной и в три дюйма глубиной.

Со второй шпалой пришлось повозиться подольше. Выемку в фут длиной следовало вырубить на середине длины, чтобы соединить с первой выемкой. А боль все усиливалась. Вспыхивала огнем в паху и под мышками всякий раз, как он бил молотком по стамеске. Пот заливал глаза, жег и щипал кожу, несчастные разбитые пальцы кровоточили, окрашивая свежие срезы на дереве в красный цвет. Он стоял на коленях, и пальцы ног упирались в землю. Джошуа знал: если посмотрит на них, увидит кости. Но смотреть не стал. Не хотел.

Но с работой всегда так – она величайший лекарь и панацея от всех бед. Работа отвлекает сознание от эфемерной боли, не дает погружаться в собственные увечья, помогает справиться с замешательством, вооружает целью. В работе обретают целостность. Работа – лучшее из благ.

Джошуа трудился – стонал, всхлипывал и погружался в океан боли.

Но в итоге получил два бруса: с пазом до половины толщины в конце у одного и в середине у другого. Он соединил их, вставив пазом в паз, и скрепил двумя штырями. Хотя махать кувалдой было не просто: каждый взмах причинял боль, которая словно уносила в вечность.

Он старался изо всех сил и молотил по шляпкам штырей с таким упорством и усердием, что, когда закончил, обнаружил, что прибил свой крест к настилу. Заплакав, стал раскачиваться, стоя на коленях, но вскоре успокоился и собрал в кулак волю против этой новой напасти, как собирал, когда боролся с зимними морозами. Потом сунул в щель между крестом и полом топор и стал бить по обуху кувалдой. Крест освободился, отъехав от ударов в сторону на несколько дюймов.

Но, сделав крест, Джошуа обнаружил, что установить его негде. Ни одной удобной ямы в земле, выкопанной лопатой легионера. Ни одного надежного места, где можно прислонить его к стене и не бояться, что он опрокинется под его весом. Где же? Где? Если он сделал себе крест – а он сделал себе крест, – то должен найти место, где его воздвигнуть.

Решение нашлось у входа в арочный тоннель, который вел в дом. В верхней части дуги Джошуа заметил торчащий из камня крюк. Возможно, в былые безмятежные дни табака и табачных королей на него вешали жаровню или маяк.

Джошуа вернулся к кресту, подобрал топор и глубоко вогнал лезвие в соединение брусьев между скрепляющих их штырей. Один удар кувалдой – и топор вошел так глубоко, что мог выдержать и его вес, и вес дерева.

Складным ножом он отрезал кусок от толстой веревки, сделал петлю и пропустил в отверстие для топорища. Для надежности несколько раз завязал и, взявшись за свободные десять футов, потащил крест к арке. Перекладина била в плечо, словно тупое лезвие, спина гнулась, ноги от бедер до пальцев толкали, толкали, толкали.

Теперь нужен стул. Без стула ничего не выйдет. Нужно идти в дом, в черную дверь. Он оказался в столовой с черным столом, похожим на те, что стоят в монастырских трапезных. С каждой стороны – по лавке без спинок. Слишком тяжелые и слишком длинные; в одиночку ему не вытащить такую из двери и не развернуть в коридоре. Только не теперь, когда его миссия подходит к концу и иссякает источник прежде бьющей ключом энергии.

Он нашел то, что ему требовалось, в пятой комнате – низкий громоздкий табурет с квадратным сиденьем дюймов пятнадцать высотой. Удобная высота, чтобы сидеть, но неудобная, если надо дотянуться до того железного крюка. Вытащить табурет во двор было очень трудно и заняло много времени, даже по сравнению с тем, сколько он провозился с изготовлением креста. Силы кончались, но теперь он не мог позволить себе потерпеть поражение. Что-то бормоча и качаясь, он собирал их последние остатки, в душевной муке колотя себя кулаками по худым бокам и глотая слезы вперемешку с потом.

Наконец ему удалось установить табурет в арочном проходе. И, забравшись за него, он перекинул веревку через крюк.

Джошуа потянул за конец – крест на земле шевельнулся. Веревка была прикреплена к нему в месте соединения двух шпал, а сидящий в дереве топор держался намертво. Он перестал тянуть, когда крест встал под углом, сделал узел, чтобы зафиксировать его в таком положении, и слез с табурета. Упал, хватаясь за вертикальную перекладину креста, и глядя вверх, неловко извивался и раздраженно повторял: «Я человек!», пока не удалось подняться.

Вернувшись в сарай, он взял моток шпагата, несколько гвоздей и все еще открытый складной нож. Назад к кресту. Он забил по два гвоздя в концы горизонтальной шпалы с таким расчетом, чтобы они оказались на уровне его запястий, загнул и пропустил в ушки петлю шпагата.

Последнее усилие, и все будет готово. Надо воспользоваться примером, как все было устроено в действительности почти день в день две тысячи лет назад. Гвозди не способны выдержать вес мужчины – мелкие кости и плоть разорвутся. Римляне таких непростительных ошибок не совершали. Если забивали гвоздь, то лишь для того, чтобы просто обездвижить приговоренного, но в то же время привязывали его веревками к кресту. И он тоже так поступит.

Джошуа снял пижаму и, что-то напевая себе под нос, радовался, что побеждает боль – пусть невидимые зрители знают: человек способен на невозможное. Он всем им покажет: Пилату с его крошечной командой расчетливых римских чиновников, высшим священникам и синоду, всему народу. Пусть видят, как идет на смерть человек, в котором божественного не больше, чем в остальных людях!

Стоя на земле, Джошуа подтягивал веревку, пока крест не встал прямо и его вертикальный брус не уперся нижним концом в деревянные шпалы настила. С веревкой в руках он забрался на табурет. Все его мускулы отозвались на это движение мучительным стоном. Крест был надежно уравновешен – его даже не пришлось поправлять. Концы перекладины точно доходили до стен прохода. А ведь ему не пришло в голову заранее измерить поперечину и, окажись она длиннее, крест не вписался бы в проем. Вот подтверждение совершенства предначертанности. Туго натягивая веревку, он сделал на ней петлю палача и завязал затяжной узел. Свисавший с крюка другой конец веревки обрезать не стал.

Следующей задачей было поставить табурет поближе к вертикальному брусу. Стоя лицом к кресту, он протащил веревку под левой перекладиной, не натягивая, протянул под правой и привязал слева. Теперь с передней стороны, прямо под соединением брусьев, свободно свисал кусок веревки.

Джошуа развернулся и, прижавшись спиной к дереву, окинул глазами двор. Затем присел и, просунув голову в петлю, подтянул веревку, надежно устроил ее под подбородком и встал в полный рост. Раскинул руки и продел их в петли по сторонам горизонтальной перекладины. Петли были слишком свободными, чтобы выдержать его вес. Но в своем расчетливом безумии он учел и это. Нащупал пальцами концы и затягивал петли до тех пор, пока шпагат не впился в кожу, надежно закрепляя запястья.

– В руки Твои предаю дух свой! – крикнул он громким пронзительным голосом и выбил табурет из-под ног.

Вес тела моментально натянул три веревки: под горлом и на запястьях, и Джошуа повис на кресте. А боль не такая уж сильная! Не сильнее, чем от гнойников под мышками. Не хуже поцелуя Иуды Кэрриол. Или бесконечных миль беспрестанного хождения. И определенно милосерднее боли от его ноши, от груза его призвания и от мучительного осознания собственной смертности. Эту боль терпеть намного легче.

– Я человек! – хотел сказать он, но веревка пропускала в разрывающиеся легкие лишь тоненькую струйку воздуха.

В его болезненном сознании двор наполнился людьми. Мать, очень красивая, застыла на коленях мраморным изваянием всепоглощающей скорби. Джеймс и Эндрю, Мириам и Марта. Мэри, бедная Мэри. Тайбор Рис и толстяк, которого, как он помнил, зовут Гарольд Магнус. Сенатор Хиллиер и мэр О’Коннор, губернаторы. Улыбающаяся Джудит Кэрриол перебирала в змеиных руках серебристые четки человеческих должностей и благ. Со стуком, подобным грому, перед ним распахнулись ворота. За ними стояли мужчины, женщины и жалкая горстка детей. Они простирали к нему руки и молили спасти.

– Я не могу вас спасти, – прохрипел он, но не вслух, а в погружающемся в серость сознании. – Вас никто не спасет. А я – лишь один из вас. Я человек. Только человек. Спасайтесь сами. Сделайте усилие и останетесь в живых. Постарайтесь, и человечество будет жить вечно! – «Вечно» стало его последним словом.

Кристиан умер не от сдавившей его горло веревки, а от веса собственного тела, которое, по мере того как он отдалялся от сознания собственных тягот к смерти, тянуло вниз все сильнее, и грудной клетке больше не хватало сил вытолкнуть из легких спертый воздух. Он тихо заснул – серый человек на сером кресте в маленьком сером уголке огромного серого мира.

Моросил серый дождь, смывая потеки крови, и его бесцветная серая кожа приобретала блеск.

Он пробыл на этом острове ровно три часа.

XIII

В пятницу, прекрасным майским утром начался последний этап Марша тысячелетия. Его возглавили Джеймс и Эндрю, между которыми шла Мириам. Сразу за ними следовала компания улыбающихся и приветственно машущих руками правительственных чиновников и военачальников. Никого особенно не трогало, что лавры последнего дня не достанутся отсутствующему Джошуа. Об этом можно было судить по радостно улыбающемуся лицу сенатора Дэвида Симса Хиллиера Седьмого, который как-то умудрился в одиночку пробраться вперед и теперь шел за оставшимися в строю представителями семейства Кристиан, на несколько шагов опережая остальных участников.

Люди по пути ожидали колонну, пропускали ее и становились в хвост, то ли вздыхая, то ли охая. Ведь Кристиана среди лидеров процессии не было. И пусть этот день был кульминацией Марша, без него он все же многое терял.

Впоследствии в самые светлые моменты своей жизни мать семейства твердо стояла на том, что именно она возглавляла Марш в последний день – ведь она была старшей из Кристианов и первой прибыла на Потомак в машине телевизионщиков, снимавших лица и ноги передового отряда.

Ровно в восемь в Белый дом прибыла Джудит Кэрриол, и ее тут же провели в Овальный кабинет, где ее принял Тайбор Рис, который был уже там и следил за Маршем при помощи мониторов. Участники должны были подойти к специально устроенной мраморной платформе ровно в полдень, и у него еще было несколько часов в запасе. Президент сидел в кабинете один.

– Прошу прощения, господин президент, я, должно быть, рано. – Джудит поискала глазами министра окружающей среды.

– Нет, доктор Кэрриол, вы, как всегда, пунктуальны. Могу я называть вас Джудит?

Кэрриол порозовела и сделала умоляющий жест рукой, очень изящный, выразительный и на этот раз нисколько не напоминающий движение змеи или паука.

– Сочту за честь, господин президент.

– Гарольд опаздывает. Наверняка из-за Марша. Мне докладывают, что проехать почти нигде невозможно, на улицах повсюду толпы людей. – Такое похожее на Кристиана хмуро-скорбное лицо главы государства осветилось удивлением. – Но я не думаю, чтобы Гарольд Магнус шел среди участников.

– Я тоже. – Мысли Джудит о состоянии Кристиана отошли на второй план. Она упивалась удачей. «Спасибо тебе, Гарольд, что опоздал! Когда бы я еще могла поговорить с президентом с глазу на глаз. Этот человек мне нравится. Джошуа не хватает его беспристрастности и здравого смысла. Они очень похожи лицом и фигурой, но Тайбор Рис не сумел добиться такого единения с народом, как Кристиан. Впрочем, сравнивать их бессмысленно и глупо».

– Какое событие! – с чувством заметил президент. – Самое главное в моей жизни. И я очень рад, что оно произошло во время моего президентского срока. – Когда Тайбор Рис волновался, речь выдавала в нем уроженца Луизианы. Калифорнийскому выговору он учился специально, чтобы собрать побольше голосов. – У американского президента мало возможностей отблагодарить своих верных помощников. Я не могу даровать вам титул, как это бы сделали в Австралии. Не могу подарить дачу и обеспечить отдых в лучших санаториях, как принято у русских. Даже не могу нарушить железные правила федеральной службы и повысить в должности сразу на несколько ступеней. Но искренне благодарю и надеюсь, что моей благодарности достаточно. – Его глаза, такие же темные и глубоко посаженные, как у Джошуа, нежно смотрели на нее.