Жасмин Майер - Её невыносимый лжец

Соня впивается руками мне в волосы, царапает кожу головы ногтями и сдерживается изо всех сил, чтобы не стонать так громко, как ей, несомненно, хочется, когда я медленно веду языком, наслаждаясь вкусом ее желания. На этот раз я постараюсь сделать все правильно и медленно. Она не устала и готова с прежней жадностью принимать все, что я могу предложить ей.

Я обязательно поговорю с ней, как только смогу это делать. И еще, больше никогда не причиню ей боли, от которой она столько лет бежала и пряталась.

По крайней мере, мне хочется в это верить.

А после под горячими струями душа Соня «возвращает мне долг», как она говорит сама, опускаясь на колени передо мной. Ее рот на моем теле рождает то самое ощущение полета, даже пока она медленно ведет губами по трем звездам на моих ребрах. А полная оторванность от реальности наступает тогда, когда она касается меня губами и медленно проводит языком.

После совместно принятого душа и подаренных друг другу оргазмов, мы вернулись на кухню. Андрей все еще не верил, что я танцую. И в доказательство я принесла из коридора пакет с каблуками. И поставила один туфель перед ним прямо на стол.

Мне всегда нравился стрип больше, чем балетные или народные танцы. Для меня это был, прежде всего, спорт и ничего более. Очень тяжелый спорт, требующий хорошей подготовки. Первые полгода после родов, когда я только вернулась к занятиям, мои ноги были покрыты не проходящими синяками. Пилон это не мягкая подушка. Неправильные обороты могут приложить так, что мало не покажется. А падения — чреваты опасными травмами.

Как и в любом другом спорте, видимая легкость давалась непросто. За изящными скольжениями и сексуальными извиваниями на шесте всегда скрывались годы изматывающих тренировок.

Конечно, стоило мне заикнуться о танцах на пилоне, как его глаза загорелись. Ни один мужчина не может оставаться равнодушным к такому виду танцев. Этот танец — чистый секс, даже несмотря на то, что девушки в профессиональном стрипе не раздеваются, а зрители не засовывают им деньги в трусики.

— Ого, черт возьми, — пробормотал он. — У меня встает от одного взгляда на этот каблук. И ты в них… танцуешь?

— Да, я тренер по стрипу. Я веду занятия четыре раза в неделю, иногда по два в день.

— Это восемь тренировок в неделю?… Это ведь много.

Я пожала плечами.

— У меня нет другого выбора. Хочешь чаю?

— Я бы, пожалуй, съел еще тех тефтелек с ужина, если они остались.

Мужчины… Я отвернулась к холодильнику, чтобы спрятать улыбку.

— А кем ты работаешь?

— Я пилот.

Холодная тарелка выскользнула из моих рук. Осколки фарфора разлетелись по всей кухне, уничтожая предполагаемый второй ужин Андрея. А вот сам и виноват. Нечего так шутить.

— Соня?

— Ты ведь пошутил, правда?

— Эээ… Нет. Я действительно пилот. Гражданская авиация «Аэрофлота». А в чем дело?

Как такое возможно? Что это? Насмешка судьбы? Сарказм фатума? Какой, к черту, пилот?!

— Только не говори Але!

— Что не говори, мамочка? — раздается с порога.

Вернувшись из душа, мы не закрыли дверь кухни. И теперь моя разбуженная дочь стоит на пороге, трет кулаками заспанные глаза. Андрей при этом сидит только в джинсах, слава богу, что он надел хотя бы их. На мне снова халат, а одежда валяется вокруг так живописно, что не понять происходящее может только шестилетка. Дежавю напоминает о том, как меня застала мама впервые за поцелуем с мальчиком. Вот только теперь эта мама — я, а застукала меня моя же дочь.

— Мы тебя разбудили, солнышко? — пролепетала я едва слышно.

Хоть бы она ничего не слышала. Хоть бы.

— Писить хочу, — пробормотала Аля и тут же: — Так дядя пилот?

Она слышала.

Плохой сон, это просто какой-то плохой сон. Ну почему единственный мужчина, которого я привела в дом после шестилетнего обета безбрачия, и тот оказался по закону подлости пилотом? Мало в мире, что ли, профессий?!

— Да, Аль, я пилот. Но я вожу самолет. А не вертолет.

Аля рассеяно кивнула, уставившись на синие квадратики презервативов на кухонном столе.

— А это…

Андрей вдруг поднялся и сам подхватил ее на руки. В два шага вынес из кухни, донес до двери туалета, и я снова вспомнила, что в его квартире точно такая же планировка. Ориентировался он прекрасно, но это никак не объясняло то, что он повел мою дочь в туалет вместо ошарашенной меня.

Все эти годы я сама вставала по ночам, водила в туалет, укладывала снова, а теперь я впервые стою и смотрю, как дверь снова открывается, и сонная Аля, которая не до конца понимает, что делает, тянет Андрея дальше, в свою комнату.

А тот, чтобы малышка не шла сама, снова берет ее на руки. Тихо спрашивает, какая комната ее, и уходит.

Ущипните меня.

Я так и стою посреди забрызганной томатным соусом кухни, у моих ног сиротливо погибают тефтели, на кухонном столе по-прежнему россыпь презервативов, а я не могу даже пошевелиться. Только вслушиваюсь в тихий шепот, шелест одеяла и скрип мебели. И понимаю, что даже дышать боюсь, чтобы не спугнуть незнакомое, необъяснимое происходящее.

Ночью Аля ходит и разговаривает почти на автопилоте, и есть шанс, что завтра она даже не вспомнит, что было.

А вот я… Запомню это на всю жизнь.

Андрей так и возвращается без верхней одежды, только в своих низко сидящих на бедрах джинсах. Три черных звезды на его ребрах привлекают мое внимание.

И хотя каких-то полчаса я водила языком и руками по его животу, мне снова хочется это сделать. Припасть к его коже губами, чтобы снова проверить — он действительно живой. Не мираж, не плод больного воображения. Он мне не снится, пока я заснула, работая над статьями о сексуальном темпераменте водителей.

— Ты… Ты… — силюсь подобрать слова, но их нет.

— Злишься, что я уложил ее вместо тебя? — Андрей взъерошил свои волосы. — Просто видела бы ты себя со стороны. Стала бледная как смерть, когда она пришла. Вот я и решил, что…

— Спасибо. Нет, я не злюсь. Просто сильно удивлена.

Он вообще понимает, что сам сделал? Он уложил спать чужого ребенка, которого знает без малого несколько часов. С легкостью! Как будто так и надо! Как будто всю жизнь занимался этим.

По венам растекается кислота, когда до меня доходит самое простое объяснение этому. И я тут же спрашиваю:

— У тебя есть дети?

Андрей грустно улыбается, но с ответом тянет. Я успеваю несколько раз умереть за то время, пока он садится и тянет меня к себе на колени.

— Не ерзай так, иначе мы не поговорим, — Андрей фиксирует мои бедра на своих коленях и смотрит прямо в глаза.

О черт. Это плохой поворот. Почему мы не поговорили раньше, если нам было о чем поговорить? Ах да. Это же я сразу на него набросилась, как увидела с губкой и чистой посудой. Считаю, что маркетологи должны всерьез пересмотреть рекламные компании для «Фэйри». Они упускают такой шанс, когда позволяют домохозяйкам мыть посуду даже в телевизоре. Никого этим не удивишь.

— Детей у меня нет, Сонь. Не нужно так пугаться. Я слишком много работаю.

Можно выдохнуть.

Снова коснувшись его горячей кожи, я понимаю, что он слишком офигительный, чтобы быть настоящим. Быть моим. Будучи обладателем такого торса, он при этом моет посуду на моей кухне, укладывает моего ребенка спать и может довести меня до оргазма в считанные минуты. Ну окей, последнее как раз самое легкое, учитывая все тот же торс.

Я кончила за сегодня больше раз, чем за предыдущий месяц, но рядом с ним мне по-прежнему жарко даже в шелковом халате.

— Мы поэтому ни разу не виделись? Из-за твоей работы? Ты вообще давно здесь живешь?

— Почти четыре года, кажется. А ты?

— Три.

— Целых три года… — вздохнул Андрей. — И прямо надо мной.

Он легко коснулся моих губ, на этот раз без напора, без продолжения. Я снова чуть не увлеклась, но коснулась его груди и легко оттолкнула.

— Ты хотел поговорить.

— Ах да… Аля мне перед тем, как заснуть сказала… Сейчас я вспомню, как это было: «Ты музчина и должен помочь с мебелью в садике». Что она имела в виду?

— Нет! — ахнула я.

— Что «нет»? — не понял Андрей. — Мне больше нравится, когда ты говоришь «да».

— Ее слова ничего не значат. Абсолютно ничего! Не обращай внимания, Аля много чего говорит во сне. Это ничего не значит!

Андрей откинулся назад и посмотрел на меня с укором.

— Ничего не значит? Соня, Соня. У меня совсем нет никаких дел. Я буду рад помочь с чем угодно. Так что там с садиком?

— Ничего.

— Ох, ты и упрямица!

Он подхватил меня на руки, совсем, как Алю, только веса во мне было все-таки больше, но для Андрея — без разницы.

— Я должна убрать! Там на полу тефтели!

— К черту тефтели.

Он завернул за угол, вошел в темную комнату и бросил меня на кровать.

— Андрей!…

— Уже лучше, — согласился он. — Попроси меня.

Я уставилась на него, пока он нависал надо мной, опершись коленом в кровать.

— О чем?

— О помощи. Это такая штука, Сонь, когда одни люди делают что-то для других, не прося ничего взамен.

— Я знаю, что такое помощь, — обиделась я.

— А по-моему, нет. Ты привыкла со всем справляться одна. Ты отказываешь мне даже в том, с чем я вполне могу справиться. Как музчина.

Он произнес это с таким значимым видом и, так забавно копируя интонации Али, что я рассмеялась.

Его пальцы двинулись по моим бедрам, и Андрей только сильнее развел мои ноги, когда я попыталась их сдвинуть.

— Так что там с садиком?

Пальцы настойчиво ласкали меня, и мое тело предательски откликалось. Мне было мало. После стольких лет я хотела его снова и снова, и плевать, если завтра я, в принципе, не смогу ходить. Зато у меня снова случится это сегодня.

— Соня, — выдохнул он. — Скажи мне.

— Почему ты вообще делаешь это, Андрей? Зачем тебе помогать мне?…

— Я не это хотел услышать, — с укором произнес он. — Без «зачем» и «почему». Ты знаешь, что такое тотальное безделье, Сонь?

Я покачала головой, заворожено на него глядя.

— Еще бы. Это полный отстой, Сонь. Я вот тоже не знал этого, пока не ушел в отпуск. И вдруг оказался сам. Без ничего. Без друзей, хобби, забот. Ничего, Сонь. Я поэтому хочу помочь, потому что мне совершенно некуда себя деть. Я не буду ничего требовать от тебя взамен. Не стану делать что-либо с какой-то целью. Я просто… Хочу быть нужным. Хоть кому-то.

Он был таким красивым в полумраке. В своих джинсах, с голым торсом и взъерошенными волосами. И еще таким искренним в этот момент.

— Просто… — прошептала я. — Им нужна помощь пап. Тех, чьи дети ходят в эту группу, Андрей. Они не поймут, если ты…

— Да плевать на них, разве нет? — легко отозвался он. — А хотя… Прости. Это тебе с ними общаться и дальше. Если тебя это волнует, я откажусь, конечно.

— Меня это не волнует, — тихо произнесла я.

Он улыбнулся, медленно опустился на кровать, упираясь локтями возле моей головы.

— Спасибо, — прошептал он, целуя меня в губы. — Есть что-нибудь еще о чем ты хотела бы меня попросить?

Я замерла. Губы жгло признание о конкурсе, но эта просьба была явным перебором, чтобы просить об этом мужчину, с которым ты впервые переспала. Поэтому растянула губы в обольстительной улыбке, приподнялась, обвив руки вокруг его шеи, и тихо прошептала:

— Есть у меня идейка…

Следующим утром у меня действительно все болело.

Но проснувшись даже раньше положенного и едва проспав около четырех часов, я при этом не чувствовала себя так, как будто по мне накануне проехался асфальтный каток. Удивительно хотелось улыбаться. Впервые за долгое время, улыбаться просто так, а не потому что надо.

На работе я воспользовалась правом тренера не заниматься в полную силу, и лишь показывала упражнения и контролировала правильность их выполнения. Садиться на шпагат сейчас было не самым приятным решением.

И, конечно, то, что я светилась, как стоваттная лампа, не ускользнуло от внимания Ирки.

— Либо ты подсела на офигенные транквилизаторы, либо у тебя вчера был офигенный вечер. Соня, ну-ка признавайся, о каком мужчине ты спрашивала меня вчера? И вообще, подруга я тебе или кто?

Размешав кофе, я сделала глоточек.

— Ну… Есть один мужчина, — призналась я.

Ирка моментально оживилась.

— Я его знаю, знаю?!

— Верещагина, остынь. Ты не можешь знать всех мужиков в Питере. По крайней мере, я надеюсь на это.