Я смутно сознавала, что стала настоящей карикатурой на женщину в депрессии, но этого не хватало, чтобы попытаться исправить положение. Я упивалась этой вязкой отравой. «Я хочу умере-е-еееть», – ныла я, на самом деле о смерти не помышляя, но мне нравилось это говорить, нравилось играть с ужасной и такой соблазнительной мыслью. Эта извращенность позволяла мне даже – мутная, черная радость! – немного стыдиться. Я часами лежала ничком, зарывшись головой в диванные подушки и повторяя, что мои друзья должны меня ненавидеть, желать моей смерти, жалеть, что вообще со мной познакомились. «Я жалкая», – повторяла я по несколько раз на дню.

– Ничего подобного, – отвечали Катрин и Никола – безо всякого убеждения.

А потом, однажды вечером, когда Ной делал рядом со мной уроки, – мальчик привык к валявшейся в гостиной тряпичной куче, – он, послушав мои стоны о том, что я жалкая, вдруг сказал: «Да, по-моему, ты жалкая. Тебя правда очень жалко». И на его детском личике отразилась подлинная жалость, какую испытывают к нищим зимой или к больным старикам в больничных коридорах, – жалость безропотная, которая не презирает единственно из великодушия. Я медленно села.

– Ты так думаешь? – спросила я Ноя.

– Нет-нет, он так не думает! – крикнула Катрин из кухни. – Ты ведь так не думаешь, Ной!

– Нет, я правда думаю, что тебя жалко, Жен.

И он снова склонился над своими примерами.

Я поднялась с дивана:

– Надо что-то делать.

Никола, который был в кухне с Катрин, вышел, вытирая стакан.

– Ты издеваешься?

– Как это «ты издеваешься»? Мне надо что-то делать, Ник!

– Да знаю я, что тебе надо что-то делать, мы вот уже неделю твердим, что тебе надо что-то делать! И ты вдруг решилась только потому, что восьмилетнее дитя сказало, что ты в заднице?

– Мне восемь с половиной, и я не говорил, что она в заднице, я сказал, что ее жалко.

Никола и Катрин обиделись. Я их понимала, но не могла позволить себе это признать. Вечером, уложив Ноя спать, Никола сел рядом со мной на диван, который уже принял форму моего тела.

– Так! И что теперь?

– Что – «что»?

– Ну, ты хочешь что-то делать?

– Да, я хочу что-то делать… я… не столько, чтобы избавиться от несчастной любви, просто… – Я показала на диван, как будто мое «я» все еще валялось там в прострации. – Это не я. Я как будто становлюсь кем-то… я хочу сказать: я не такая… я не жалкая по жизни!

– Да мы ведь уже неделю из кожи лезем, пытаясь тебе это втолковать!

Я вымученно улыбнулась:

– Я знаю. Извини… я… может быть, мне надо было через это пройти?

Я не знала, как ему сказать, – я не знала, как сказать себе, – что мне было странным (и весьма извращенным) образом хорошо в эту неделю, проведенную на диване. В отличие от двух недель, последовавших за уходом Флориана, которые я прожила в состоянии мучительного ступора и гадкого одиночества, эти семь дней я была окружена теплом и заботой моих друзей. Они злились, я это знала и неосознанно прощупывала их пределы. Как капризный ребенок, я хотела проверить, до каких пор они будут меня любить. Очевидно, граница была очень далеко.

В уютном коконе, который соткала вокруг меня их дружба, я смогла наконец предаться всему, что было в моем горе иррационального. Как под пологом – под защитой их успокаивающего присутствия я смогла спуститься ниже некуда, исследовать глубины моей раны и ее ответвления, уходящие в самые темные уголки моей души. То была внутренняя спелеология, не представляющая опасности для жизни. Странная роскошь, которой я пользовалась, сама того не понимая.

– Ну, и что ты будешь делать? – спросил Никола.

– Вытащу себя за шиворот. Снова начну писать.

– Вот это отличная идея! Ты ведь писательница, могла бы описать, что чувствуешь… тебе бы это помогло, разве нет?

– Нет… Во-первых, я не писательница, я негр. Фантометта, помнишь?

Я поморщилась от этого воспоминания. Флориан еще год назад пожурил бы меня, сказал бы, что я должна считать себя писательницей. Но я не могла. Убежденная, что никогда в жизни не написала ничего стоящего, я сочла бы это излишней самонадеянностью.

– Нет…

Вообще-то я пробовала. Патетические тексты, полные расчетливого мазохизма и фальшиво провокационные, которые я писала от второго лица, обращаясь к Флориану в тягостных лирических порывах, и не могла потом перечитывать, не испытывая ужасной неловкости.

– Нет… – повторила я, – это не для меня.

– У меня есть то, что тебе нужно, – объявила Катрин, выходя из своей комнаты и плюхаясь рядом со мной на диван. Она поставила на стол коробку от обу-ви, полную буклетов.

– Ох, нет, не надо твоей рекламы… – вздохнул Никола.

– Не слушай его, – сказала мне Катрин. – Тут есть все, чтобы кого угодно привести в чувство.

Она принялась доставать буклеты из коробки и протягивать их мне так быстро, что я не успевала их посмотреть. «Цигун. Второе рождение. Терапия смехом. Курсы литературного мастерства… живописи… gumboot[30]…»

– Gumboot… не уверена, что я тебя поняла, Кат.

– Мне очень помог gumboot! Супер, как расслабляет.

Я встретилась взглядом с Никола, и мы засмеялись. Вот это расслабляло. Мне представилось, как я, рыдая в три ручья, в резиновых сапогах выплескиваю свое горе и сморкаюсь в рукава свитера, похлопывая по сапогам в ритме танца.

– Катрин, брось, – сказала я, смеясь.

– Ладно, пусть не gumboot, но… Уединение в Сен-Бенуа?

Она была до ужаса трогательна. Она ведь сама все это делала. Все перепробовала – она пребывала в постоянном поиске. И теперь хотела поделиться своим опытом, хотела помочь мне и была убеждена, что где-то существует религия, секта, техника, книга, которая сделает ее или меня лучше – и даже совершенной.

– У меня еще есть книги.

– Нет…

Ее внушительная коллекция популярных книг по психологии всегда вгоняла меня в депрессию. Не время было подсовывать мне «Одна, но с собой» или другую книжицу в этом роде.

– Сейчас, две секунды…

Она убежала в свою комнату, оставив меня с буклетом курсов йоги, обещавшим помочь мне наладить контакт с моим пищеварительным трактом. Я бросила отчаянный взгляд на Никола.

– Я дам тебе телефончик.

– Что?

– Психотерапевт. Потрясающий. Немного… нестандартный, но потрясающий.

– Ты ходил к психотерапевту? Ты?!

Во мне всегда жил предрассудок, что к психотерапевтам ходят только люди чересчур эмоциональные и явно нестабильные (как Катрин).

– А что такого? – просто сказал Никола с обезоруживающей улыбкой. – Ходил. Пару месяцев. Это изменило мою жизнь. Не полностью, но просто… это было то, что мне было нужно.

Я надулась. Не стоило искушать дьявола, спрашивая, неужели я выгляжу чересчур эмоциональной и явно нестабильной, но все же – мне было трудно смириться с этой мыслью. Никола снова улыбнулся мне:

– Тебе же не в психушку ложиться, Жен. Просто сходить к психотерапевту.

Он протянул мне карточку. «Жюли Вейе, психотерапевт». Телефон. Я взяла свой мобильный, в последний раз умоляюще взглянула на Никола и позвонила. Через пять минут я была записана к Жюли Вейе на послезавтра.

Глава 4

– Как я выгляжу?

Я стояла перед Никола, слегка разведя руки, выпятив грудь и ягодицы, со смешной миной, которую строят женщины (и многие мужчины тоже, я была в этом уверена), анализируя свой наряд перед зеркалом.

– Э-э… миленько? – отважился Никола.

Он разглядывал меня с любопытством и, – но, может быть, дело было в паранойе, не отпускавшей меня уже три недели? – казалось мне, с подозрением. На мне была черная кашемировая водолазка, любимые черные джинсы и ярко-красные лаковые сапоги, на редкость неудобные, но очень красивые. Я хотела было дополнить ансамбль губной помадой того же цвета, что и сапоги, но вспомнила рот чертовой хипстерши и предпочла блеск, а волосы собрала в пучок.

– Guapa![31] – воскликнул Эмилио, выйдя из кухни. – Но мне больше нравится другой черный свитерок… тот, в котором лучше видны твои…

Он ощупал на себе несуществующие груди.

– А этот что здесь делает?! И вообще, откуда ты знаешь мой гардероб?

– Он учит меня готовить тамалес, – сказала Катрин, появляясь следом за Эмилио. – А я взамен помогаю ему учить роль для дерьмового фильма, в котором мне роли не досталось, и… о, ВАУ! Жен! Какая ты красавица!

– А можно узнать, куда это ты так нарядилась? – спросил Никола.

– Не надо, Нико, не говори так! Для женщины очень важно всегда чувствовать себя красивой! Самоуважение проявляется и в образе, который видят окружающие, ты не знал?

Никола и Эмилио повернулись к Катрин и уставились на нее так, будто она заговорила на незнакомом языке.

– Я… я могу повторить мой вопрос? – не унимался Никола.

– Я записана к психотерапевту, – жалобно сказала я, тотчас забыв о позе манекенщицы. Никола улыбнулся и кивнул, будто говоря: «Так я и думал».

– Ты красишься, чтобы идти к психотерапевту? – Он, казалось, не знал, то ли посмеяться надо мной, то ли всерьез встревожиться.

– Да брось ты! Оставь мне хотя бы это…

– Да! – поддержала меня Катрин. – Для женщины очень важно всегда… ты идешь к психотерапевту?

Она была удивлена, но еще больше обижена тем, что ее не посвятили, и тем – я была в этом уверена, – что я выбрала «средство», не рекомендованное буклетом из обувной коробки.

– Д-да, – промямлила я.

Я чувствовала себя маленькой девочкой. И мне было неловко, как будто мой свитер и бюстгальтер вдруг улетели и я осталась перед друзьями с голой грудью.

– Не верю я в этих психов, – сказал Эмилио. – Знаешь настоящее средство от разбитого сердца?

– Если ты скажешь «найти трахаля», я заеду тебе красным сапогом в физиономию.

– Я хотел сказать «нежно полюбить другого мужчину». Желательно кубинского происхождения. Pero hé… haz lo que sienta[32].

Я не смогла удержаться от смеха.

– А знаешь, он, кажется, всерьез, – сказал мне Никола, пока Эмилио открывал в кухне пиво.

– Угу, знаю…

Я вообще-то была недалека от того, чтобы с ним согласиться. Не в том, что надо быть обладателем кубинского паспорта, чтобы стать гарантированным и действенным лекарством от несчастной любви, но в том, что, переключившись, можно иной раз решить немало проблем. Теория, которую, говорила я себе, вряд ли поддержат всевозможные Жюли Вейе.

– Как это ты идешь к психотерапевту? – спросила Катрин. Она была возбуждена, чтобы не сказать дестабилизирована: кто-то в пьесе совершил терапевтический демарш, и это была не она. – Кто это? Где ты его нашла? Как его зовут? Какой у него метод?

– Не знаю! Я ничего не знаю! Ее зовут Жюли Вейе, это психотерапевт Нико.

– Вот как!

Катрин скорее умерла бы, чем сказала бы это вслух, но она считала, что ей принадлежит монополия на психологическую помощь и помощь вообще. Она метнула на Никола укоризненный и оскорбленный взгляд, поскольку не могла при мне и Эмилио назвать его узурпатором.

– Это целое дело – найти психотерапевта, Жен… вот я их перевидала… где-то… пятнадцать, прежде чем нашла своего.

– Я знаю, знаю…

За ее поисками идеального психотерапевта мы с Никола в свое время следили, как за перипетиями телесериала.

– Тебе надо определиться с твоими нуждами, с уровнем раскрытия, с тем, как быстро ты хочешь работать, по каким пунктам… главное – надо знать, какой путь ты хочешь пройти и каковы твои цели. И только потом надо говорить с психотерапевтами, искать поле для взаимопонимания, только потом… ЭТО НЕ ТАК ЛЕГКО!

Мы с Никола прыснули со смеху, так искренне она говорила.

– Да идите вы на хрен! – крикнула Катрин.

– Извини, Кэт… извини… я просто нервничаю.

Я не могла ей сказать, что нервничала-то я отчасти потому, что боялась, показавшись психотерапевту, стать похожей на нее – внимательной к малейшим движениям собственной души до такой степени, что порой бывало трудно просто жить. Я не хотела говорить по любому поводу «мой психотерапевт думает, что» или «как сказал мой психотерапевт». Я не хотела, ни за что не хотела быть больной! Нуждаться в помощи. Быть неспособной выкарабкаться самой или на худой конец с помощью мужского тела и хорошей дозы неприятия действительности.

– Я бы все-таки хотел вернуться к тому факту, что ты нарядилась, чтобы идти к психотерапевту, – сказал Никола.

– А ты ничего не пропустишь, а?

– Такой не пропущу! – Он взял протянутую Эмилио бутылку пива. – Я хочу сказать: ты классно выглядишь, и… тем лучше, но…

– Я хочу хотя бы выглядеть! Не идти же мне в штанах с пузырями на коленях и старой футболке! Что она подумает?

Никола широко улыбнулся. Именно это он и хотел от меня услышать. Я поморщилась. Ну почему я не остановилась на «старой футболке»? Почему не выскользнула тихонько из квартиры, зачем мне понадобилось щеголять перед моими друзьями и спрашивать: «Как я выгляжу?»