«Хоть такую малость ты мне должен», – добавила я, прекрасно зная, что Флориан, будучи человеком долга, не сможет отказать в подобной просьбе. Он согласился, слегка встревоженно, и мы распрощались, назначив встречу на завтра в полдень в ресторане неподалеку от его офиса. Такого рода план наверняка фигурировал в первой строчке списков «чего нельзя делать» в практических руководствах для женщин, переживающих несчастную любовь, но это дошло до меня только на следующее утро, когда отступать было уже слишком поздно.

Глава 9

Никола и Катрин, стоя посреди гостиной, взирали на меня с тем скорбным и беспомощным видом, с каким смотрят на людей в терминальной фазе.

– Я не знаю, что тебе сказать, – в третий раз повторила Катрин, а Никола рядом с ней кивал головой и сокрушенно мычал.

– О чем же ты думала?!

– Да, о чем ты думала?

– Ты же думала о чем-то или нет?

– Нет?

Они помолчали, глядя на меня, потом Никола снова спросил терпеливо, как врач:

– Жен… о чем ты думала?

Я сумела героически – казалось мне – пережить вчерашний вечер, не сказав им о свидании с Флорианом. Никола сидел в баре с Максимом, а я, несмотря на сообщения последнего (должна признать, очаровательные) и все более настойчивые звонки Никола, несокрушимо верившего в терапию сексом, отказалась к ним присоединиться под надуманным предлогом поджимающих сроков. Максим, сам будучи автором, прекрасно знал о сверхъестественной растяжимости издательских сроков, в конце концов понял, что я просто не хочу, и любезно пожелал мне доброй ночи.

Ной, чья социальная жизнь была куда насыщеннее моей, был на третьем детском празднике за три недели. Так что мы с Катрин устроили настоящий девичник с ДВД, коктейлями и суши, мололи чушь, глядя на красавчиков вампиров из «Настоящей крови»[51], объедались сырой рыбой и накачивались горячим сакэ. Несколько раз я готова была нажать на «паузу» и выложить Катрин мои новости, но представляла себе сокрушенную мимику, крики, усиленные действием алкоголя, и бесчисленные рекомендации, одна другой противоречивее… в общем, кончилось бы это плохо: смятение чувств, звонок Флориану в полубреду и, уж признаюсь, бег на заплетающихся ногах до бара Нико за срочной терапией сексом к Максиму. Нет уж, нет уж…

Я предпочла сосредоточиться на прекрасном вампире с внешностью викинга, который во многом напоминал Флориана и позволял мечтать о бывшем возлюбленном, как иные предаются фантазиям о недоступном актере. Я правильно сделала, говорила я себе, поглощая маки и запивая ее сакэ. Я правильно сделала. Я увижу Флориана, которого люблю, – дальше этого мои размышления не шли. Малейшая экстраполяция возымела бы последствия, которые я ни в коем случае не хотела разруливать, прекрасно зная, что неспособна разрулить что бы то ни было.

Итак, я повторяла про себя: «Я правильно сделала», лелея идеализированный образ мужчины, разбившего мне сердце. Кто-нибудь более разумный и менее пьяный мог бы мне заметить, что если я так убеждена, что правильно сделала, то почему же скрываю от лучшей подруги завтрашнее свидание, но я бы его вряд ли послушала, как не слушала и другой голос внутри себя, твердивший мне: «Скверный план, Жен. Очень скверный план».

Ночью меня преследовал бредовый кошмар: я видела, как мини-версия моего «я» колотится в стены моего сознания и кричит сквозь толстое антиздравосмысловое стекло, которое я сама установила: «Не ходи! Ты об этом пожалеешь!», а по другую сторону стекла, в обширной зоне неприятия действительности, где мне так вольготно жилось, мое другое «я» издевательски хохотало в смирительной рубашке.

Но назавтра мне пришлось-таки объясняться с друзьями. Я всерьез думала уйти, ничего им не сказав, но утренняя нестабильность сменила непрошибаемую уверенность вчерашнего вечера, и мне захотелось, чтобы меня успокоили, подбодрили. Думала ли я хоть на секунду, что Катрин и Никола похлопают меня по спине и скажут: «Браво, чемпионка! Блестящий ход!»? Вероятно. Вероятно также, что, как и вчера, я не хотела ни думать, ни размышлять. Я вошла в гостиную, где Никола работал, а Катрин читала пьесу, которую хотела поставить с труппой, сформированной пока только в ее мечтах (до этого было еще ох как далеко), и сказала: «Я иду обедать с Флорианом». Будь я похитрее, я бы подождала до без минуты полудня и крикнула бы им новость, захлопывая за собой дверь. Но пока едва пробило 11, и у них было много, очень много времени, чтобы отреагировать.

Сначала наступила долгая, почти комичная пауза, они таращили глаза, поворачиваясь то друг к другу, то ко мне, то опять друг к другу. Потом посыпались вопросы, но ответов не последовало. Я стояла перед ними столбом, точно косуля в свете автомобильных фар, и прямо-таки физически ощущала, как функционирует мой мозг. Мои лучшие друзья наперебой задавали мне вопросы, а я видела перед собой хомячка, лихорадочно бегущего в колесе.

Наконец Никола, первым понявший, что на вопрос: «О чем ты думала?» ответа не будет, спросил:

– Так что произошло? Он позвонил тебе, чтобы извиниться, и пригласил на обед, а ты сказала «да»?

Еще не поздно спастись бегством, сказала я себе. Никола и Катрин стояли между мной и дверью, но можно выпрыгнуть в окно, в стиле Лары Крофт. В мутных и прельстительных водах неприятия действительности я плавала большую часть моей жизни, почему бы не зайти еще чуточку дальше и не отказаться взглянуть правде в лицо, убежав от нее на сей раз физически? Я представила, как изящно ныряю в окно и падаю в снег несколькими метрами ниже, потом поднимаюсь, без единой царапины, смотрю направо, налево (достаточно долго, чтобы зритель успел полюбоваться моей великолепной пластикой) и наконец бегу со всех ног с решительным видом. Я покосилась на окно.

– Отличная мысль, – сказал Никола, – но скорее всего ты просто ушибешься о стекло.

Я поморщилась. Как он мог прочесть мои мысли? Неужели я до такой степени предсказуема?

– Ишь ты, – сказала я, – какой проницательный… И что же, по-твоему, я отвечу?

– Полагаю, ты сейчас скрестишь руки на груди и надуешься.

Да уж, силен. Я заставила себя держать руки опущенными, отчего вдруг осознала, что у меня есть эти две конечности, и, изо всех сил стараясь не надуваться, сказала:

– Это не он звонил, это я ему позвонила.

Никола и Катрин молчали. В отношении последней это было особенно тревожно: если уж Катрин нечего сказать или выкрикнуть, значит, дело очень, очень плохо. Ничего не оставалось, кроме как принять удар.

– О’кей, – сказала я. – Хватит. Прекратите смотреть на меня, как на слабоумную, ясно? – Оба уставились в ковер, это выглядело комично. – Я позвонила Флориану, потому что, выйдя от психотерапевта…

– …А я тебя предупреждал о постпсихотерапевтическом эффекте… всегда надо навести порядок в голове, прежде чем…

– …позвонила Флориану, потому что решила: не желаю больше играть в игры. И потом, правда, самая настоящая, истинная правда в том, что я хочу его увидеть. Я хочу с ним поговорить, сказать ему, как я себя чувствую, и попытаться понять… Вот вас, скажите, не удивляет, что уже месяц, как мы расстались, и ни разу за это время не поговорили? Я думаю, что имею право на разбор полетов.

– Который час? – спросила Катрин.

– Четверть двенадцатого, а что?

– Пойду, сделаю «Кровавых Цезарей».

– Я сказала четверть двенадцатого.

– Жен… – Она смотрела на меня будто на чрезмерно оптимистичного юношу, отправляющегося на высадку в Нормандии. – Мы все согласны, что ты имеешь право на разбор полетов. Но боюсь, ты еще не готова. Нужно выпить.

Никола, которого сначала, похоже, удивила идея «Кровавых Цезарей», в конечном счете ее одобрил.

– Кэт, не могу же я идти пьяной.

– Один коктейль. А потом будешь осторожней с выпивкой.

Мы все трое кивнули, как будто каким-то боком это мог быть хороший план.

– Не ходи, – сказал мне Никола, когда Катрин вышла из комнаты.

– Я уже не могу позвонить ему и сказать, что не приду.

– А это, по-твоему, не игра? Ты не хочешь признать, что боишься или что, может быть, совершила ошибку?

– Я не боюсь! И почему это ошибка? – Я почти сорвалась на визг, что было дурным знаком. – Прекрати так на меня смотреть.

– Ты уверена, что этого хочешь?

– Честно?

Я присела на стул, чтобы лучше думалось. Изо всех сил постаралась думать честно. Карты были спутаны так давно, и я уже месяц жила в режиме выживания, который чаще обычного требовал от меня серьезных отступлений от честности.

– Честно? – повторила я, как будто это слово могло волшебным образом пробудить здравый смысл. – Не знаю.

Не густо, зато честно. Передо мной появился «Кровавый Цезарь». Сделав большой глоток, я едва не расплакалась от благодарности и добавила: «Я не боюсь, я уже за гранью страха. Поэтому мне лучше не думать слишком много, иначе я дойду до ручки…»

Я почувствовала, что сейчас разревусь, и замолчала.

Катрин села передо мной со своим огромным стаканом.

– Признайся, ты ведь втайне довольна, что мне это нужно, – сказала я. – У тебя появилось весомейшее оправдание, чтобы выпить до полудня…

Я улыбнулась. Мои друзья тоже, и мы чокнулись.

– Всегда в удовольствие поощрять чужие пороки, когда под эту лавочку можно предаться своим, – сказал Никола.

– Ты не думаешь… не лучше ли было подождать? – спросила Катрин.

– Нет… это как нарыв, лучше вскрыть сразу… После вчерашнего звонка, да с моей реакцией, я была настолько не в себе… еще больше не в себе, чем раньше…

Катрин сделала большие глаза: дело пахло керосином.

– …Я предпочитаю все выяснить сразу. Честно… – Я подняла палец и посмотрела на Никола, подчеркивая намеренное употребление этого наречия. – Мне вообще-то без разницы, что он скажет. Я только хочу положить конец сомнениям.

– О’кей, – кивнул Никола, садясь. – Короче, ты идешь.

– Да.

– Хорошо. Ты продумала план?

– Ты продумала экипировку? – одновременно с ним спросила Катрин.

– Нет и нет. Потому я и хотела с вами поговорить, хоть и знала, что вы меня осудите.

Я посмотрела в свой стакан, из которого отпила всего пару глотков. Я уже была опасно расслаблена действием алкоголя и полна любви и признательности к моим друзьям. И я сделала то, что рекомендуется делать в таких обстоятельствах: бодро приложилась к стакану и отдалась на волю Катрин и Никола, которые принялись бомбардировать меня советами.

– Легинсы и твой длинный розовый свитер.

– Для начала просто послушай, что он скажет.

– Не надо розового, лучше серый.

– Можно не играть в игры, но при этом не подставляться.

– Розовый – это уже перебор.

– Скажи ему сразу, что тебя достало притворяться. Будь прозрачной.

– Но не слишком раскрывайся.

– Вот именно.

– Вопрос дозировки.

– И не забывай почаще говорить «я».

– Сапоги! Тебе надо надеть сапоги. На высоких каблуках.

– Начинай фразы с «я чувствую», «у меня такое ощущение, что…» – звучит глуповато, но…

– Твои черные замшевые сапоги. Снега все равно уже почти нет.

– Не важно, что ты говоришь, главное почаще говорить «я».

Я слушала их чрезмерно внимательно, как человек, с которым говорят на малознакомом языке. Через полчаса этого штурма заботы у меня в голове остались только две вещи: я должна почаще говорить «я» и надеть черные замшевые сапоги.

Но «Кровавый Цезарь» сделал свое дело, и я чувствовала себя защищенной легким ватным коконом. Я была взвинчена, но настроена оптимистично. Я дала Катрин выбрать для меня наряд и оделась спокойно и уверенно. Закалывая волосы перед зеркальцем в своей временной комнате, я успела сказать себе: «Твоя уверенность совершенно иллюзорна. Смотри, осторожней». Но как раз быть осторожной я и не хотела. Если мне удастся остаться в этом подвешенном состоянии до ресторана, все будет хорошо, мысленно повторяла я, заканчивая краситься. Полное отсутствие логики в этом умозаключении меня мало заботило: мое блаженное состояние позволяло мне игнорировать логику, грациозно скользя поверх нее. Я расцеловалась с друзьями и ушла на носочках своих черных замшевых сапог, ступая очень тихо, будто боясь разбудить ребенка. Или спящее чудовище, сказала я себе, входя в ресторан, где Флориан, как всегда пунктуальный, должно быть, уже ждал меня.


Он сидел спиной к двери. Я не знала, случайность это или деликатность с его стороны, но была ему благодарна. Я могла привести себя в порядок, снять пальто и спокойно подойти к нему, не беспокоясь о том, как я выгляжу. Официант сразу узнал меня – он не раз видел меня здесь с Флорианом – и бросил короткое: «Мсье вас ждет», указав на его столик. «Спасибо», – захотелось сказать мне, в этом не было необходимости: Флориана я бы почувствовала и с закрытыми глазами.

Я нервно улыбнулась официанту и начала долгий путь к столику, каждую минуту ожидая, что голова Флориана расколется, так я сверлила взглядом его затылок. Мое сердце билось глухо, тяжело и, казалось мне, очень медленно. Я даже задумалась: не симптом ли это особой сердечной недостаточности, или это нормально, что сердце при слишком сильном стрессе бьется медленнее обычного? И вдруг оказалась рядом с ним. Он поднял голову еще до того, как я заговорила и даже вошла в его поле зрения, и я поняла, что он уже знал, что я здесь, что он тоже меня чувствовал. «Ты меня еще любишь?» – чуть не закричала я. В сущности, это все, что я хотела знать.