– Да потому, что мне в самом деле так лучше, – ответила она без тени горечи. – И потом, я слишком закоснела. И пусть! Все правильно. – Она говорила совершенно искренне, это было очевидно. – Но ты – не такая. И не жди, когда тоже закоснеешь, потому что к тому времени наживешь себе массу комплексов и не будешь счастлива. Ты – нет.

Я огляделась вокруг в тщетной надежде, что мой отец или Катрин вдруг материализуются в комнате, чтобы я смогла поудивляться с ними вместе. Но был только Ти-Гусс, таращившийся на меня с подлокотника кресла, и я состроила ему ошеломленную рожицу, чтобы хоть с кем-то разделить свой шок.

– И все-таки, – продолжала мать, – дай себе немного времени. Маленькую передышку. Если эти парни неспособны ждать, так, может, они и не стоят того, чтобы так изводить себя?

– Мам! – выговорила я наконец. – Это как-то слишком мудро!

– Это что – «ирония»? – Я так и услышала кавычки, в которые мать заключила слово «ирония», как будто речь шла о новомодном изобретении, в которое она не верила.

– Нет… Нет, это не ирония. Ты права, вот и все. Но я…

– Но ты не можешь опомниться, а? – Она говорила насмешливым тоном – растерянность дочери ее явно очень забавляла.

– Честно говоря, я немного удивлена. Не в плохом смысле.

– Ладно. Так ты поговоришь с ними?

– Нет! Нет, потому что, хоть я и знаю, что это надо сделать, я просто-напросто трушу.

– Вот видишь, ты дочь своего отца, – сказала моя мать – или лукавый инопланетянин, похитивший мою мать и занявший ее место. Я засмеялась – сказано было хорошо.

– Серьезно, – сказала я, перед тем как повесить трубку, – я бы с удовольствием сходила с тобой в театр как-нибудь.

– Я тебе позвоню. Удачи, дочка.

– Угу. Спасибо, мама.

Я положила телефон, вконец растерявшись от этого сюрреалистического для меня разговора. Мою мать подменили?! Или она наткнулась, наконец, после стольких лет чтения, на буддистского монаха, чьи советы имеют применение в реальной жизни? Или отец с ней поговорил? Он-то по-прежнему твердил мне, что надо поставить крест на обоих и найти себе «славного паренька, который стоит двумя ногами на земле, и чтобы любил гольф», из чего я быстро заключила, что он ищет прежде всего идеального зятя для себя, а уж потом мужчину для меня.

Я хотела было позвонить отцу и спросить, какие еще у него требования к будущему зятю, но тут пришла Катрин.

– Хелло-о-оо? – донесся ее осторожный голос.

– Иду! – крикнула я. – Иду-иду-иду.

Я направилась в прихожую. Катрин, видно, находившая, что это очень смешно, была еще за дверью, просунув в щель только одну руку – руку, в которой была зажата бутылка водки.

– Ладно, хватит дурачиться, – проворчала я, взяв бутылку. – Я не кусаюсь.

Медленно показалась голова Катрин, наклоненная под забавным углом, и я улыбнулась. «Хоть на что-то сгодились твои курсы мимики», – сказала я. Лицо ее превратилось в комичную маску разочарованного Пьеро, и она вошла.

– Как ты? – спросила она.

– Слушай… я только что говорила с матерью, и… она сказала мне много важного.

– О боже. Ты собираешься заниматься тай-чи в парке? Жен, ты уж предупреди меня, если начнешь заниматься тай-чи в парке, мне надо психологически подготовиться, что у меня в лучших подругах будет пожилая особа.

– Не собираюсь я заниматься тай-мать-его-чи… Не беспокойся. Но… она спросила, почему мне так трудно быть любимой, и…

Катрин присосалась к горлышку бутылки и, только оторвавшись от него, закричала:

– Надо! Выпить! Чтобы пережить очередную серию твоей окаянной эпопеи! Р-Р-РРР!

– Ладно! Ладно! Хватит! – Я попыталась выглядеть обиженной, но рассмеялась. Открыв бутылку, я приготовила нам два мартини. – Пей, пока можешь, а? Конец придет коктейлям, когда ты будешь носить в себе чудо новой жизни.

– Беременная женщина может позволить себе стаканчик время от времени, – возразила Катрин, глядя на меня, как ребенок на взрослого, в ожидании подтверждения своих слов и своего заветного желания.

– Не знаю, Кэт. Во всяком случае, уж точно не сухое мартини.

– Ах… моя прелесть… – Она принялась гладить свой стакан. – Думаю, эта жертва того стоит, – добавила она.

– Ты думаешь?

Мысль, что Катрин может осуществить свой план, все еще казалась мне настолько абсурдной, что я позволяла себе говорить об этом как бы в шутку, не принимая всерьез ее комментарии и тревоги. Она пожала плечами, отпив большой глоток коктейля, и я сказала себе, что и для нее, наверно, на всем этом тоже есть налет абсурда.

– Ты волнуешься? – спросила я.

– Почему, из-за ребенка?

– Нет… из-за встречи с подругой Никола.

– Даже слова «подруга» слышать не хочу, Жен…

– А я волнуюсь. Вдруг она нам не понравится?

– Вдруг она слишком нравится ему? – Катрин смотрела на меня – она явно ждала ответа. Я обошла кухонную стойку и обняла ее.

– Он не уйдет, Кат.

– Он имеет право уйти! Он не обязан всю жизнь жить со своей кузиной – старой девой…

– Не говори так… – Я поцеловала ее густые волосы. – Никакая ты не старая дева…

– Скоро ею буду, Жен.

– Да ладно тебе!

– Это я буду заниматься тай-чи в парке.

– Прекрати. Просто тебе тоже надо научиться быть любимой, ты не находишь? – Катрин бросила на меня такой обескураженный взгляд, что я рассмеялась.

– Не такая уж глупая теория, – продолжала я. – Это не значит, что ты должна обязательно делать стойку, когда парень бегает за тобой, Кэт.

Мне пришел в голову длинный и трогательный перечень мужчин, которых Катрин спровадила, потому что они были «слишком назойливые», «слишком розовые», «слишком женоподобные» и, мой любимый вариант, «слишком доступные» – последним звеном в этой цепи стал Эмилио.

– Когда придет единственный, если он придет, я его узнаю. Мне кажется, это всегда знаешь, правда?

– Лично я хотела бы знать, почему ты думаешь, что я могу ответить на этот вопрос, учитывая нынешние обстоятельства…

Катрин засмеялась, и мы допили мартини, обсуждая теорию моей матери и наши бедные запутавшиеся сердца.

– Знаешь, – вздохнула моя подруга, когда я безуспешно пыталась помешать ей сделать еще два коктейля, – может быть, это в последний раз мы встречаемся вот так – обе одинокие, без детей, я при кузене и его сыне… Может быть, через пару месяцев или через годик все будет по-другому.

– Может быть, лучше? – предположила я, попытавшись вложить в свой тон оптимизм, которого во мне не было ни на грош.

– Может быть, – ответила Катрин. И мы помолчали, словно боясь спугнуть нашу хрупкую веру в будущее тщетными словами.

– Пошли, – сказала я наконец, отнимая у нее шейкер. – Нико и Сьюзен нас ждут.


Мы влетели в битком набитый ресторан, визжа, точно девчонки. Дождь лил как из ведра, и мы пересекли улицу бегом, Катрин – с пластиковым пакетом сомнительного происхождения на голове. «У меня кудряшки завиваются, когда волосы мокрые», – объяснила она метрдотелю, с пренебрежением воззрившемуся на ее пакет. Он перевел взгляд на ее волосы, кудрявее некуда, вежливо улыбнулся и указал нам наш столик. В ресторане было людно, оживленно, публика старалась выглядеть богемной, и ей это более или менее удавалось. Все говорили громко, еще громче смеялись, заказывали подчеркнуто много вина, и все, казалось, были знакомы между собой.

Я увидела в глубине зала Никола, махавшего нам руками. Он выглядел нервным, возбужденным, но довольным и как будто помолодел лет на десять. Я обернулась посмотреть, идет ли за мной Катрин, но она задержалась у какого-то столика, встретив знакомых. Я пошла дальше, к моему старому другу и его новой любви, которая спокойно улыбалась мне. Она была красивой женщиной, и ей удалось на первый взгляд невероятное – выглядеть в свои годы естественной. Без макияжа, в простой рубахе из некрашеного шелка, с собранными в небрежный пучок седеющими волосами, с внушительной коллекцией тонких серебряных браслетов на запястьях, она выглядела потрясающе. Она поднялась, когда я подошла, протянула мне руку, сказав: «Очень рада. Я Сьюзен», – и я была покорена.

Я была, однако, уверена, что Катрин примет в штыки эту женщину, незакомплексованную, простую и явно очень функциональную: полная противоположность Катрин. Поэтому я косилась на нее с опаской, когда она, расцеловавшись с Никола, садилась рядом со мной. На Сьюзен она не посмотрела. Наконец она повернулась к той, которую, должно быть, считала соперницей, вознамерившейся отнять у нее лучшего друга, почти брата.

– Привет, Катрин, – сказала Сьюзен. – Я очень рада с вами познакомиться. Рада и… немного волнуюсь.

Как же, как же, захотелось мне сказать, да ты, наверно, не волновалась с тех пор, как в первый раз прочла Бхагават-гиту в 1975 году. Но это фальшивое признание, похоже, немного смягчило Катрин, которая произнесла:

– Вот как? – довольным тоном, даже с некоторой гордостью, и в свою очередь призналась: – Я тоже.

Я почувствовала, на расстоянии метра в два, как Никола изрядно расслабился.

– Короче, вы, стало быть, пара? – спросила Катрин, глядя то на него, то на нее. Неплохо иногда иметь кого-то, начисто лишенного деликатности, в своем окружении: не приходится кружить вокруг да около. Сьюзен и Никола засмеялись, ни дать ни взять – голубки, и она принялась рассказывать нам свою версию их знакомства. Они перебивали друг друга, смеялись, заканчивали друг за друга фразы, и я смотрела на Никола, на нового Никола, которого прежде не знала, чей цинизм и наплевательство совершенно растворились в любви.

Мне хотелось схватить Катрин за руку, утащить ее в туалет и выпытать, находит ли она тоже все это неимоверно трогательным. Душа радовалась на них смотреть, и мне, с моим неизменным эгоцентризмом, захотелось узнать, лучусь ли я таким же простодушным счастьем рядом с Флорианом или с Максимом.

Когда Сьюзен, извинившись, ушла в туалет, Никола, в которого вдруг вселился мальчишка-подросток, наклонился к нам и зачастил:

– Ну? Ну? Ну? – с надеждой в голосе.

– Она супер, – сказала я.

– Угу. Недурна, – добавила Катрин с улыбочкой, означающей, что, по сути, она совершенно со мной согласна. – Но… она ни слова не сказала о вашей разнице в возрасте.

– Ты бы ожидала хоть на секунду, чтобы мужчина на двенадцать лет старше своей подруги упомянул о разнице в возрасте? – спросила я.

– Нет, – ответила Катрин. – Но… знаешь…

– Нет, не знаю, – солгала я. – Стыдись, подруга.

Никола смотрел на меня с такой благодарностью, что мне стало смешно.

– Думаю, что познакомлю ее с Ноем, – сказал он.

Катрин молчала, и я поняла, что мне надо вмешаться:

– Уверена, Ною она очень понравится. Да, Кэт? – добавила я, слегка толкнув ее локтем.

Катрин вздохнула и покосилась в сторону туалета. Убедившись, что Сьюзен еще не возвращается, она наклонилась через стол и быстро проговорила:

– Да, я думаю, она понравится Ною, но, Нико, я знаю, что не должна тебя об этом спрашивать, но я только об этом и думаю, короче, я все-таки спрошу: ты ведь меня не бросишь, нет?

Никола взял ее за руку.

– Вот это моя Катрин. Не в меру впечатлительная, занятая только собой и неспособная фильтровать свои мысли. – Он говорил с нескрываемой любовью. – Мы с тобой на всю жизнь, сестричка. Будь спокойна.

– Тогда ладно, – кивнула Катрин. – Мне очень нравится Сьюзен.

Остаток ужина прошел в милой и непринужденной обстановке – мы узнавали Сьюзен, она открывала мир своего любимого. Катрин отпускала шпильки (которые Сьюзен изящно парировала) по поводу ее умеренности («Да брось ты. Кто же пьет всего три стакана вина за вечер? Это ненормально. Это даже подозрительно, Сьюзен!») или ее происхождения («Я так и думала, что ты из Ванкувера. У них там с экологической чистотой все в порядке…»), Никола смеялся и тихонько поглаживал Сьюзен по спине – он явно еще не настолько освоился, чтобы поцеловать ее при нас.

Вечер был слегка подпорчен за десертом, когда Сьюзен спросила меня:

– Ну а ты, Женевьева? Я слышала, ты пережила недавно настоящую эмоциональную встряску?

Мне только того и надо было. Я отодвинула в сторону свой тоффи-пудинг и кальвадос и принялась рассказывать Сьюзен свою историю во всех подробностях. Я понимала, что слишком многословна и что тому способствовали многочисленные бутылки вина при скромном, в три стакана, участии Сьюзен, но остановиться я не могла, невзирая на реакцию Катрин и Никола, которые сначала только косились на меня, а под конец стали толкать друг друга локтями и перешептываться: «Вели ей замолчать, не то я возьму тот старый пластиковый пакет, которым ты прикрывала волосы, и надену ей на голову».

Только Сьюзен, слишком вежливая и еще недостаточно мне близкая, терпеливо слушала меня, и в ее больших зеленых глазах сквозило сочувствие, побуждавшее меня к дальнейшим излияниям. Я рассказывала ей о Флориане, о Максиме, а больше всего – о себе, слова лились из меня нескончаемым и непрерывным потоком…