«Слушай, – сказал я, – а чего это ты уходишь? Ты как бы меня звала, я как бы к тебе прилетел!»

Она сидела ко мне спиной почти полностью одетая, но тут повернулась и опять долго, тягуче посмотрела. Черт, все же было что-то в ее взгляде, он правда вбирал в себя.

«Ты ведь приехал на время, – сказала она наконец, – а я здесь живу, у меня здесь жизнь, понимаешь. – Она встала, она была готова уйти, ей оставалось только взять свою сумочку. – Я уже оставалась один раз. Один раз я уже все поломала, а что я получила взамен? Две недели?! Ладно, ни к чему этот разговор, – сказала она, потом подошла, наклонилась и поцеловала в губы, на ходу так, по-деловому. – Я буду завтра в час». И ушла.

Зря она меня поцеловала, не нужно было. Я лежал и все сопротивлялось во мне.

«Зачем я приехал сюда? – думал я. – Подумаешь, тридцать пять, мне еще рано жить на содержании». Я встал, принял душ, вещей у меня почти не было, так, дорожная сумка, и спустился вниз.

«Сколько с меня за номер?» – спросил я. Девушка, достаточно симпатичная, насколько англичанки вообще могут быть симпатичными, пощелкала компьютером и сказала, что номер оплачен.

«Это неважно, – отрезал я, – я плачу за сегодняшний день. Сколько с меня? А тому, кто уже заплатил, вы вернете деньги. Хорошо?» Она была крайне удивлена, наверное, такого она еще не видывала в своем Английском королевстве. В конце концов барышня назвала такую цифру, что я прибалдел, я знал, что, факинг, Лондон город дорогой и гостиница дорогая, но не настолько же! Но я заплатил, оставшись почти без денег, и ушел, знаешь, старик, в ночь, в никуда, так, как я в общем-то люблю уходить.

Той же ночью я пересек канал, оказался во Франции, а потом, когда пехом, когда автостопом пересек пол-Европы. Где только и с кем только не жил; два месяца добирался. Вот такое приключение! Ну а потом приехал в Берлин, здесь друзья, ты, например, да и помнят меня еще, как-никак. Вот так и прижился в результате.

– Так ты ее с тех пор ни разу не видел? – спросил Вейнер.

– Не-а, – ответил Стоев. – Не видел, не слышал, ни разу не звонил. Совершенно забыл про нее, честно говоря. Вспомнил только, когда увидел со сцены в Турции. По-моему, она была, я почти уверен.

– Не жалко? – снова спросил Вейнер.

– Чего? Ее?

– Да, ее. Она ведь любила тебя.

– Нет, – Стоев покачал головой, как бы подтверждая, – не жалко. Впрочем, знаешь, что интересно во всей этой истории? Она прошла через меня пластами, знаешь, такими археологическими срезами. Видишь, когда нам было по восемнадцать – первый срез, второй – когда нам двадцать два, потом двадцать восемь, тридцать пять. И каждый раз между этими срезами солидный промежуток, и каждый раз это была другая, новая женщина. В постели другая, в поведении, в отношении ко мне, даже интонации голоса менялись. Вот я тебе рассказывал, и всякий раз она следующая зачеркивала себя предыдущую. И получается, как будто много женщин, а не одна, как на самом деле. А все оттого, что она не плавно, а именно срезами передо мной, одна, другая, третья, четвертая; а их уже никого нет, ни первой, ни второй. Даже последней не существует, ведь много лет прошло, и та, сегодняшняя, наверняка совсем другая женщина. Она и сама о тех прежних, о которых я рассказывал, верно, не помнит. И получается, что только во мне они и остались Я единственный их хранитель. Странно, да?

Знаешь, вот это обидно, – Стоев наклонился вперед, – что память в общем-то хреновый инструмент. Несовершенный, неудачный инструмент, а только ведь она соединяет нас с прошлым. Вот если бы память позволяла чувствовать, если бы она была наделена осязанием, слухом, зрением, обонянием, мы тогда могли бы все прожить заново. Понимаешь?

Вейнер провел салфеткой по лбу, его вдруг пробила испарина. А еще он почувствовал сильное волнение.

– Правда обидно, – вздохнул Стоев, – вот вспомнил все это, рассказывая, и как теплой волной окатило, и обидно, что нельзя все заново прожить. Ну да ладно, – он посмотрел на пустой коньячный бокал, – будем жить будущим, ведь все только начинается, старик! – Стоев подался еще больше вперед и хлопнул Вейнера по плечу. – Ну чего, созвонимся? Я еще месяц в городе, а потом отвалю со своей длинноногой свитой денег подзаработать.

Вейнер кивнул, ему было трудно говорить.

На улице ему стало жарко, и он расстегнул плащ, он шел, смотря под ноги отрешенным взглядом.

«Как же так, – думал Вейнер, – как могло получиться, что Стоев так легко догадался, экспромтом, на лету? А он, Вейнер, ученый, гордость университета, думал, много думал и не нашел. А ведь как просто, как изумительно просто! Память, наделенная органами чувств. По сути, это есть создание новой реальности, потому что – и это простейшая философcкая догма – объективная реальность определяется органами чувств. Это, иными словами, машина времени, уводящая нас в прошлое. Не провода, не микросхемы, как писали фантасты, а, допустим, таблетка; проглотил – и все, о чем вспоминаешь, происходит заново, словно наяву. Ты все видишь, слышишь, осязаешь, обоняешь, ты все чувствуешь, а значит, заново проживаешь свое прошлое. Как же все просто, изумительно просто, и в общем-то вполне реализуемо. – Он кивнул головой. – Да, да, наверняка возможно. Это будет настоящий прорыв – заново проживать свою жизнь, детство, сидеть у мамы на коленях, видеть ее улыбку, чувствовать руки. Да, мама», – подумал Вейнер, и ему показалось, что он услышал свой голос.

Стоев и Вейнер не встречались месяцев шесть, а то и более. Стоев был в нескончаемых разъездах, концерты на курортах Средиземноморья оказались крайне плодотворными, в материальном смысле, конечно. Вейнер звонил ему пару раз, но натыкался на автоответчик, и когда Стоев наконец перезвонил, голос Вейнера звучал немного взволнованно.

– Ты можешь приехать ко мне в лабораторию? – спросил он с ходу и, не дожидаясь ответа, тут же добавил:

– Сегодня, сейчас, да, да, прямо сейчас.

– А что случилось? – поинтересовался Стоев. Он проснулся поздно и сейчас стоял на кухне у окна, смотря на улицу, на идущих из школы детей. Он попивал молоко из длинного, узкого фужера и с удовольствием наблюдал за резвящимися школьниками; у многих за плечами висели ранцы, и поэтому они бегали со строго выпрямленными спинами, по-балетному изящно.

– Случилось, – торопливо ответил Вейнер, – приезжай, случилось.

– Хорошее хотя бы? – снова спросил Стоев, не скрывая ленцы в голосе.

В ответ он услышал короткий смешок Вейнера:

– Он еще спрашивает? Еще какое! Ты даже не поверишь, что произошло!

– Ты что, жене изменил, что ли? – предположил Стоев самое невозможное. – Ладно, сейчас приеду, расскажешь. – И он повесил трубку.

Вейнер поджидал Стоева в холле и тут же повел в свой кабинет. Не то чтобы он выглядел возбужденным, нет – просто не свойственная ему неловкая торопливость проскальзывала в его движениях.

– Ну что приключилось? – спросил Стоев, когда они вошли, но Вейнер не спешил и сначала усадил Стоева, а потом и сам уселся с другой стороны массивного кабинетного стола.

– Приключилась одна очень даже существенная вещь, к которой мы оба имеем весьма непосредственное отношение, – начал он, стараясь говорить размеренно.

– Я знаю, – перебил его Стоев, – ты записался в мою детскую балетную студию. Не волнуйся, тебе обязательно выдадут пелерину. Ты будешь в ней очаровательным.

Вейнер пропустил шутку мимо ушей.

– Помнишь, – продолжил он, – когда мы встречались прошлый раз, ты высказал мысль, ну, как сказать, что можно использовать память как аналог машины времени, если наделить ее, то бишь память, органами чувств.

– Ну, может быть, – бросил Стоев. – Мало ли что я говорю порой.

– Так вот, я долго думал над этим потом, после нашего разговора. Ну, действительно, что такое реальность, как не то, что мы ощущаем: видим, слышим, осязаем, обоняем, пробуем на вкус? И если научить память всему этому, то, естественно, можно будет возвращаться в свое прошлое и как бы заново жить в нем. В общем, я последние месяцы занимался этой проблемой.

– Какой проблемой? – не до конца понял Стоев.

– Как какой? Созданием препарата, который наделяет память органами чувств. Я не знаю, в курсе ли ты, но последние годы я участвовал в разработке антидепрессионных лекарств, и этот препарат мог бы также найти применение и в этой сфере. Видишь ли, люди, страдающие депрессией, могли бы заново переживать свое детство, молодость, а психоаналитики могли бы подправлять что-то. Ну, в общем, это сейчас не важно… – Вейнер замялся, не зная, как продолжить, –… важно, что в итоге я создал препарат. Последний месяц мы стали тестировать его на пациентах. И знаешь, каков результат? Он действует.

Вейнер встал и обошел стол, присел на краешек.

– Я не знаю, осознаешь ли ты все последствия этого открытия, но поверь мне – они грандиозны. Все, что угодно, вплоть до Нобелевской премии. Это переворот, в науке, в медицине, вообще в повседневной жизни человечества. Я даже боюсь произносить слова, которые хочу произносить.

Стоев слушал молча, но с интересом. Он и предположить не мог, что случайно оброненная им мысль приведет к такому результату.

– Ну и последнее, самое важное, для тебя и для нас… – продолжил Вейнер. – Я сделал тебя моим соавтором. Я знаю, это покажется странным для некоторых моих коллег, ты ведь к науке отношения не имеешь, формально говоря, но мне плевать, пусть удивляются. Твоя мысль дала мне толчок, и так будет честно. Ты должен быть соавтором.

– Спасибо, – согласился Стоев, он хотел бы пошутить, но не знал как.

– Спасибо, – вместо этого повторил он, – это благородно, старик, я тебя всегда уважал за это, за благородство.

Они помолчали, потом Стоев спросил:

– Ну и как выглядит твой препарат?

– Это простая таблетка, время действия около двух часов, хотя можно создавать различные дозировки. Вот и все.

– И что пациенты? – снова спросил Стоев.

– Препарат работает весьма эффективно. Пациенты проживают отрезок своего прошлого – один, например, все время ест пирог, который готовила бабушка. Бабушка давно умерла, конечно.

– Он не толстеет, от пирога-то? – бросил Стоев, и Вейнер засмеялся.

– Это мне в голову не приходило, надо проверить. Ну а если серьезно, все это вызывает у пациентов массу положительных эмоций, что позитивно сказывается на здоровье. – Вейнер на мгновение замешкался. – У меня все же есть небольшое опасение. Я боюсь, что у части пациентов может развиться зависимость от препарата типа наркотической. Я предполагаю, что не у многих, у процентов шести-восьми. В любом случае мы будем проверять, испытания только начались.

Вейнер замолчал, он поймал на себе взгляд Стоева. В нем был хитрый прищур, в этом взгляде.

– Дай таблетку-то, – сказал Стоев интонацией, далекой от простой просьбы.

Вейнер не понял перехода и потому сразу не ответил. Когда же понял, отрицательно покачал головой.

– Ладно тебе, старик, – повторил Стоев. – Кончай, давай таблетку, я тебе потом все свои ощущения перескажу, для науки ничего не жалко.

– Нет, я не могу, – начал было Вейнер. – Я не имею права давать препарат посторонним.

Стоев улыбнулся.

– Какой же я посторонний? Я ведь соавтор, правильно?

– Да, да конечно, – тут же поправился Вейнер. Ему стало неловко за «постороннего». Он снял очки, протер, снова надел.

– Ну, да, – сказал он, – наверное, я могу ввести тебя в исследование, что-нибудь типа одноразового тестирования. Хорошо, но потом ты должен будешь заполнить все анкеты и поговорить с психоаналитиком. Договорились?

– Валяй, валяй, – согласился Стоев, глядя, как Вейнер отпирает сейф,

– конечно, поговорю.

– Я тебе даю одну таблетку. Вот тебе формы, не забудь заполнить их. На следующий день, как примешь таблетку, позвони, я назначу встречу с психоаналитиком. Ну и расскажешь, что ты там видел. – Вейнер улыбнулся.

– Спасибо, старик. – Стоев поднялся с кресла, – искренне признателен. Конечно, все поведаю, ничего не утаю. Я, правда, должен завтра уехать, так что подожду с таблеткой до возвращения, чтобы кайфа себе не ломать. Но, как вернусь, тут же испытаю и сразу тебя извещу. Лады? – Вейнер кивнул. – Ну, давай, Вейнерчик, лапуля, долби этот, как его. А я тебе, глядишь, еще идеек подкину. – Стоев направился к выходу, но задержался у самой двери.

– Слушай, – сказал он, – а ты сам принимал свой препарат?

– Я? Зачем мне? – Вейнер опешил от такого вопроса.

– Ну, как же, интересно ведь. И открытие свое испробовать и, вообще, интересно, как там, в прошлом.

– Не знаю, – Вейнер задумался, – ты прав, наверное, интересно, но не уверен, надо ли мне…

– Вечно ты не знаешь, – перебил его Стоев. – Скучный ты какой-то, стариканище. Про женщин – «не знаю», про выпить тоже всегда «не знаю», даже траву небось никогда не пробовал. Чего ты в жизни-то своей знаешь? Даже сейчас. Изобрел, сам говоришь, революционное, эмоции положительные, людей уже пичкаешь, а все – «не знаю». Не уверен я в тебе как в ученом и как в мужчине тоже не уверен, – заключил Стоев с улыбкой, хлопнул Вейнера по плечу и, сказав: «Ну, давай, старик, я позвоню, как договорились», вышел из кабинета.