– Она не требует много света.

– Ты имеешь в виду картину? – Рицхе оглянулся, он ничего не видел.

– Она все равно съедает весь свет.

Огюст подошел к высокому стулу с наброшенной на спинку шалью и одним движением, слишком легким для своего грузного тела, сорвал ее. В глазах Рицхе все исчезло.

– Я никогда не видел такого. У меня кружится голова. У меня что-то с сердцем. Дай воды.

Он расстегнул верхнюю пуговицу жилета, а потом осел, он упал бы, если бы рядом не стоял стул.

Огюст подал ему бутылку с минеральной водой. Он переводил взгляд с Рицхе на картину, потом снова на Рицхе.

– Что ты чувствуешь? – спросил он, когда тот, тяжело дыша, наконец поймал дыхание.

– Она забирает из меня. Пьет меня. В картине не может быть такой силы. Я никогда не видел, так не бывает.

– Я так и думал, – сказал Огюст.

– Как ты можешь смотреть? – Подбородок Рицхе трясся, лицо побледнело, он держал руку на сердце, продолжая бормотать. – Закрой, пожалуйста закрой, – расслышал Огюст и занавесил картину.

Прошло несколько минут, и Рицхе отдышался, он уже сидел на диване в другой комнате, светлой, почти прозрачной, он никак не ног вспомнить, как попал сюда.

– Что со мной произошло? – спросил он. – Это все картина, что в ней? Она вбирает в себя. Как такое может быть? Я не понимаю.

– Я уже говорил тебе, что научился через картины избавляться от потерь. Я мог освободиться от женщины, от своей любви к нем. А здесь меня бросало творчество. Оно сочилось из меня, медленно, по каплям, истекало каждую секунду, час, день, особенно по ночам, каждый раз, когда я становился к мольберту. И оно все вышло, оно все в этой картине.

Помнишь, ты говорил, что балапса не существует? Так его действительно нет. Я просто не понял тогда. А та роковая форма, которая мучила меня и которая и есть теперь эта картина, она подсказывала, она последняя пыталась предостеречь. Что баланса нет! Что творчество не прощает! Это и было пророчество. Но я не понял, и, знаешь, каков результат?

Рицхе ничего не сказал, лишь вопросительно посмотрел.

– Марк Штамм умер тогда, упав с моста. А потом стало поздно.

– Все же это не совсем так. Ты создал ее. Лучшее, что когда-либо создавалось.

– Это потому, что ничего пе покидало меня с такой болью, как творчество, мой дар, мой талант – назови, как хочешь. Впрочем, говорят, что, когда человека оставляет жизнь, ему тоже невероятно больно. Никто, конечно, не знает, но я верю. Знаешь, как я ее назвал?

– Знаю, – сказал Рицхе. – Пустота.

– Пустота, – повторил Огюст, – которая только и может быть бесконечной. И только вбирать в себя. Хочешь выпить?

– Да, пожалуй. Можно будет еще раз взглянуть, потом, после?

– Ты так можешь привыкнуть. Я тоже привык.

– Да, да. Ты не нальешь еще коньяка?

Утро проснулось раньше меня, но ненамного, я его скоро нагнала. Я еще лежу, но уже понимаю, что от непогоды не осталось и следа. А вчера казалось, что печальный, мелко моросящий дождь останется навсегда. Так казалось, но вот, утро, и о дожде забыто, и властвует солнце, оно не тиранит, а управляет мудро, терпеливо.

«Пора вставать», – говорю я себе, я и так скомкала весь вчерашний день. Теперь пора нагонять упущенное, все оставить на потом: чай, завтрак, даже душ – сейчас умыться и в лес, именно с леса необходимо начать это утро. Я все же забегаю на кухню отхлебнуть вчерашнего недопитого чая, кружка с вечера стоит на столе, и чай в ней почерневшии, с синеватой поволокой, как и полагается всему старому, сморщенному. А затем я ныряю за дверь, она податливо распахивается, и я зажмуриваюсь, я за вчерашний день отвыкла от яркого света.

Мне надо привыкнуть к яркости, она повсюду, вот она мелькает в еще не опавшей листве, вот расслоила на прожилки ветви в кронах, а теперь спрыгнула на траву и перекатилась на щербатые доски крыльца, отражаясь от незнакомого предмета прямо у моих ног. Я нагибаюсь и беру в руки большой почтовый пакет.

«Смотри-ка, почта пришла», – говорю я вслух. Целый месяц ни письма, ни газеты, а тут огромный пакет, я взвешиваю в руке, тяжелый к тому нее. Я верчу его и так и этак, адрес указан правильно, но имя не мое, вернее, имени нет вообще, только две буквы, обе заглавные, М.Д., наверное, инициалы, но не мои. Да и как они могут быть моими? – думаю я. Видимо, пакет предназначен хозяевам и доставили его вчера, а я не заметила, я ведь вчера вообще не выходила из дому.

Ну и что мне делать с этим пакетом? Конечно, он адресован не мне, но кроме меня здесь никто не живет, да и долго еще не будет. А вдруг в нем что-нибудь важное, я могла бы передать в агентство, через которое сняла дом, а они – его владельцу Я пытаюсь вскрыть конверт, но он не поддается, он из специального прорезиненного картона, я даже кряхчу от натуги. Нет, надо вернуться в дом, и я возвращаюсь и иду на кухню за ножом Я стараюсь просунуть его внутрь, под сгиб, чтобы удобнее…

Надеюсь, в нем не бомба, думаю я, надеюсь, он не взорвется И вдруг грохот, я, зажмурившись, сжавшись, отлетаю к стенке, в одной руке зажат нож, в другой – прорванный пакет. Господи, что же это я так пугаюсь?! Как все-таки истрепаны мои нервы?! Я еще стою минуту, приходя в себя от неожиданности, и лишь потом подхожу: на полу лежат две книги, я нагибаюсь – надо же, книги – а сколько грохота. Я верчу их в руках; ни названий, ни имен авторов я не знаю, но это как раз не странно. Странно то, что это книги, и так неожиданно, и именно сегодня Я беру одну и машинально иду на веранду, мне надо убедиться, что нет ничего необычного ни в посылке, ни в книгах. Я сажусь в кресло, прищуриваюсь, здесь тоже ярко, может быть, меньше бликов, все нее лес сродни бликам, зато океан ближе к отражению.

Я открываю книгу и начинаю читать, у меня нет времени вчитываться, да и желания тоже. Там что-то несущественное; описание места, героя – в общем, вводная. Я перелистываю несколько страниц и снова пробегаю глазами – пока ничего загадочного. Опять листаю вперед и вдруг замираю, а потом чувствую холод, еще не позабытый, знакомый, он растекается во мне, я боюсь его, я знаю, он не к добру. Но еще больше я боюсь себя, мне кажется, что я попала в антимир, в фантазию сумасшедшего, в бред больного. Или мне кажется? Я опять переворачиваю несколько страниц, нет, все верно, главного героя зовут Марио, действие развивается в Италии, и он театральный актер.

Глаза уже не могут переносить света, и я закрываю их рукой, я слышу шлепок упавшей книги, но мне не надо ее поднимать, потому что я жду, я знаю, сейчас что-то произойдет, я не знаю что, но знаю – страшное. Я замерла, ожидая, но ничего не происходит, долго, и мне приходится открыть глаза: ничего не изменилось, все тот нее океан, солнце, яркость, только книга, смявшая своей тяжестью сразу несколько страниц, неловко раскрыта на дощатом настиле. Она не остановила солнце, не осушила океан, она и выглядит безвредно, даже беззащитно.

Может быть, это совпадение, говорю я себе, а потом переспрашиваю: может ли это быть совпадением? Но это лишний вопрос. Нет не может. Что же происходит? – снова спрашиваю я и снова отвечаю: не знаю. Я растеряна, испугана, я не знаю. Не хочу знать. Единственное, что я хочу

– это бежать, мне страшно здесь, я одна, на мили одна, я беззащитна, как эта книга с измятыми страницами. Мне надо быстрее уехать, я не понимаю, что происходит, что происходит со мной, что происходит на свете.

«Это паника, говорю я себе, во мне не осталось ничего, кроме тупого страха. Откуда он?»

Оттого, что я не понимаю. Теперь я знаю: так древние люди боялись молний, они не понимали, как я сейчас, и боялись, и хотели бежать.

Но это невозможно, во всяком случае, сегодня. У меня нет машины и нет телефона вызвать такси. Я должна находиться здесь, и хотя бы поэтому мне необходимо успокоиться.

И я успокаиваюсь, не полностью, конечно, но паника проходит. И остается реальность: я в качалке, океан, солнце, небо и эта книга, и если океан и солнце мне еще как-то понятны, то книга нет. Я снова поднимаю ее с деревянного настила, в наденсде, что через несколько страниц исчезнут и Италия, и театр, и Марио. Я читаю только диалоги, пропуская описания, чтобы быстрее. Проходят часа три, книга толстая, я заглядываю назад, почти четыреста страниц, и, наконец, подхожу к концу.

Я не вникаю в подробности: запутанная любовная интрига, ассоциации с классиками, они появляются из разных эпох и стран и по-своему вмешиваются в действие. Либо у Марио происходит раздвоение личности, и он чувствует себя одним из них, либо он играет их в театре и так перевоплощается, что чувствует себя ими – я так и не поняла до конца. Но это не важно. Важно то, что ни Италия, ни театр, ни актер Марио не исчезли, наоборот, книга именно о них. Я просматриваю последние страницы и не удивляюсь, когда узнаю, что герой, тот самый Марио, конечно же, погибает, опять нее из-за любви.

Я отпускаю книгу, она падает рядом, я смотрю на океан, мне надо собраться, я пытаюсь, я все еще боюсь, но уже только умом, а не паническим животным страхом. Конечно, эти книги присланы именно мне и присланы не случайно, но что из этого? Если бы меня хотели убить… хотя за что?.. кому я нужна?., чушь какая-то. Ну, хорошо, успокаиваю я себя, предположим, маньяк, сумасшедший, он давно мог убить меня, я здесь месяц и одна, для этого не надо никаких книг. Нет, все не так, все сложнее, и самое плохое, что я ничего не понимаю.

Я встаю и иду за второй книгой. Я уверена, что она о французском автогонщике, который разбивается под конец, догоняя по крутой дороге свою возлюбленную. Но мне надо убедиться, я беру ее и медленно возвращаюсь на веранду. Медленно, потому что я постоянно думаю: как такое могло случиться? Кто мог знать про меня?

Я сравниваю имена авторов, нет, разные, и тут же вижу французское имя, Марсель, а потом мелькают строчки, в них про рев машин и неровность трека. В середине книги все появляются какие-то новые герои, но в основном все тот же Марсель, он уже выиграл, как я поняла, несколько призов и теперь мечтает о «Формуле-1». Мне становится даже интересно, но теперь-то он точно должен разбиться, и я вчитываюсь в последние страницы. «Ну, ну, – подбадриваю я Марселя, – вот сейчас ты падаешь с обрыва, или…». Но он не падает, он выживает, и даже выигрывает, и попадает в свою долгожданную Формулу. Я закрываю книгу, разочарованная,

– не угадала.

Я вжимаю ладони в лицо и сижу так с закрытыми глазами.

«Надо сосредоточиться, разложить все по частям, ты же можешь, – уговариваю я себя. – Как здание. Ты же делала сложные проекты, ты умеешь, вот и сейчас собери по кусочкам и все сойдется. Итак, с чего начать? У меня два отправных пункта тот, кто прислал пакет, знает, что я здесь, и знает мою историю. Предположим, это маньяк, сумасшедший, он идет в магазин, находит книги об и гальянском актере и французском гонщике и посылает их мне. А теперь прячется неподалеку в кустах и наблюдает за мной в подзорную трубу.

Допустим, что не наблюдает, – говорю я себе, вновь начиная чувствовать парализующий страх. – А мне надо избавиться от страха, он лишний, он отвлекает. Итак, то, что я здесь, известно людям, у которых я снимаю этот дом, но они не знакомы со мной и тем более не в курсе моей истории. Так что это не подходит. Кто еще знает, что я здесь? – повторяю я вопрос. – Врачи в санатории. Они не знают, что я именно здесь, по этому адресу, но я говорила, что уезжаю в Мэйн, так что в принципе разыскать не сложно. К тому же в санатории известна моя история, без подробностей, конечно, но известна и про Дино, и про Рене. Единственный вопрос, кто мог так глупо, жестоко пошутить, и зачем?

С другой стороны, – говорю себе я, – никаких логических ответов искать не надо, когда речь идет о психиатрическом санатории. Эти психиатры сами не вполне нормальны, во всяком случае, для такой шутки безумия у них хватит».

Я перебираю в голове всех врачей санатория. Был там один, лет под пятьдесят, странный такой, он смотрел мне прямо в глаза пристальным немигающим взглядом, и каждый раз заговаривал. Как будто ему от меня что-то надо. Да, да, один раз он спросил меня, куда я собираюсь после завершения курса лечения, и я упомянула про Мэйн. Он еще попросил позвонить, когда я вернусь.

Я чувствую, как камень, да что там камень, глыба, гора, соскользнув, рухнула с меня и разбилась где-то у основания. Я пережила камнепад, говорю я себе улыбаясь. Видишь, как все просто, если все по порядку, не спеша Так и следует впредь. Ну вот, а теперь пора гулять. Я потягиваюсь и снова беру с руки эти две, теперь уже безопасные, потерявшие загадочность, книги Как-нибудь я их прочитаю, думаю я примирительно, та, про актера, кажется, интересно написана, а про вторую я так и не успела понять. Они обе неплохо изданы, я смотрю, кто издатель. Известные, маститые редакции, одна книга выпущена шесть лет назад, другая – четыре года до первой. На ней даже есть посвящение, я читаю: «Посвящается М.Д.». Что-то знакомое, думаю я, открываю вторую книгу и перелистываю первые титульные листы. А потом вскакиваю, я слышу, как падает набок качалка, и бегу в дом, я сама еще не знаю зачем, и только на кухне понимаю, за конвертом, на нем тоже М.Д. На конверте и на обеих книжках одинаковые инициалы «М.Д.»! «Я могла ошибиться», – твержу я себе и снова бегу на веранду, а потом сличаю, долго, тщательно, как будто недостаточно всего одного взгляда. Нет, я не ошиблась, обе книги посвящены М.Д., конверт тоже адресован М.Д. Значит, все мои рассуждения про этого врача теряют смысл.