Элль

В моей жизни было всего три момента, когда я думала, что не выживу. Первый – когда умерла мама. Я была маленькая и мало что помню. Помню только, как папа обнимал меня холодным сентябрьским утром, и помню запах стерильных больничных палат.

Второй момент – когда Кэтрин вышла на улицу, а я сидела на крыльце и ждала, когда папа вернется домой. Воздух был влажным и липким, я не могла дождаться, чтобы показать ему только что написанную историю о Карминдоре и Короле Мглы, лучшую за все время. Я была так счастлива.

А потом вышла мачеха, прижимая телефон к плечу, и сказала: «Заходи внутрь, Даниэлль. Робин не вернется».

Не могу вспомнить, куда подевался тот рассказ. После этого я перестала писать. Наверное, блог родился из той пустоты. Хоть что-то хорошее в невозможном. Но эти два момента я пережила. А вот третий.

На этот раз я не уверена, что переживу.

Я потеряла мамину туфлю, опоздала, и в тот момент, когда Сейдж поворачивает на мою улицу, вижу дом моих родителей с этой уродливой табличкой «Продается владельцем», которую воткнула Кэтрин. Весь свет зажжен. «Миата» Кэтрин на подъездной дорожке. На крыльце стоит мачеха, скрестив руки на груди, зажав ладонями локти, на лице застыло каменное, бесстрастное выражение. На часах приборной доски «Тыквы» 2:05.

Я – Принцесса Амара, а это моя Черная Туманность. Калли наклоняется вперед. Она бледная и явно нервничает, выворачивает руки. Я не хочу, чтобы она из-за меня попала в беду, но не знаю, что делать. Кажется, она готова пойти со мной, хотя я советую ей проникнуть в дом через мое окно. Незачем обеим получать наказание.

– Ты не обязана идти. – Сейдж замедляется, но еще не останавливается. Она хороший друг. Лучший друг. Я рада, что знаю ее. – Или пойти с тобой?

Но она не может пойти с нами. Я думала, что буду сильнее паниковать, страх будет раздирать глотку, врезаться во внутренности как пираньи. Но я, на удивление, спокойна. Словно на несколько мгновений оказалась в эпицентре урагана.

Калли сжимает мое плечо.

– Я тоже буду здесь.

– Калли, ты не обязана.

– Хватит брать всю вину на себя, – перебивает она. – Я не сестра и не мама. Меня уже достала эта тюрьма. Не люблю сидеть за решеткой. Пора Хлое и маме это узнать.

«Тыква» останавливается.

– Она похожа на мокрую кошку, – бормочет Сейдж.

– Она всегда так выглядит.

Сейдж наклоняется и обнимает меня.

– Мы же завтра увидимся, на работе?

– Да, – хрипло говорю я. – Наверное.

Я ее обнимаю и открываю дверь фургона. Калли медлит, не зная, как попрощаться с Сейдж. Я быстро отворачиваюсь. Это не мое дело, это ее личное.

Я ступаю на лужайку, Кэтрин сощуривается. Но при виде Калли, выходящей следом из фургона, ее лицо искажает гнев, словно взрывается фейерверк. Только я – это еще ладно, но мы с Калли! У меня в животе затягивается страх, как клубок змей. «Она ничего не сможет сделать, – говорю я себе. – Не надо ее бояться».

Но я боюсь. Боюсь, как Карминдор боялся Короля Мглы, как Амара боялась Черной Туманности. До того как нашла костюмы родителей, встретила Сейдж и обрела что-то вроде счастья, я не думала, что у меня еще есть что-то, что Кэтрин может отобрать. Но вот я стою в одежде родителей, во рту вкус арбузного пунша, а из динамиков «Тыквы» играет Ziggy Stardust Дэвида Боуи. Я понимаю, что она очень многого может меня лишить. У меня теперь есть жизнь. Мне уже не все равно.

Я набрасываю папин китель на плечо. Он пахнет больше Дэриеном, чем мной, корицей, крахмалом, потом и ночью, которую я никогда не забуду. За нами Сейдж на «Тыкве» трогается и уезжает с хлопком черного дыма.

– Каллиопа, нам надо поговорить. Хлоя все мне рассказала. Я очень, очень расстроена. – Кэтрин хмуро смотрит на дочь.

– Мама, я все могу объяснить, – начинает она, но мать не дает договорить.

– Внутрь, пожалуйста, здесь не надо сцен.

– Мама, я все могу объяснить. Это не то, что ты подумала.

– Да неужели? Я не ожидала, что ты будешь так нагло мне врать, дорогая, – отвечает Кэтрин бесчувственно холодным голосом. – Сбежала с соревнований по теннису, чтобы ошиваться невесть где с наркоманкой и сводной сестрой? Тебе уже не нужно место в команде? Будущее? Кажется, только Хлоя здесь чего-то хочет.

Тут до меня доходит. Хлоя приехала домой раньше и выложила ложь, которая поставит Калли под один удар со мной. Какое-то мгновение я не понимаю, зачем это Хлое. Сколько помню, они всегда были неразлучны.

Калли поражена настолько же.

– Но… это ведь не… Хлоя…

– Все мне рассказала, – заканчивает Кэтрин. – Наверх. Живо.

– Но, мама!

– Живо! – рявкает мачеха.

Казалось, Калли никуда не пойдет, но она исчезает, торопливо поднимаясь по лестнице. Хлопает дверь комнаты близняшек. Кэтрин оборачивает ко мне холодный, строгий взгляд.

– Откуда у тебя эти вещи?

Ее голос острый как нож. Я останавливаюсь на пороге, чтобы вытереть босые ноги, единственная оставшаяся у меня туфля мамы зажата в руке. Кэтрин смотрит на меня с отвращением. Из складок моей одежды и с кожи падают блестки, словно я тоже частично из звездной пыли.

– Они мои. Моих родителей.

– И тебе хватило наглости втянуть Каллиопу в эту ерунду?

– Это не ерунда, а конвент. Мы участвовали в конкурсе.

– В конкурсе?

– Косплея. Помнишь «ЭкселсиКон»? Папину мечту? Я хотела стать частью…

– Мне плевать, чего ты хотела, маленькая негодница! – Кэтрин выдыхает с таким шумом, словно шипит. – Ты знаешь, что Каллиопа – впечатлительная девушка, и ее можно втянуть в любой проект. Все началось, когда ты стала работать в этом грязном фургоне.

– Он не грязный.

– Девчонки в загородном клубе сказали, что я держу тебя на слишком длинном поводке, позволяя там работать, а я тебе доверяла. – Она выпрямляется в полный рост, ее шелковое платье сияет. – Ты никогда больше не увидишь эту девчонку, Даниэлль.

– Сейдж? – Сердце уходит в пятки. – Но это не ее вина!

– Я должна пресечь все на корню, прежде чем ты опозоришь нас, – продолжает она, повышая голос, чтобы заглушить мои возражения. – Ты никогда больше ее не увидишь. Ты меня услышала?

Эти слова ранят меня как удар в живот. Никогда больше не увижу Сейдж? Никогда в жизни?

– И ты уйдешь с этой работы, – добавляет она. – Немедленно. Будешь работать в каком-нибудь уважаемом месте, где я смогу за тобой присматривать.

– Но это моя работа! – я пытаюсь возражать, и голос у меня ломается.

Уйти из «Волшебной Тыквы»? Это единственная вещь, за которую я когда-либо боролась. Только моя. Я добилась этого сама.

– Я это заслужила! Мне нравится эта работа!

– Я не могу доверять тебе, Даниэлль. А если я не могу доверять, то ты не заслужила того, что я тебе даю.

– Я всего лишь поехала на конвент, созданный моим папой! – Я моргаю, чтобы высушить слезы, жгущие уголки глаз. – Это и его конвент тоже. Я поехала, потому что это конвент моего папы и мой! Я наконец почувствовала, что он бы мной гордился, почему ты не можешь?!

Кэтрин скрещивает руки.

– Я не могу гордиться дочерью, которая мне лжет.

– Дочерью? Ты никогда мне ничего не позволяла! Всегда только наказывала меня! – У меня горят щеки от слез. – Почему ты меня ненавидишь?

– Ненавижу тебя? – Она медленно моргает, словно никогда не слышала ничего более абсурдного. – Даниэлль, я тебя не ненавижу.

Я сжимаю зубы.

– Но вела ты себя не так. Я всегда хотела от тебя только одного. Чтобы ты мной гордилась. Как ты гордишься Калли и Хлоей. Я только хотела, чтобы ты меня тоже любила.

Я зажмурилась, пытаясь остановить слезы. Ненавижу плакать, но не могу остановиться.

Прячу лицо в ладони, заглушая стоны. Тушь, блестки, все хорошее с конвента стирается с моей кожи, оставляя мокрые полосы. Когда я наконец поднимаю взгляд, синие глаза Кэтрин сверкают в свете фар. Она долго ничего не отвечает. Но в конце концов наклоняется и улыбается, словно пытается быть нежной.

– Я пыталась любить тебя, дорогая, но ты усложнила задачу.

У меня перехватывает в горле.

– Твое увлечение превратилось в болезнь, – резко говорит она. – Для папы это тоже ничем хорошим не кончилось, он жил в воображаемом мире. И это все, что он делал. Жил только этим. Для него существовала только ты, и он, и «Звездная россыпь». Я ненавижу то, насколько ты на него похожа.

Рука падает сама собой. Я смотрю на нее, пытаясь разглядеть ложь за тональником и темной тушью, но губы у нее сжаты в тонкую линию, а глаза темные. Однако, похоже, она не врет.

– Я очень многое хотела в нем изменить и в тебе тоже.

– Изменить? Зачем? – спрашиваю я, не успевая остановиться. – Чтобы иметь идеальную дочь? Чтобы иметь копию себя? Кого-то, достойного твоей любви? Почему я должна доказывать, что чего-то достойна?

– Даниэлль, я хотела для тебя только лучшего.

– Нет, ты хотела лучшего для себя, – я срываюсь на крик. – Я никогда не была тебе нужна, признай это! Я лишь обуза после смерти папы. Ты ненавидишь меня за то, что я на него похожа, хорошо. Но ведь во мне лучшие черты папы. Он вырастил меня, чтобы я боролась за то, во что верю, была хорошим человеком. Он научил меня видеть лучшее в людях! – я говорю громко, голос сбивается. – Я позволила тебе растоптать все хорошее, что он мне дал. Но только не сегодня, сегодня на конвенте я впервые почувствовала себя на своем месте. Я никогда не чувствовала этого здесь. В доме моих родителей. В доме, который ты продаешь!

Она прищуривается.

– «Звездная россыпь» не настоящая, Даниэлль. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.

Конечно, не настоящая. Я знаю, что она не настоящая. Она такая же искусственная, как их бутафория из пены, и декорации из картона, и игрушечные лазеры, и машина для мороженого, которую они пытаются выдать за систему хранения данных. Я знаю, что все это ненастоящее. Но персонажи: Карминдор, Принцесса Амара, Юци, даже Король Мглы – остались моими друзьями, когда в реальном мире все лишь распускали сплетни у меня за спиной, называли чудачкой, запихивали в шкафчик, говорили, что я красивая, только для того, чтобы потом выставить меня на посмешище. Персонажи никогда не предовали меня. Они были верными, честными, заботливыми и умными.

Но тут я понимаю, что пытаться объяснить «Звездную россыпь» Кэтрин – все равно что пытаться объяснить глубоководной рыбе, что такое небо. Ей несвойственны все эти качества, и она никогда этого не поймет.

– А теперь ты пойдешь наверх и снимешь этот дурацкий наряд, – приказывает она.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти побежденной, но Кэтрин не закончила:

– И еще ты отдашь мне свой телефон.

Я останавливаюсь как вкопанная.

– Даниэлль!

Я достаю телефон из кармана. В какой-то короткий момент сумасшествия я вспоминаю сон обо мне и Франко. О том, как мы уезжаем на запад и не оглядываемся. Я знала, что это только мечта. Этот дом не может передвигаться, а без него я не уверена, что останусь собой.

Однако это место скоро перестанет быть моим домом. Я останусь без своего уголка. У меня не будет своего места. Но если мне некуда идти, какой смысл бороться? Словно сдирая пластырь, я отдаю телефон. Наманикюренные пальцы хватают его.

– Хорошо. А теперь иди в свою комнату.

Слезы наворачиваются на глаза прежде, чем я могу их остановить. Я перепрыгиваю через две ступеньки. Кэтрин не идет за мной. Я не стою усилий, а отбирать у меня уже больше нечего. У себя в комнате я прижимаюсь лбом к двери и плотно зажмуриваюсь.

Не могу этого больше выносить. Я должна уехать прямо сейчас. Но у меня нет телефона. Я не могу позвонить Сейдж и рассказать, что случилось.

А Карминдор? В конце концов, даже он понял, что со мной не стоит разговаривать.

Когда Дэриен назвал меня а’блена, я чуть было не подумала, что это он, Дэриен Фримен, и есть мой Карминдор. Но этого не может быть. Вселенная не может быть так жестока. А Дэриен, как и Карминдор, не стал бы разговаривать с кем попало.

Я сжимаю китель папы и опускаюсь на ковер, рыдаю, уткнувшись в костюм, еще сильнее, чем раньше. Потому что теперь сияющие созвездия надо мной выглядят как фальшивки. Китель пропах потом. В старом скрипучем доме холодно. И в гостиной никогда больше не будут вальсировать.

Вот почему это вселенная невозможного: ничто хорошее нельзя удержать. Вселенная всегда все забирает.

Дэриен

Оказывается, в Чарлстоне не так уж легко найти автокафе.

– Кажется, вот оно, – говорю я и стучу по спинке сиденья Лонни.

Он сворачивает на обочину дороги. Похоже, он чувствует облегчение. Мы уже побывали в трех фудтраках, прежде чем кто-то в кафе, торгующем креветками и овсяными шариками, намекнул, где можно найти оранжево-желтый фургон.

– А, вы ищете «Тыкву», – сказала пожилая женщина, вытирая жирные руки о фартук с надписью «О.В.Е.С.: очень вкусная естественная снедь». – Кажется, старушка сегодня где-то на рынке. Это в том направлении. – Она показала в сторону Кинг-стрит и дала указания.