Нагиб Махфуз - Фараон и наложница

— Сестра, мужчины подвержены опасным желаниям и могут стать жертвой одного из них.

Подобное признание жестоко задело гордость и чувства царицы, она забыла о необходимости вести себя разумно и искренне сказала:

— Видят боги, мне досадно, фараон, что ты жалуешься на опасные желания.

Эти слова ужалили вспыльчивого фараона. Кровь ударила ему в голову, он вскочил, выражение его лица не предвещало ничего доброго. Царица опасалась, как бы гнев фараона, готовый обрушиться на нее, не подавил чувство негодования, излить которое она явилась сюда. Она пожалела о том, что сказала.

— Брат, это ты вынуждаешь меня говорить подобные слова, — с надеждой молвила она, — но я пришла не ради этого. Нет сомнения в том, что твой гнев удвоится, если я скажу, что пришла обсудить серьезные дела, касающиеся политики царства, на троне которого мы сидим вместе.

Фараон подавил свой гнев и уже спокойнее спросил ее:

— Царица, о чем ты собираешься говорить?

Царица пожалела о том, что тон разговора не создал подходящей атмосферы для цели ее визита, но она не видела иного выхода.

— О храмовой собственности, — ответила она, не долго думая.

Фараон посмотрел на нее злыми глазами.

— Ты сказала — храмовая собственность? — сердито закричал он. — Я называю ее собственностью жрецов.

— Воля твоя, великий правитель. Разные слова не меняют сути вопроса.

— Тебе известно, что я терпеть не могу, когда мне повторяют эти слова?

— Я стараюсь сделать то, что другим не под силу. У меня добрые намерения.

Фараон сердито пожал плечами.

— И что же ты желаешь сказать, моя царица? — спросил он.

— Хнумхотеп просил, чтобы я дала ему аудиенцию, и я это сделала. Я выслушала…

Фараон не позволил ей договорить.

— И он осмелился на это? — раздраженно вопрошал он.

Царица пришла в смятение.

— Да. Ты находишь в том, что он сделал, повод для гнева?

— Вот именно, — крикнул фараон. — Он упрям. Он отказывается исполнять мои приказы. Я знаю, он не желает осуществлять мой указ. Он следит за мной, старается перехватить меня в пути, надеясь, что сумеет добиться отмены указа, докучая своими просьбами, хотя я отказался слушать его. Он подстрекает жрецов подавать петиции, точно так же, как он раньше подбил кого-то выкрикивать свое порочное имя. Коварный первый министр замышляет козни и очертя голову бросается прямо в объятия моих врагов.

Царица пришла в ужас от подобного образа мыслей и возразила:

— Ты допускаешь несправедливость к этому человеку. Я считаю, что он один из самых преданных трону слуг. Он чрезвычайно умен, его единственное намерение — добиться согласия. Разве есть нечто странное в том, что он опечален потерей привилегий, которые его институт обрел с благоволения наших предков?

Раздражение фараона закипало с новой силой, ибо он не мог найти оправдания человеку, явно или скрытно не подчинявшемуся его приказам. Фараон ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы кто-то видел вещи в ином свете, чем он сам. Резко, со злой насмешкой в голосе он заметил:

— Царица, этот интриган, видно, склонил тебя на свою сторону.

— Я никогда не держалась того мнения, что следует захватывать храмовую собственность, — с негодованием возразила она. — Я не вижу в этом необходимости.

В словах фараона звучала ярость:

— Ты недовольна тем, что твое богатство растет?

Как он может говорить такое, если хорошо знает, на что тратятся эти деньги?

Слова фараона пробудили дремавший в ней гнев, и царица пришла в бешенство, чувства взяли верх над ней.

— Всякий думающий человек был бы уязвлен, видя, что землей мудрецов завладевают ради того, чтобы тратить их доходы на легкомысленные удовольствия.

Фараон вышел из себя и, сделав рукой угрожающий жест, изрек:

— Да настигнет несчастье этого интригана. Им овладел соблазн посеять раздор между нами.

Эти слова больно задели царицу.

— Ты принимаешь меня за легковерного ребенка, — грустно сказала она.

— Горе ему. Он добился аудиенции у царицы, дабы поговорить с женщиной, прячась за ее царские одежды.

Почувствовав себя оскорбленной, Нитокрис воскликнула:

— Мой повелитель!

Но он завелся, подстегиваемый демоническим бешенством:

— Нитокрис, ты пришла, гонимая ревностью, а не желанием добиться согласия.

Царица чувствовала, что по ее гордости нанесли жестокий удар, и ее глаза затуманились. Пульс застучал в ее в ушах, руки и ноги начали дрожать. На мгновение она потеряла дар речи. Затем Нитокрис возразила:

— Фараон, Хнумхотеп знает о тебе ровно столько, сколько ведомо мне самой, и все же торопится поведать о том, что ему стало известно. А если ты думаешь, что мною движет ревность, тогда не обольщайся. Мне, как и всем, известно, что ты уже многие месяцы проводишь в объятиях танцовщицы с острова Биге. Ты видел, чтобы за все это время я хотя бы раз обращалась к тебе, пыталась остановить или умолять? И да будет тебе известно, что тот, кто вздумает читать нравоучения женщине, потерпит крушение и, тайком вернувшись, окажется лицом к лицу с царицей Нитокрис.

Фараон пришел в ярость.

— Ты даже сейчас рассыпаешь горячий пепел ревности, — выдавил он сквозь зубы.

Царица топнула ногой и встала. Фараон вывел ее из себя.

— Фараон, — возмущенно сказала она, — царица не обязана стыдиться того, что ревнует мужа, но фараон воистину должен стыдиться того, что швыряет деньги собственного государства к ногам танцовщицы, позволяя всем без исключения злобно сплетничать о своем чистом и незапятнанном троне.

Сказав эти слова, царица удалилась, не обращая внимания на его возражения.

* * *

Гнев поглотил фараона, он потерял спокойствие. Он считал Хнумхотепа единственным виновником всех своих бед. Он вызвал Софхатепа и велел тому сообщить первому министру Хнумхотепу, что ждет его. Озадаченный распорядитель двора тут же отправился выполнить приказ своего повелителя. Первый министр явился, раздираемый надеждой и отчаянием, его тут же провели к разгневанному фараону. Хнумхотеп вымолвил традиционное приветствие, но фараон не обратил на это внимание и резко прервал его:

— Разве я не велел тебе, первый министр, больше не поднимать вопроса о храмовой собственности?

Первого министра потряс злобный тон, какой он слышал впервые, и он почувствовал, что его надежды угасают.

— Мой повелитель, — произнес он с отчаянием в голосе, — я считал своим долгом довести до вашего блистательного внимания жалобы людей, преданных и верных вам.

— Все как раз наоборот, — жестко ответил фараон, — ты хотел посеять раздор между мною и царицей и добиться своей цели, воспользовавшись этим.

Первый министр сложил руки в мольбе, он собирался заговорить, но смог вымолвить лишь:

— Мой повелитель, мой повелитель…

— Хнумхотеп, — закричал взбешенный фараон, — ты отказываешься подчиняться моим приказам. Отныне я тебе больше не доверяю.

Верховный жрец лишился языка и застыл на месте. Он печально опустил голову на грудь и голосом, в котором звучало крушение надежд, сказал:

— Мой повелитель, я действительно опечален тем, что вынужден покинуть славное поприще служения вам. Я стану тем, кем был раньше, — одним из верных вам ничтожных рабов.

* * *

Фараон почувствовал облегчение, после того как дал волю страшному гневу, и послал за Софхатепом и Таху. Оба тут же явились, не зная, зачем их вызвали.

— Я покончил с Хнумхотепом, — спокойно сообщил фараон.

Воцарилось мертвая тишина. На лице Софхатепа появилось изумление, но Таху это известие не тронуло. Фараон посмотрел сначала на одного, потом на другого и спросил:

— В чем дело, почему вы молчите?

— Это очень серьезный шаг, мой повелитель, — ответил Софхатеп.

— Софхатеп, ты считаешь этот шаг серьезным? Таху, а ты как думаешь?

Таху не шелохнулся, его чувства умерли, сердце не откликалось на события, однако он ответил:

— Повелитель, этот поступок вдохновили священные и божественные силы.

Фараон улыбнулся, а Софхатеп взвешивал новый поворот событий со всех сторон.

— Отныне Хнумхотеп обретет большую свободу действий, — заметил распорядитель двора фараона.

Фараон презрительно пожал плечами:

— Думаю, что он не станет подвергать себя опасности. — Затем он продолжил совсем другим тоном: — А теперь кого я, по-вашему, должен назначить его преемником?

Снова наступила тишина — оба советника задумались.

Фараон улыбнулся и сказал:

— Я выбираю Софхатепа. Что скажете?

— Тот, кого вы выбрали, мой повелитель, самый способный и преданный, — искренне ответил Таху.

Что же касается Софхатепа, то он казался обеспокоенным и расстроенным только что услышанным, но фараон тут же уговорил его, спросив:

— Ты оставишь своего повелителя в столь трудный час?

Софхатеп вздохнул и сказал:

— Мой повелитель убедится, что я ему предан.

Фараон почувствовал некоторое успокоение после того, как возвестил новую эру. Его гнев стих. Он оставил дела государства в руках человека, которому доверял, и отдал свое внимание женщине, пленившей его душу и сердце. Рядом с ней он чувствовал, что жизнь хороша, мир блажен, а его душу переполняет счастье.

Что же до Софхатепа, то новая ответственность тяжелым бременем легла на его плечи. В душе он не сомневался, что Египет воспринял его выдвижение настороженно, неодобрительно и с затаенным негодованием.

Он почувствовал себя оторванным от всего с того мгновения, как вошел в Дом правительства. Фараон предавался любви и повернулся спиной ко всем заботам и обязанностям, а губернаторы провинций в душе встали на сторону жрецов, хотя прилюдно свидетельствовали ему свое почтение. Первый министр огляделся вокруг себя и обнаружил, что только командир Таху готов оказывать ему помощь и давать советы. Хотя оба расходились во мнениях по многим делам, их объединяло то, что они любили фараона и оставались преданными ему. Командир внял зову Софхатепа, протянул ему руку помощи, разделил его одиночество и множество трудностей. Они вместе старались изо всех сил, чтобы спасти корабль, который яростные волны швыряли из стороны в сторону, пока на горизонте собирались грозовые тучи. Но Софхатеп не обладал качествами опытного капитана и, хотя был предан фараону, отличался честностью, своей мудростью проникал в сущность вещей, ему недоставало храбрости и решительности. Он с самого начала обнаружил ошибку, но пытался не столько исправить ее, сколько обойти стороной, пренебрегая опасными последствиями из-за страха навлечь на себя гнев повелителя или обидеть его. Случилось так, что события беспрепятственно устремились в направлении, какое им выбрал злой рок.

Бдительные разведчики Таху принесли важную весть, гласившую, что Хнумхотеп неожиданно перебрался в Мемфис, религиозную столицу. Эта новость привела первого министра и командира в замешательство, и они никак не могли понять, к чему этому человеку пускаться в нелегкое путешествие с юга на север. Первый министр опасался новой беды и не сомневался, что Хнумхотеп вступит в связь с высшими чинами духовенства. Те все как один пришли в ярость оттого, что оказались в крайне неприятной ситуации, и донимали, что отнятое у них богатство бездумно транжирится на танцовщицу с острова Биге. Сейчас уже не осталось такого человека, кто не знал бы об этом. Верховный жрец найдет в их среде плодородную почву, он сможет посеять семена собственного учения и еще раз предать гласности свои сетования.

Первые признаки недовольства духовенства стали заметны, когда посланники, отправленные сообщить о назначении Софхатепа первым министром, вернулись из провинций с официальными поздравлениями. Однако жрецы хранили тревожное молчание, что пробудило у Таху подозрения.

— Они уже начинают грозить нам, — заметил он.

Затем за подписями жрецов всех рангов изо всех храмов потекли письма с петициями к фараону пересмотреть вопрос о храмовой собственности. Они проявили тревожное и зловещее единогласие и лишь умножили беды Софхатепа.

Однажды Софхатеп призвал Таху в Дом правительства. Командир не замедлил явиться. Софхатеп указал на кресло, предназначенное для первого министра, и вздохнул.

— От этого кресла у меня уже начинает кружиться голова.

— Твоя голова слишком велика, такое кресло не сможет закружить ее, — пытаясь подбодрить первого министра, ответил Таху.

Софхатеп грустно вздохнул:

— Жрецы утопили меня в море петиций.

— Ты показал их фараону? — с некоторой озабоченностью спросил командир.