Теперь она смогла сориентироваться – дорога вела ее прямо к Марьину пруду.

«И я жил здесь столько лет! Я не хотел думать о том, что ты сбежала отсюда навсегда, потому что все здесь напоминало обо мне. Я не замечал очевидного! И хуже всего то, что для своего дома я выбрал именно тот участок, который имел над тобой странную, трагическую власть – проклятое навек место. Теперь я понял: да, я должен искупить свою вину, смыть с себя этот грех. Именно здесь, понимаешь...»

Лес стоял тихий, пронизанный насквозь солнцем, и было тепло, даже жарко, несмотря на середину августа.

Валя увидела высокий забор, причудливый, как ограда старинного замка. «Ну да, Ваня говорил, что об их даче написали даже в каком-то журнале», – вспомнила она. У ворот она остановилась, перевела дыхание.

Кованые тяжелые створки были закрыты, в небольшой нише помещалось хитрое переговорное устройство. Валя принялась нажимать на все кнопки подряд, но без всякого толку, хотя и слышала, что там, где-то в глубине участка, раздается пронзительная трель звонка.

«Что же делать?» – с отчаянием подумала она, разглядывая высокую ограду. Не надеясь ни на что, толкнула кованую дверь – скорее из злости. И неожиданно дверь подалась. Да тут и не закрыто вовсе!

Валя оказалась посреди большого сада. Альпийские горки, жимолость, журчащие фонтаны, смешные фигурки садовых гномиков, которые таращились на Валю из-за кустов и камней, словно дразнили ее... «Да, о такой красоте стоило опубликовать статью в журнале!» – невольно усмехнулась она.

Дом – действительно нечто вроде швейцарского шале – был тих. Но входная дверь в него тоже была открыта. Валя обежала несколько комнат – никого...

Оставалось осмотреть только одно место. И именно туда больше всего она не хотела идти!

«Зачем я все это делал, я не знаю. Я думал, что так будет лучше. Лучше для меня. О жестокая людская самонадеянность! Счастье прячется вовсе не там, где есть деньги и успех. Раньше, восемнадцать лет назад, я был гораздо счастливее, потому что рядом была ты. Горько сознавать, что я ошибся. Мне на самом деле нужна ты, ты и только ты. Я любил тебя. И сейчас люблю, и буду любить до последнего вздоха. Возможно, там, за последней чертой, откуда никто не возвращается, тоже есть некое подобие жизни. Так вот, я уверен, что и там тоже буду всем сердцем стремиться к тебе...»

Сад закончился, и Валя шла теперь вниз по крутой деревянной лестнице. Внизу блеснул серебром Марьин пруд. Его Валя тоже не узнала – берег, входивший в границы участка, принадлежавшего семье Тарасовых, был ухожен, облагорожен и напоминал парковую зону. Да и сам водоем был другим – ни одного следа сине-зеленых водорослей, то есть попросту ряски, на его поверхности, только чистая, прозрачная вода, которая переливалась в лучах заходящего солнца. Ни камышей, ни зарослей осоки – словом, всего того, что ведет к заболачиванию водоема. Пожалуй, Арсений Никитич, увидев эту красоту, был бы доволен...

Деревянные мостки уходили далеко в воду. Держась за перила, Валя шла вперед, словно какая-то сила гнала ее, не давая остановиться. Мысли толклись в ее голове: «Я тоже тебя люблю... Это я во всем виновата, потому что на мгновение забыла о тех чувствах, которые нас связывают. Я предала тебя, решив расстаться с тобой! Пожалуйста, не уходи...»

Она добрела до конца мостков. Вода плескалась внизу, обтекая деревянные сваи, и этот ритмичный звук напоминал щелканье метронома. «Его здесь нет! – думала она, будто уговаривая себя. – И вообще, что за странный способ ухода... Он написал письмо в порыве отчаяния, но не может быть, чтобы он решился исполнить свой план! Ванечка – не тот человек. Он милый, хороший, добрый, но на самом деле – он такой слабый! Скорее всего, он сейчас где-нибудь в Москве, в той квартире на Фрунзенской, ждет меня там. А письмо – просто провокация, жест отчаяния несчастного человека, который решил привлечь к себе внимание!»

Она села на край мостков, оперлась на локоть и посмотрела вниз, в темную прозрачную воду. Огромная стрекоза пролетела мимо, треща крыльями. Купавка упала вниз...

Желтый цветок тихо закачался на поверхности. Валя протянула к нему руку, чтобы достать, и тут остановилась, оцепенела, вглядываясь вниз.

Сквозь толщу воды на нее смотрел он.

Спокойное лицо, светлые глаза, светлые волосы, которые слегка колебались подводным течением, словно на ветру. Лицо юное, невозможно юное!

Купавка покачивалась над ним, над его грудью, и казалось, будто он стремится взять ее в руки. И вообще, он был как живой! Может быть, все это – шутка? Сейчас он вынырнет – лицо в прозрачных брызгах, светлые ресницы слиплись от воды – переведет дыхание и со смехом скажет: «А ты и поверила, Валька!»

– Ванечка, перестань! – с ужасом прошептала она. – Это совсем не смешно! Ванечка...

Она рывком нагнулась и хотела схватить его, но резкое движение взбаламутило воду, по ней пошли круги, светлые волосы надо лбом затрепетали, и спокойное лицо вдруг стало исчезать, уходя все глубже в темноту. Лишь желтая купавка вертелась на поверхности в небольшом водовороте...

«Я тебя знаю так хорошо, как будто сам являюсь частью тебя. Ты будешь винить во всем себя. Не делай этого, прошу! Ты ни в чем не виновата, и твои последние слова не стали для меня решающими. Я ухожу потому, что мне слишком тяжело жить. Я ухожу, потому что не могу исправить свои ошибки. Прошлого не вернешь...»

* * *

У Вали было такое чувство, будто она спит. Вернее даже – дремлет, наполовину выбившись из реальности, а другая половина ее существа находится в зыбкой невесомости.

Все то, что было после того страшного дня, она словно забыла.

«Ванечки больше нет!» – эта одна-единственная мысль сверлила ее сознание.

Квартира на Фрунзенской была в ее распоряжении до конца августа, и Валя почему-то решила остаться пока там. Здесь все напоминало о нем. Ну, как будто он вышел на минуту, а она осталась его ждать.

Слез не было – они плотным комком застряли где-то в горле, и потому дышать было трудно.

Шли дожди. Москва-река за окном текла серая, холодная, неприветливая. Нескучный сад на противоположном берегу уже вовсю желтел, напоминая о том, что и еще одно лето осталось в прошлом.

«Это я во всем виновата. Это я толкнула его в этот пруд...»

Она позвонила Наталье.

– Послушай, от деда осталось столько книг... Поезжайте туда с Леонардой, я дам вам ключ.

– Господи, Валька, отчего такой убитый голос? – возмутилась та. – Ты как будто помирать собралась и теперь завещание диктуешь...

– Наталья, не придирайся...

– Ты где, Валька? Диктуй адрес, я сейчас приеду.

Она появилась ближе к вечеру – напоминание о прошлой жизни, о тех днях, когда Валя работала в библиотеке и жила с Ильей в полной уверенности, что так оно все и останется до скончания века.

– Как ты? – спросила Наталья. – Господи, а бледная какая! Впрочем, ты всегда была такой. А сюда тебя чего занесло? Хотя вид из окон шикарный...

– Держи ключ. Вот адрес дедовой квартиры...

– Тебя этот искал, – вдруг заявила Наталья, пристально глядя на Валю.

– Кто?

– Ну этот... К Истомину он тоже ходил.

– Коваленко?

– Ну да!

– Бог с ним, – устало отмахнулась Валя. – А как Юлий Платонович?

– Да все по-старому. С Климантович недавно поссорился – ее муж бросил, ушел недавно к молодой и стройной, так теперь она на всех кидается, как собака. Послушай, ты никому не скажешь?

– А что?

Наталья села напротив Вали, беспокойно вздохнула. Огляделась, словно боялась, что в квартире мог прятаться кто-то еще.

– Ко мне он ушел! – ликующим и трагическим голосом прошептала она. – Теперь мы с Васей вместе...

– С каким еще Васей? – с недоумением спросила Валя.

– Господи, Валька, да какая ж ты бестолковая! – всплеснула руками Наталья. – С Васей Климантовичем!

– Ах, так его Васей зовут!

– Ну да! Только умоляю, никому ни слова! Если Гликерия Петровна пронюхает, она меня живьем съест, вместе с потрохами!

– С ума сойти... – рассеянно пробормотала Валя.

– Вот так! Он сейчас внизу, в машине меня ждет, – Наталью так распирало счастье, что она не знала, как его выразить. – Нет, ты определенно бледная. И худющая. Вон скулы как торчат!

– Они у меня всегда торчали, – напомнила Валя. – У меня просто голова болит. Из-за дождя. В межсезонье всегда как-то не так...

– При чем тут межсезонье! – завопила Наталья, которая наконец поняла, в какой форме можно выразить свое счастье. Просто надо помочь кому-то. – Едем! У меня тетка в поликлинике работает, она тебе давление смерит. У тебя наверняка давление! Она сегодня как раз до восьми – еще успеваем...

– Ната...

– И не спорь! Если ты будешь спорить, я Васю позову, мы тебя силой к доктору отвезем. Знаешь, у меня мировецкая тетка! И потом, я ей Васю хочу показать – как раз повод!

Набережная была окутана туманом, моросил мелкий дождь.

Бывший супруг мадам Климантович сидел в «Жигулях» и мечтательно смотрел по сторонам.

– А, Валечка... – смутился он, увидев, что Наталья запихивает в салон свою бывшую коллегу. – Вас куда-то надо подбросить?

– Нам туда же. Едем к тете Кате, она недалеко от «Чеховской», – деловито бросила Наталья.

– Как скажешь! – покорно улыбнулся тощий, долговязый Вася Климантович, почти упирающийся макушкой в крышу автомобиля.

– Леонарда на пенсию собралась, – болтала по дороге Наталья. – Милый, не гони так, дорога мокрая... Конечно, лет-то ей уже! Я так думаю, что у меня есть шанс занять ее место...

Валя вполуха слушала ее. «Куда я еду, зачем... Нет никакого смысла. Гуров заезжал на прошлой неделе – как постарел! Вот уж не ожидала, что он будет так переживать... Говорил, что Гошка с Тошкой вели себя очень мужественно. Наверное, уже снова в Англию улетели... Как хорошо, что у них есть Гуров. Бедный, несчастный мой Ванечка, что же ты наделал...»

Окна поликлиники горели ярко-желтым светом.

Сначала тетя Катя – полная, румяная женщина лет шестидесяти – долго обнималась-целовалась с Натальей, потом игриво кокетничала с ее женихом.

– Ну-с, а это у нас кто?

– Теть Кать, это Валя, мы с ней работали вместе. Она на голову жаловалась.

Валя начала сопротивляться – голова у нее уже совершенно прошла, но тетя Катя была старым, закаленным жизнью медработником и свято верила в то, что здоровых людей нет, а есть только необследованные.

Она выгнала Васю Климантовича в коридор и принялась мерить Вале давление. Давление было в пределах нормы. Потом велела раздеться до пояса и слушала легкие. Хрипов не было. Потом положила на кушетку и потыкала в живот холодными твердыми пальцами.

– Ну не знаю... – пробормотала она. – Хорошо бы еще анализы сдать. Вроде все с ней порядке. Хотя...

– Я же тебе говорила! – с досадой воскликнула Валя, обернувшись к Наталье. – Я оденусь, а то мне холодно.

– Одевайся, милая... – Тетя Катя грузно плюхнулась в кресло и принялась писать какие-то бумажки. – А скажи, последний цикл у тебя когда был?

– Что? Ах, это... – Валя задумалась. – Я не помню.

– Как это? – в один голос спросили Наталья со своей теткой.

– Ну так, не помню...

– Амнезия, что ли, приключилась? – прищурила один глаз тетя Катя.

Валя, застегивая рубашку на груди, принялась терпеливо объяснять – ей было неприятно и неловко:

– Во-первых, я ушла от мужа. Во-вторых, умер дед. В-третьих, меня бросил человек, которого я любила... Потом... Нет, этого я вам не могу сказать... – Она замолчала, вспомнив желтый цветок на воде, кружащийся в водовороте.

Наталья прижала руки к груди.

– Господи, Валька, я не знала... Ты бросила Илью? Он же не муж был, а золото...

– Просто так мужей не бросают, – остановила ее тетя Катя. – Значит, причина была, – веско заключила она. – Хотя теперь понятно, почему ты не в себе... Ладно, милая, пошли за мной.

– Куда?

– На втором этаже кабинет ультразвуковой диагностики. УЗИ сделаем, на всякий случай...

– Зачем?

– Так полагается...

Василий в коридоре вскочил, потом снова сел. Заморгал глазами.

– Теть Кать, я вас тут подожду... – Наталья села рядом с ним, взяла за руку, улыбнулась.

Держась за стену, толстая Натальина тетка шлепала по ступеням. Валя шла за ней и ругала себя последними словами.

– Вот, Софья Ароновна, сделайте УЗИ дамочке... – заявила тетя Катя, когда они ввалились в очередной кабинет.

Софья Ароновна очень хладнокровно восприняла это нашествие.

– Ложитесь... – меланхолично сказала она. – Рубашку повыше поднимите... а юбку, наоборот, пониже...