– И ты столько лет жила не по-своему. Так? – разозлился Генка.

– Да. Сейчас вижу: именно так. Тянула время. И, Ген, давай сейчас не будем. Все ж решено.

– Ладно. Прости, Мухина. Не будем, конечно. Все бы ничего – тебе жить. Но синяки твои перед глазами… Молчу. Все.

– А ты сам-то? Сам разве не тянул свое время непонятно на что? – обратился дед к внуку.

– Да. Сам тянул. И долго тянул. Что говорить.

– Как «что говорить»? Нет уж! Говори! Ты про мою жизнь все знаешь, а про себя молчишь, – вредным девчоночьим голосом велела Птича.

– Я, Мухина, был женат. По большой, чистой и бескорыстной любви. Так я думал. Смотри: ты взяла и вышла замуж… Что мне оставалось? Только полюбить. Глубоко и бескорыстно. На веки вечные.

– А я… почему мое замужество тебя побудило? Вот новости!.. – ошарашенно прокомментировала Птича. – Можно подумать, ты меня звал, а я отвергла…

– Ну, тут такое дело… Я в детстве был почему-то уверен, что между нами все и так ясно. Зачем нам лишние слова? Рыцарь защищал Прекрасную Даму чем мог. Что тут говорить. Рыцари абы кого защищать не берутся. Я полагал, что мы с тобой вырастем и поженимся.

Птича улыбалась совершенно дурацкой улыбкой.

Можно было, конечно, начать кокетничать, жеманиться, вопрошать, с чего это он все так решил… Но перед Генкиной откровенностью и обычной его детской открытостью все кокетство выглядело бы ужасной фальшью.

– Знаешь, я какое-то время тоже думала так, как ты сейчас сказал… Вырастем – и все… А потом… Может быть, мы сами не заметили, как выросли? И забыли себя? Подумали, что взрослым детские планы ни к чему?

– Нет, я так не думал… У меня планы были железные. Я просто не ожидал, что «жизнь внесет свои коррективы». Я прямо ошалел, когда узнал. Но что было делать, Мухина? Смирился. И потом встретил свою «половину». Милая такая, нежная, трепетная. Ну, думаю, ладно. Мухину теперь другой защищает. А мне досталась своя судьба. У нас же в семье такой настрой: верность до гроба. Да, дед?

– Да, Геннадий! – веско подтвердил дед. – Только мы пристально приглядывались к той, которой собирались хранить верность.

– Деда, не приглядишься… Не те времена. Вам с временами повезло, вот что я тебе скажу.

– О! В самую точку! Тебе и не снилось, как повезло, – хмыкнул дед.

– У вас свое было, понятно. А у нас – свое. Короче, Мухина, я женился. И очень быстро понял, что оказался женат на жучке.

– На ком? На жучке? – не поняла Птича.

Дед засмеялся.

– На жучке. Жуки такие, знаешь, бывают? Грызут и грызут себе потихоньку. Так всю жизнь, грызя, и проживают. Вот я и жил с таким жучком. Милым, упорным в своем стремлении грызть.

Жучку я нужен был как объект для грызения. И – мало того! Такого, каким я давал себя грызть, жучку не хотелось. Жучок еще и переделывать меня стремился. Ежедневно и неустанно.

Я все делал не так.

Если я лежал с книгой – я делался подлым лентяем. А мне бывает нужно с книгой полежать. У меня в эти моменты лучше всего идеи рождаются, понимаешь?

Я, конечно, неудобный для совместной жизни. Я много зарабатываю, как ни странно. Но в остальном я чудовище. Я все теряю. Забываю вещи. Юбилейные даты. Разбрасываю носки. Одеваюсь не по протоколу. Мне нужна тишина иногда. Чтобы думать. Я не могу весь день, как канарейка, свистать «я тебя люблю»…

Вообще не знаю, как меня земля носит. У меня все неправильно. Не так, как надо. И мой жучок ежечасно мне об этом напоминал. Я поначалу даже как-то старался соответствовать. Не читал при ней. Слушал ее разговоры. Пытался даже в них участвовать как-то. По мере разумения… Но… Не пошло у меня… Не хватило выносливости. Не выдержал я, дед, испытания верности…

– Изменил? – ахнула Птича.

– Нет, Сабиночка, это он на мои пристрастия намекает. Это ирония, – вздохнул дед. – Я тут вчера ему фильм показывал. «Испытание верности» называется. Вот он и шутит так. А мы тогда, в пятидесятых, засматривались. Мы к жизни серьезно относились.

– И мы – серьезно, – вздохнула Птича. – Только она к нам не всегда серьезно относится.

– Вот послушайте, какие слова там в песне поют, – велел дед.

Зазвучала музыка. Знала Птича эту песню. Как и многие песни той поры – с детства на даче звучали они. Бабушка ставила пластинки. Имелась у них радиола…

Не забывай родные дали…[4]

– Это Дунаевский, – сказала Птича.

– Слушай, слушай! – приказал дед.

– Не забывай, – улыбаясь, подпевали все втроем прекрасной песне… – Не забывай…

– Меня дед этой песней уже который день лечит, – признался Геныч.

– Помогает?

– Сама видишь. К тебе мыться пошел. Не к кому-то. О тебе думал.

– Спасибо, – засмеялась Птича. – Ты вовремя…

– Все и всегда в жизни происходит вовремя. Пока человек сам до чего-то важного не дойдет, не дозреет, оно и не случится, – подытожил дед.

– Это точно. Вот я дозрел. Сначала – до понимания, что с жучком всю жизнь не протяну. Или помру от постоянного грызения, или освобожусь.

– Получилось? – с огромным интересом спросила Птича.

– Помереть – не получилось. Как видишь. Стало быть, осуществился второй вариант. Освободился.

– Легко? Твой жучок легко тебя отпустил? – не поверила подруга детства.

– Нет. Так не бывает. Сама знаешь. Она ж приспособилась грызть. То плакала, то в больницу ложилась, а в конце концов подала в суд. На раздел имущества. Требовала заплатить миллионы. Представь, подсчитала, сколько я ей должен за каждый день совместной жизни. За готовку пищи, уборку помещения, стирку в стиральной машине, покупку продуктов, глажку постельного белья и рубашек. Сказала, что считала по расценкам не самым высоким, хотя за высшее качество может поручиться. А я и не знал, что на работу ее принимал, когда женился…

– И что суд?

– А суд решал… Представь, чуть ли не год все это тянулось. Жучок сказала общим знакомым, что хочет полностью разбить мою жизнь… Она почему-то решила, что, если отнимет у меня машину, квартиру, деньги, моя жизнь будет разбита окончательно. В этом весь ее жучкизм.

– Суд был на ее стороне?

– Да не в том даже дело, кто на чьей стороне… Просто время у меня отнимали. Мне делом надо заниматься, а тут полная ерунда. В итоге – вот – я свободен! Машина – жучку, квартиру поделили, ей большая часть – я себе однушку купил. Какой-то еще моральный ущерб выплатил… Двести пятьдесят тысяч морального ущерба почему-то. Правда, она миллион просила.

– А какой ты ущерб нанес?

– Нервы у жучка разболелись. Она справки принесла. Мол, до всего того была здорова, а потом сделалась больна нервами. Мне кажется, судье хотелось от нее отвязаться. А я – на все согласен. За собственную дурость всегда отвечать приходится. Сам нашел, сам женился. Никто не заставлял.

– Сам женился – сам развелся… – снова вздохнул дед. – Легко живете…

– Нелегко, дед. А по-другому не получается.

– Я тоже думала, что на всю жизнь выхожу… И мысли другой не допускала. А теперь вот… – горько вздохнула Птича.

Дед опять поставил свою любимую песню и жестом показал: «Подпевайте».

– Не забывай, что после вьюги всегда опять приходит май, – многозначительно глядя на внука и его подругу, молодым голосом пел академик.

И правда – легче становилось от музыки. Или от слов?..

– Короче, Мухина, видишь, что получается, – задумчиво проговорил Генка. – Получается: за тобой теперь слово и дело.

– Не поняла юмора, – откликнулась Мухина. – Чего «за мной»?

– Ну, твоя очередь, твой ход теперь.

– В смысле?

– Ну, в самом простом и прямом смысле. Давай разводись, исправляй ошибки молодости. А потом восстановим справедливость. И будет нам счастье.

– Я, Геныч, сказала: разведусь. У меня в этом отношении быстрее все прокрутится. У нас брачный договор. И делить нечего: все, что на его имени, – ему. Все мое – мне. А ты про какую справедливость?

– Ну, как какую? Мы ж с тобой пожениться должны? Это когда еще понятно было. Вот и восстановим справедливость.

Птича засмеялась. Как-то легко у него все выходило. Прям так раз – и все проблемы решены. Разве так бывает?

– Ты серьезно?

– А сама как думаешь? Я ж чего к тебе пришел сегодня?

– Я думала – мыться, – смеясь, отвечала Мухина.

– Мыться – само собой. А еще разобраться в твоей личной жизни и предложить тебе пойти за меня замуж. Погуляла, и хватит, – решительно заявил Генка.

Птича вспомнила, в каком наряде явился к ней утром «жених», и снова зашлась от хохота.

– Это ты вот так – в валенках и трусах – свататься приходил, оказывается? – уточнила на всякий случай она.

– Какая разница, в чем… Да, я иногда, вернее часто, хожу в валенках и трусах. Мне так уютно. Это меняет дело? Ты, кстати, не о том сейчас… Ты от главной темы не отходи… Не забалтывай вопрос. Я тебе что сейчас сказал? Выходи уже наконец за меня замуж. Слышала?

Сана заметила, с каким вниманием смотрит на них Генкин дед, и только тут поняла, насколько все серьезно. Генка не шутит. Он на самом деле зовет ее, замужнюю даму, замуж. Вот чудеса-то! Вот оно как, оказывается, бывает! Случается вдруг… Нагрянет, когда ничего совсем не ждешь…

Она понимала: надо отвечать. Честно, серьезно, как полагается взрослому и ответственному человеку. И – хватит смеяться! Птича вдохнула, задержала дыхание, чтоб остановить вскипающий внутри смех. Заросшая физиономия Генки, его майка, трусы-шорты, валенки вдруг встали перед ее внутренним взором.

– Ах! – промолвила Прекрасная Дама, понимая, что не в силах удержать скопившийся внутри смех. – Ах-хахахаха… Знаешь что, Геныч… Знаешь… Сейчас… Подожди… Ах-хахахаха…

– Ну! – грозно вымолвил Рыцарь, при этом тоже почему-то улыбаясь. – Отвечай!

– Да! – выдохнула Мухина быстро, чтобы смех не помешал ей произнести заветное слово. – Да!

– Дед! Ты слышал? Ты свидетель! Мухина сказала «да»! Все – решено и подписано!

– Слышал! И не тяните! Вам детей пора…

– Все будет, деда… Все будет… Все решим постепенно…

Птича, отсмеявшись, посмотрела на Геныча внимательно, словно пытаясь убедиться, что все это сейчас ей не показалось.

– Думаешь, у нас получится? – жалобно спросила она.

– У нас все получится. Уж нас-то я знаю, Мухина. Мы не подведем! – убежденно произнес Генка. – Ты мне верь.

И она кивнула, что, мол, верит.

Ей только надо было как-то все в голове уложить… Или – ну ее, голову? Хоть раз в жизни сделать что-то просто так… Смеясь и ничего не опасаясь…

Она так и сидела, все еще держа на коленях альбом для зарисовок, машинально вырисовывая некое платьице, пришедшее в голову, пока звучала любимая песня Генкиного деда.

– Я хочу следующую коллекцию сделать по мотивам фестиваля. Того, что был в пятидесятые годы, – вдруг совсем не в тему заговорила Птича. – А вы помните то время? Как на самом деле одевались? Что люди чувствовали?

– Время помню. Как одевались – это тебе жених твой с чердака подшивку журнала «Работница» принесет. Бабушка его собирала. Ничего не позволяла выбрасывать. Поищи там, Ген, за пятьдесят седьмой год подписку.

– Может, завтра? Я сегодня мытый, а там пыль, – огорчился Генка.

– Да, пусть завтра. Вы лучше сами мне расскажите, что помните, – попросила Мухина.

– Я за модой не слежу. Но тогда, помню, все покупали такие яркие пышные юбки. Назывались «фестивальные». Красиво выглядели.

– Вот так? – спросила Сана, показывая свой набросок.

– Почти. Еще пояс широкий нарисуй. Талия узкая, юбка широкая…

– А цвет? Основной тон какой?

– Красный. Это точно помню. И на красном фоне полоски, зигзаги… Да он завтра тебе все найдет… Отдохни. Чайку еще хочешь?

– Вот так – похоже? – Сана снова показала исправленный рисунок.

– Почти один в один. Молодец, девочка! Настоящий профессионал, – похвалил дед.

Они снова принялись неспешно «гонять чаи», словно привыкая к тому новому, что только сейчас родилось из смеха и слов.

Вроде ничего и не произошло. Но – слова были сказаны. И обещание было дано. Значит – все поменялось. И они стояли у начала новой дороги. Понимали, что пойдут по ней. И – не спешили. Переводили дух.

Вечер еще оставался светлым. Только слегка посвежело.

Тишина стояла удивительная. Такая, что издалека, со стороны деревни за рекой, слышалось мычание коров, которых вели по домам с пастбища.

А вот донесся звук приближающейся машины. Этот рокочущий шум разрушил естественную благодать живых природных звуков. Все трое, сидящие на прогретой дневным солнцем веранде, посмотрели на дорогу. Мимо их ворот медленно-медленно проползла машина, показавшаяся Птиче знакомой.

Нет, не может быть…

Она даже слегка тряхнула головой, отгоняя возникшую мысль.

Генка чутко отреагировал на это едва заметное движение.

– Это твой поехал, – почему-то шепотом проговорил он.

Не спросил, а вполне утвердительно произнес.