"Да, да. Всё правильно, — мысленно увещевал себе Ефимовский, — ежели не я, то другой со временем станет её мужем. Так или иначе, но от судьбы не уйти, а коли истина откроется, я возьму на себя всю тяжесть вины, ибо Мари не знает ни о чём, и никогда не узнает о том от меня".　

Приняв решение, граф заметно оживился, и до конца пути мечтательное выражение уже не сходило с его лица.　

Как только эскадрон разместился на месте, Андрей тотчас отправил к себе домой вестового с приказанием дворецкому и камердинеру перевезти его вещи и доставить на дачу пару горничных, дабы они привели помещения в жилой вид.　

Небольшой одноэтажный деревянный дом вмещал в себя две спальни, гостиную, кабинет и музыкальный салон. Осмотрев последний, Ефимовский пришёл к выводу, что в этой комнате вполне можно устроить детскую для Мишеля. Сама мысль о том, что он устраивает на лето не холостяцкую берлогу, а семейное гнёздышко, его взволновала необычайно, в душе он ощущал радостное возбуждение. Андрей критично осматривал убранство комнат, решая, что может понравиться Марье, а что стоило бы заменить. Ему хотелось непременно угодить ей, и в то же время он пришёл к подивившей его мысли, что при том, что они столь долго знают друг друга, он совершенно не осведомлён о её вкусах, пристрастиях и привычках.　

Прислуга прибыла наутро. Выслушав распоряжения барина, челядь недоумевала: на кой хозяину понадобилась детская? Но расспрашивать никто не осмелился. Из комнаты вынесли клавикорды, нотные пюпитры и прочую мебель. Работа закипела: мыли, тёрли, проветривали. Убедившись, что каждый занят своим делом, Андрей отправился к дому командира полка, тем паче, что ныне там его ждали к обеду, как и всех старших офицеров.　

Ефимовский не мог скрыть волнения ни во время трапезы, ни во время непринуждённой беседы на террасе, куда последовало всё собравшееся общество после обеда. Улучив минуту, он попросил Родиона Егоровича о разговоре с глазу на глаз. Гринвальд был настроен весьма благодушно, а потому с готовностью согласился выслушать.　

— Родион Егорович, я желал бы просить у вас разрешения на брак, — несколько смущённо обратился Ефимовский к командиру полка, едва они остались наедине в кабинете Гринвальда.　

— Признаться, удивлён, — не скрывая изумления, в которое его повергла просьба ротмистра, промолвил Гринвальд. — Обыкновенно подобные просьбы не являются для меня неожиданностью, но вы весьма искусно скрывались, Андрей Петрович, — Родион Егорович улыбнулся. — И кто же ваша избранница?　

— Княгиня Куташева, — выдохнул Андрей, чувствуя, как краска заливает его лицо. Гринвальд нахмурился и принялся барабанить пальцами по столу.　

— Стало быть, вдова Николая Васильевича.　

— Так точно, — Андрей затаил дыхание в ожидании ответа.　

— Надеюсь, вы хорошо обдумали своё решение, ротмистр? — Спросил со вздохом Гринвальд.　

У меня было немало времени для размышлений, ваше высокопревосходительство, — отозвался Ефимовский, глядя в пол.　

— У меня нет причин отказать вам в вашей просьбе, но примите дружеский совет, — Гринвальд умолк на некоторое время, обдумывая свои дальнейшие слова. — Не стоит устраивать пышных торжеств, прошло не так уж много времени, а у Николая Васильевича было много друзей и приятелей в полку. Многие из них могут счесть ваш брак с его вдовой оскорблением памяти князя Куташева.　

— Я понимаю и последую вашему совету, — отозвался Андрей, испытывая видимое облегчение от того, что его вопрос решился положительно.　

Тем же вечером адъютант Гринвальда доставил Ефимовскому запечатанный пакет, в котором оказалось разрешение на брак ротмистра Ефимовского Андрея Петровича с Куташевой Марьей Филипповной, подписанное командиром полка и разрешение на отпуск сроком в один месяц. К документам также прилагалось короткое письмо от Родиона Егоровича:　

"… Не благодарите меня. Помня Ваши прошлые заслуги, я не мог отказать Вам в такой малости. Надеюсь, месяца Вам будет достаточно для устройства Ваших дел".

Минул июнь. Тихо и скромно в Полесье праздновали день ангела Марья Филипповны. Не было ни шумного бала, ни фейерверков, из всех приглашённых были только Калитины и Василевские. Обедали в малой столовой, но, несмотря на небольшое общество, день для именинницы прошёл как нельзя лучше. Зная о страсти княгини Куташевой к охоте, Василевские ей в дар преподнесли щенка от лучшей борзой в своре старого генерала. Калитин, к вящему неудовольствию своей сестры, подарил племяннице лёгкое английское ружье.　

Павел Алексеевич, чувствуя себя несколько виноватым перед Марьей Филипповной, старался загладить свою вину всеми доступными ему способами, а потому был очень мил и разговорчив. Улучив минуту, когда княгиня Куташева оказалась одна на террасе, куда она вышла после сытного обеда подышать свежим воздухом, Василевский-младший в самых искренних выражениях попросил у неё прощения за своё совершенно недопустимое поведение. Будучи настроенной благодушно, Марья Филипповна выслушала его полную раскаяния речь и заверила молодого человека в том, что зла на него не держит.　

— Однако же, Павел Алексеевич, как бы я не дорожила нашей с вами дружбой, от дома всё же вынуждена вам отказать, — с мягкой улыбкой заметила княгиня.　

— Я не смел даже надеяться на ваше прощение, — сконфуженно отозвался Василевский, — потому был несказанно рад, что вы не забыли упомянуть и меня в приглашении к отцу.　

Вскоре генерал Василевский, пожелавший осмотреть ружьё, подаренное Марье Филипповне, при ярком дневном свете, вышел вместе с ним на террасу и нарушил уединение молодых людей.　

— Как вы его находите? — Обратился он в имениннице, пытаясь определить вес оружия, взяв его одной рукой. — На мой взгляд, приклад несколько коротковат. Впрочем, для вас в самый раз будет. Не желаете опробовать?　

Марья Филипповна, смеясь, забрала ружьё у генерала и вскинула его на плечо, как заправский охотник, рассматривая парк через прорезь прицела.　

Шум подъезжающего экипажа заставил всех обратить свой взор на другую сторону террасы. Княгиня Куташева едва не выронила ружьё, разглядев того, кто спрыгнул с высокой подножки.　

— Bonjour, господа, — Ефимовский одёрнул мундир и поднялся по ступеням террасы.　

— Прошу прощения за то, что явился незваным, — произнёс он, раскланиваясь с Калитиным, генералом и Павлом Алексеевичем, целуя ручки дам.　

Марья, едва оправившись от только что пережитого волнения, передала ружьё лакею и протянула обе руки Андрею.　

— Ваше сиятельство, какой приятный сюрприз, — улыбнулась она, но от Ефимовского не укрылось, что широкая ослепительная улыбка ничуть не затронула глаз княгини.　

Голубые очи по-прежнему взирали на него холодно и настороженно.　

— Господа, позвольте похитить у вас несравненную именинницу? — Обратился к присутствующим Ефимовский и предложил Марье руку, дабы пройти в парк. — Увидев вас с ружьём, я уж решил, что вы собираетесь подстрелить меня, — произнёс он с усмешкой, склоняясь к княгине Куташевой.　

— Как знать, Андрей Петрович. Коль вас посещают подобные мысли, может быть, вы того заслуживаете? — Процедила Марья Филипповна.　

— Маша, — Андрей остановился, завладев её рукой, которую поднёс к губам, — прочитав твоё письмо, я мог сделать только два вывода, — он заглянул в её глаза.　

— Продолжайте, — Марья Филипповна отвела взгляд.　

— Я предположил, что моё долгое молчание обидело тебя, — он сжал её тонкие пальцы в своей ладони.　

— Удивительно, не правда ли? — Княгиня усмехнулась. — Вы не даёте о себе знать и о том, что вы вернулись в Петербург, я узнаю не от вас. Разве у меня есть повод сердиться и обижаться на вас? — Она отняла у Ефимовского свою руку и уставилась пристальным взглядом в его алеющее смущённым румянцем лицо. — И что же вы ещё предположили?　

— Я рискую навлечь на себя ещё больший гнев, ежели решусь сказать, — Андрей улыбнулся, любуясь молодой женщиной.　

В простом платье из голубого муслина Марья Филипповна казалась совсем юной барышней и напомнила ему ту, что несколько лет назад похитила его сердце.　

— Ну уж, договаривайте, — Марья поджала губы.　

— Я предположил, что освобождая меня от данного слова, ты тоже желала бы обрести свободу, — тихо обронил Андрей. — Впрочем, я рад, что ошибся в своём предположении.　

— Отчего вы решили, что ошибаетесь, Андрей Петрович? — Марья замедлила шаги, пытливо всматриваясь в любимые черты.　

Ефимовский замер и прошептал, стараясь по её глазам угадать истину:　

— Жестокая, отчего ты вновь пытаешься ввергнуть меня в пучину сомнений?　

— Может быть, от того, что сама немало настрадалась от подобных сомнений, гадая о причинах твоей холодности! — Выкрикнула Марья, нахмурившись.　

— Желаешь, чтобы я у твоих ног просил прощения? — Ефимовский выгнул бровь и тотчас опустился на колени, обхватив тонкий стан обеими руками.　

Марья Филипповна с беспокойством обернулась, бросив быстрый взгляд на оставшийся за спиной особняк.　

— Встань, Андрей, — она положила ладони на позолоченные эполеты. — Ты меня в невозможное положение ставишь.　

— Не встану, — Ефимовский упрямо покачал головой, — пока не дашь слово, что выйдешь за меня.　

— Когда? — Марья не смогла более хранить сердитое выражение лица и улыбнулась ему.　

— Как можно скорее, ибо мой отпуск заканчивается через три седмицы, и надобно ещё успеть вернуться в полк.　

— Бог мой, — Марья приложила ладони к зардевшимся щекам. — Три седмицы! Я согласна, — тотчас прошептала она, испугавшись, что, отложив венчание, ей вновь придётся разлучиться с тем, кого она ждала так долго. Наклонившись, Марья коснулась поцелуем губ Ефимовского. — Идём же, — она потянула его за руку к дому.　

— Надобно маменьке сказать.　

— Погоди, — удержал её Андрей. — Я торопился, но это, безусловно, меня не извиняет. Явиться в твой день ангела и без подарка… камердинер недавно разбирал мой старый гардероб, — он опустил руку в карман, — позволь мне вернуть тебе кое-что.　

Марья с любопытством протянула ладошку и тихо ахнула, когда жемчужный кулон на тонкой золотой цепочке, некогда утерянный ею при весьма скандальных обстоятельствах, оказался в её руке.　

— Это подарок папеньки на моё семнадцатилетие, — прошептала она. — Бог мой, Андрей, но разве не символично, что он вернулся ко мне именно в этот день! — Она взглянула Ефимовского сияющими глазами. — Неужели всё это время он был у тебя? Как ты нашёл его?　

— Его нашла Государыня и передала Николя, полагая, что именно он проводил время с барышней во время бала в её зимнем саду, а Куташев отдал его мне, — вздохнул Андрей.　

Лицо Марьи Филипповны омрачилось воспоминанием о своём недолгом замужестве:　

— Какими причудливыми дорогами ведёт нас судьба, — тихо заметила она, надевая украшение.　

— И мы сами, порою, выдумываем препятствия, что удлиняют наш путь, — ответил Ефимовский, целуя тонкие пальцы.　

Елена Андреевна и гости Марьи Филипповны, покинувшие террасу, дабы не смущать хозяйку вечера и графа, расположились в гостиной. Madame Ракитина, волнуясь, ходила по комнате, Василий Андреевич замер у окна, встав за колышущейся лёгким ветерком кисейной занавеской, генерал хранил молчание, Поль украдкой вздыхал, его жена и генеральша уединились на диване у самой дальней стены и о чём-то перешёптывались, Ольга Прокопьевна невозмутимо раскладывала пасьянс на ломберном столике.　

— Элен, голубушка, вели шампанского подать, — обратился к сестре Калитин. — Ну, не мог же он в такой день с дурными вестями приехать! Сердцем чую, быть свадьбе.　

— Поди принеси, — велела Елена Андреевна лакею, ожидавшему указаний у дверей.　

Калитин встретил молодую пару на террасе двумя бокалами шампанского в руках. Лицо Василия Андреевича сияло широкой улыбкой, отчего его седые усы и бакенбарды смешно топорщились в стороны.　

— Надеюсь, вас можно поздравить? — Обратился он к Ефимовскому.　

— Благодарю, Василий Андреевич. Марья Филипповна сделала меня счастливейшим из смертных, согласившись стать моей женой, — Андрей взял из рук Калитина шампанское и протянул один фужер Марье.　

— Господа, — Капитан повернулся к входу в гостиную, — прошу всех сюда. У меня есть тост.　

Всё небольшое общество последовало на террасу, лакей с подносом обошёл гостей, подавая шампанское.　

— За графа и графиню Ефимовских, — провозгласил Василий Андреевич, высоко поднимая бокал.　

Учитывая, сколь коротким оказался отпуск у Ефимовского, венчаться решено было через седмицу. Всё это время Марья и Андрей не расставались. Впервые увидев сына, Ефимовский испытал самые противоречивые чувства. Он был страшно горд тем, что мальчик так крепок и хорош собой, но в то же время корил себя за то, что у него не было права назвать его своим. Конечно, и Марья Филипповна была виновата в том, ведь ежели бы она только написала ему, он бы тотчас приехал, позабыв все свои обиды. Но понимая, что его вина неизмеримо больше, Андрей не посмел ни в чём упрекнуть её.