— Ты отчего такой сердитый нынче? — отряхивая снег с подола салопа, поинтересовалась Марья.

— Тебе показалось, — отвернулся Сергей.

Марья забежала перед ним и снова заглянула ему в лицо. Хмурая складочка на лбу под козырьком фуражки по-прежнему была на своём месте.

— Серж, у тебя свадьба через три дня, — напомнила она ему. — Жениху радоваться полагается. Это невесте положено слёзы лить, — попыталась она пошутить.

Ракитин шумно вздохнул:

— Не люблю я её! — отрывисто бросил он.

— Тогда зачем?! — ахнула Марья.

— А затем, Мари, что за всё в жизни платить приходится рано или поздно, — сердито отвечал он. — За Полесье, за погашенные карточные долги, за место при Главном штабе! За всё, Мари! Помни о том, когда соберёшься что-либо сделать.

— Пойдём домой, Серёжа, — погладила она его по плечу. — Пойдём, мой хороший.

Домой возвращались в молчании. У Марьи слёзы наворачивались на глаза, после слов брата, и она, стараясь не шмыгать носом, утирала их рукавом салопа, когда думала, что он того не видит. В том, что брат женится без любви, ради денег, она усмотрела и свою вину. Ведь не откажи она тогда князю Урусову, всё нынче было бы по-другому. Думая о том, Марья не могла представить Илью Сергеевича своим супругом, сколько она не пыталась вообразить себе семейную жизнь с князем, у неё ничего не выходило. Вместо Урусова в своих местах она видела совершенно другого человека, а вспоминая слова дядьки, содрогалась при мысли, что Илья Сергеевич мог обратиться к Калитину с тем, чтобы попросить её руки.

Получалось, что она не смогла выйти за князя ради того, чтобы поправить дела семьи, а Серж женится супротив сердца своего. И в этот самый момент она не видела более в нём мальчишку, старшего брат, но только мужчину, что поступился своим счастьем, потому как отвечает за неё, за маменьку. Горько было осознавать это, и оттого слёзы её пуще лились из глаз.

На следующий день праздновали в тесном семейном кругу светлый праздник Рождества Христова. Марья была тиха и задумчива. За ночь она столько передумала о том, сколь несправедлива порой оказывается судьба к человеку, и жалея брата, даже думала о том, чтобы сказать ему, что она выйдет за Урусова, лишь бы только ему не пришлось жениться на Бетси.

Она завела этот разговор с ним после обеда, признавшись в том, что виделась с Ильёй Сергеевичем, и князь вновь просил её стать его женой, на что Сергей только улыбнулся грустно и посоветовал ей найти своё счастье, раз ему было этого не дано. Он также сказал ей, что от неё в данном вопросе ничего не зависит, и ей не надобно жертвовать собой. Что он сам виноват, сам запутал свою жизнь так, что отныне у него нет иного пути.

Вечер был тих, собрались в гостиной. Серж уехал к Бетси, Ольга Прокопьевна что-то шила при свете свечей, дядька Василь дремал в кресле, Елена Андреевна что-то чёркала на бумаге карандашом, записывала, снова чёркала, приговаривая себе под нос. Двери отворились, и вошёл дворецкий. Стараясь сохранять серьёзное выражение лица, он объявил, что приехали ряженные.

Вслед за ним в комнату ввалилась толпа, человек десять людей в смешных и разномастных одеяниях. Тотчас сделалось шумно и весело. Ряженные поздравляли хозяев, и предлагали им угадать, кто есть кто.

Марья заразилась этим весельем. Заулыбался веселью молодёжи Калитин, Ольга Прокопьевна отложила своё шитьё. Марья вскочила с кресла, стала обходить всех по очереди, пытаясь угадать, кто пожаловал в их дом. Первым она угадала князя Бориса, наряженного боярином, несмотря даже на подвязанную бороду. Хлопая в ладоши, она называла того или иного гостя. В основном все они были из числа тех молодых людей и барышень, который она встречала в обществе княжны Ирины. Оставался только маленький вертлявый казачок. Марья застыла перед ним в недоумении, и тогда казачок со смехом сдёрнул с головы мохнатую шапку, и каштановые блестящие локоны рассыпались по его плечам. Марья ахнула. Нарисованные усы совершенно преобразили княжну Ирину. Все рассмеялись, сойдясь во мнении, что у mademoiselle Гагариной оказался лучший костюм.

Ольга Прокопьевна распорядилась подать вино и закуски. Поздравляя друг друга и хозяев, гости немного выпили, перекусили и стали уговаривать Марью поехать с ними дальше. Mademoiselle Ракитина обернулась к матери, вопросительно глядя на неё.

— Поезжай, Машенька. Веселись, — со смехом отвечала Елена Андреевна. — Борис, — обратилась она к князю, — вы мне за неё головой отвечаете.

Анненков поклонился и заверил, что глаз не спустит с Марьи Филипповны. Тотчас встал вопрос о том, какой костюм выбрать Марье Филипповне.

— Боярыней её нарядить, — предложила княжна Ирина. — Борис же обещал за неё отвечать.

Девушки удалились в покои Марьи Филипповны. Настасья принесла свой лучший сарафан, Ольга Прокопьевна прислала ей старую чуть побитую молью соболью шубу. Щёки Марье ярко накрасили, кики не нашлось, потому повязали ей голову шёлковой турецкой шалью. После того спустились в гостиную, где господа офицеры вновь пили вино, а барышням предложили чаю.

— К кому поедем? — весело блестя глазами, спросила Ирина, вновь одевая свою мохнатую шапку.

— К Ефимовскому! — отвечал ей Борис. — Да что ехать! Тут рядом! Пешком пойдём!

Услышав его предложение, Марья оробела. Не так уж она была наряжена, чтобы вовсе не узнать её, но подхваченное возгласами одобрения предложение князя Бориса всем пришлось по вкусу.

В огромном особняке Ефимовского почти не зажигали свечей. Что-то недовольно ворча себе под нос, дворецкий пытался объяснить, что, дескать, граф нынче не принимает, но узнав Анненкова, отступил в переднюю, пропуская ряженных. Он порывался пойти с докладом, но Борис его остановил, крикнув:

— Молчи, старый чёрт! Какие мы ряженные, коли ты все маски откроешь?!

Дворецкий подчинился. Граф вышел к гостям, одетый по-домашнему, и по его лицу было видно, что он страшно недоволен. Однако узрев высокого боярина и признав его, Андрей Петрович смягчился. Марья видела, как дрогнули в улыбке его губы, и тот самый момент ей показалось, что никогда прежде она не встречала человека красивее Андрея.

— Ну-ка-с, глянем кто у нас тут? — принялся обходить он ряженных.

Узнавая своих товарищей, Ефимовский уже в открытую улыбался. Андрей не любил Рождества, потому как встречать его ему обыкновенно выпадало в одиночестве, но сегодня он испытывал даже благодарность к Борису, втянувшему его в это шумное веселье.

— Вина подай! — приказал он лакею, почтительно застывшему у дверей.

Остановившись напротив Ирины, одетой казачком, Ефимовский поднёс к губам её руку, тем самым давая понять, что угадал её.

— Где моя боярыня? — басом прогудел Анненков, вытолкав вперёд из-за своей спины Марью.

Андрей застыл, глядя в испуганные серые глаза.

— Хороша твоя боярыня, — повернулся он к Анненкову. — Дозволь поцеловать красавицу?

Борис усмехнулся и фальшивую бороду.

— А ты это у боярыни спроси, — отвечал он.

— Можно? — улыбнулся Андрей, взяв в руки маленькие ладошки.

Марья кивнула, во все глаза глядя на него. Ефимовский смачно поцеловал её в обе щёки и вдруг притянул к себе и прижался губами к её губам. Марье показалось, что он не отпускал её целую вечность. Ей хотелось обнять его за шею, притянуть ещё ближе к себе. Пожаром что-то загорелось в груди, по всему телу пробежала дрожь. С тихим стоном он оторвался от её губ, отстранился, но не выпустил её рук из своих ладоней.

— Мой лучший подарок на Рождество, — хрипло прошептал он, но опомнившись, отвернулся к лакею, что принёс несколько бутылок вина и фужеры.

Прислуга быстро накрыла стол прямо в гостиной, уставив его закусками. Лакей разлил вино по бокалам и почтительно отошёл от стола. Господа офицеры подали фужеры барышням, взяли себе, и все посмотрели на Ефимовского.

— С Рождеством! — улыбнулся Андрей, подняв свой бокал.

— Едем с нами! — после того, как вино было выпито, предложил Анненков.

— Рядиться не буду, — усмехнулся Андрей и отправился одеваться.

Когда вышли на улицу, на дворе стояло уже четыре тройки, которые подогнали от дома Калитиных. Борис, Ирина и её кузен Николя сели в первую. Все остальные тоже с шумом и шутками расселись. Ефимовский подал Марье руку, помогая забраться в сани. К ним хотел присоединиться ещё один офицер, но Андрей махнул ему рукой на другую тройку.

— Трогай! — крикнул он ямщику.

Тройка резво взяла с места и полетела по улицам Петербурга во след другим. Марья сжалась в комок, когда почувствовала, что рука графа обнимает её за плечи.

— Я вас не звал, Мари, — склонившись к ней, прошептал он. — Вы сами пришли в мой дом.

Глава 17

И без этих слов, сказанных тихим шёпотом, Марья ощущала себя незваной гостей на чужом пиру. Она испуганно втянула голову в плечи, отчего губы Андрея вновь мимолётно коснулись ещё щеки, согревая дыханьем. Ефимовский придвинулся ещё ближе, он уже более не спрашивал разрешения, а приподняв её подбородок рукой, затянутой в перчатку, целовал в губы, жадно, алчно, принуждая открыть рот, касаясь языком сомкнутых зубов.

"Ну, с постылым, может, и гадко, а с милым сладко!" — вспомнились Марье слова её горничной. Ох, и сладко ей было в этих крепких объятьях, барабанным боем в ушах стучало от прилива крови, дыханье прерывалось, казалось, Андрей выпивает её до дна без остатка. Закрыв глаза, она полностью отдалась на волю этих губ, крепко обнимающих рук, только, когда сани остановились, Ефимовский отстранился от неё и с судорожным вздохом отвернулся в сторону.

Ступив на утоптанный снег во дворе большого дома, граф подал ей руку, помогая выбраться из саней. Вся весёлая компания уже собралась на крыльце, и ждали только их. Странное чувство неловкости охватило обоих после того сумасшествия, что происходило в санях.

— Где мы? — робко поинтересовалась Марья, поднимаясь вместе с Андреем по ступеням.

— У Урусовых, — небрежно обронил он, не глядя в её сторону.

Марья вцепилась в его руку и остановилась, молча качая головой.

— Ну, что же вы, Мари?! — недовольный этой заминкой, повернулся к ней Андрей.

— Я не могу пойти туда, — едва слышно отвечала она, отводя взгляд.

— Отчего? — требовательно спросил Ефимовский.

— Не могу, и всё! — топнула она ногой, выпуская рукав его шинели.

Повернувшись спиной, она побрела обратно к саням, не обращая внимания на недоумённые взгляды. Ефимовский пожал плечами, в ответ на вопросительный взгляд Анненкова и в два шага догнал её.

— Трусиха, — склонился он к ней.

Марья стиснула зубы и обернулась к нему. Андрей улыбался ей в ответ, протягивая руку.

— Так вы идёте? — выжидающе наклонил он голову.

Марья колебалась. В момент этих недолгих раздумий ей пришли на память слова отца, сказанные в ответ на её вопрос: было ли ему страшно на войне? "Надобно суметь посмотреть в глаза своему страху, — задумчиво отвечал ей тогда Филипп Львович, — и когда у тебя получится, ты поймёшь, что он не так уж велик". Повторяя про себя эти слова, она вложила руку в ладонь Ефимовского и последовала за ним.

Дворецкий Урусовых уже открыл двери, и ряженные устремились внутрь, спеша погреться после быстрой езды. Илья Сергеевич, смеясь, встречал непрошеных гостей на пороге гостиной. Проходя мимо князя, Марья малодушно спряталась за спиной Ефимовского, который в тот момент здоровался с Урусовым.

Андрей Петрович единственный был без костюма, а потому сразу отделился от остальной компании и отошёл к дивану, на котором сидела Натали, чинно сложив руки на коленях, и улыбалась нервной улыбкой на исхудавшем бледном лице. Ефимовский присел подле княжны, ласково заговорил с ней, заглядывая ей в глаза. Тёмные глаза mademoiselle Урусовой вспыхнули, когда граф, поцеловал ей руку. Она что-то отвечала ему, но из-за шума, производимого ряженными, громких разговоров и смеха, Марья не могла их слышать. Стоя посреди весёлой компании, в которой Урусов пытался разглядеть знакомые ему лица, девушка видела только Андрея и Натали, мирно беседующих на диване в стороне от всех. Обожгло, словно кипятком окатили, сдавило грудь так, что нечем стало дышать. Между тем все маски были угаданы, кроме одной. Илья Сергеевич шагнул к барышне в собольей шубе. Терзаемая муками ревности, Марья отвернулась и едва не налетела на князя Урусова.

— Мари? — искренне изумился он её появлению в своём доме.

Губы Ильи Сергеевича дрогнули в улыбке при виде её наряда.

— Позвольте предложить вам шампанского, — шагнул он к столу и, взяв со стола наполненный до краёв фужер, протянул ей.

— Княжна Гагарина — моя подруга, — оправдываясь, кивнула Марья на весёлого казачка.