— Скажи Прошке, дабы мундир подал, — не отнимая рук от лица, проговорил Ефимовский заглянувшему в комнату дворецкому.

До дома Калитиных Андрей пошёл пешком. Знатный январский морозец пощипывал нос и щёки, но он был рад тому. За время вынужденной прогулки хмель почти полностью выветрился из головы. Войдя во двор особняка, Ефимовский заставил себя подняться на крыльцо и постучал в двери.

В вестибюле, он попросил дворецкого доложить Марье Филипповне о его визите. Ждать ему пришлось довольно долго. Около получаса Андрей мерил широкими шагами ковёр в уютной гостиной. Все в доме уже знали, что к Марье пожаловал граф Ефимовский, а девушка так и не могла решить: принять его, либо отказать. Елена Андреевна пребывала в страшном беспокойстве и терялась в догадках, с чем пожаловал граф. Она до того разволновалась, что пришлось подать ей нюхательные соли. Ольга Прокопьевна только качала головой, укоризненно глядя на племянницу. Калитин сердито хмурил брови. Множество догадок витало в их головах, но ни одна из них и близко не предполагала той истины, что крылась за этим визитом.

— Я приму его, — поднялась с кресла Марья и решительно шагнула к двери.

— Маша, да ты хоть знаешь, что он за человек? — слабым голосом попыталась остановить её Елена Андреевна, намереваясь открыть ей родство, связывающее Ефимовского с Соколинским.

— После, maman. Вы после мне всё расскажете. Заставлять ждать так долго — неприлично, — оглянулась она у дверей и вышла в коридор.

Марья остановилась перед дверями гостиной, гадая о причинах, что привели графа в дом Калитина. Чего ещё ей было ждать от него. Большего унижения, чем то, которому она подверглась в Зимнем и представить себе было невозможно. Глубоко вздохнув и, расправив плечи, она подала лакею знак открыть двери.

— Ваше сиятельство, — ступила она на порог гостиной, закрывая за собой дверь, — чему обязана видеть вас?

Ефимовский усмехнулся, разглядывая её. О, она бесспорно, была невероятно красива. Не просто так он не мог спать ночами, вспоминая их мимолётные встречи. Душа то воспаряла к небесам, то падала в глубокую пропасть. Все эти терзания совершенно лишали душевных сил, он был бы и рад не думать о ней, но, увы, над своими мыслями был не властен, они появлялись в голове помимо его воли и желания. Дабы избавиться от этих дум, он каждый вечер окунался в разнузданную вакханалию пьяного безудержного веселья в компании тех, с кем обыкновенно дружбы не водил. Поутру наступало тяжёлое похмелье, но самым гадким было ощущения будто бы он в грязи извалялся. Меж тем, mademoiselle Ракитина ждала его ответа.

— Три дня назад вы спросили меня, не намерен ли я сделать вам предложение, — заговорил он, не спуская внимательного взгляда с её лица.

Марья вспыхнула и опустила голову, разглядывая носки домашних сафьяновых туфелек:

— Помнится, вы отказались, — пробормотала она.

— Я передумал. Я прошу вас стать моей женой, — выдохнул он.

Марья вскинула голову, не веря своим ушам.

— Позвольте спросить, что заставило вас передумать?

— Князь Куташев, — отрывисто отвечал Андрей. — Из-за вас, mademoiselle, я не собираюсь стреляться с другом, коих у меня и так не много, — прошёлся он по комнате. — Так что вы мне ответите? — замер он перед ней в нескольких шагах.

Марья долго молчала, пытаясь осмыслить сказанное им. Куташев бросился защищать её честь? Весьма сомнительно. На память пришёл последний разговор с братом. Серж уверовал, что именно князь пытался соблазнить её, стало быть, говорил с ним.

За эти три дня она пролила столько слёз, столько раз проклинала Ефимовского, что уже почти сама поверила в то, как сильно ненавидит его нынче. Куташев тоже был вовлечён в интригу, что затевалась с целью погубить её, а стало быть, жалеть о нём она не станет.

— Что я вам отвечу? — шагнула она к графу так близко, что её грудь почти коснулась пуговиц его мундира и заглянула в синие глаза, отмечая покрасневшие веки и несколько помятый вид его сиятельства. — Я вам отвечу! Да, отвечу, что желаю князю не промахнуться! Желаю ему попасть прямо в ваше чёрное сердце, коли оно есть у вас! — повернулась она на каблучках так, что тяжёлая бархатная юбка её платья, хлестнула Ефимовского по начищенным сапогам.

— Как моему бедному брату, надо полагать? — ухватил её за руку Андрей, принуждая остановиться.

— Вашему брату? — широко распахнула глаза Марья.

— Мишель Соколинский. Надеюсь, вы его ещё помните?! — горящим злобой взглядом, всматривался он в побледневшие черты.

— Мишель — ваш брат? — чуть слышно выдохнула Марья.

Комната бешено закружилась перед её помутившимся взором, и она осела на пол прямо у ног Ефимовского.

— Маша! — склонился он над ней, похлопав по мертвенно-бледной щеке. — Маша! Да очнитесь же!

Андрей шагнул к дверям и распахнул их настежь. Лакей, стоявший с той стороны, испуганно шарахнулся в сторону.

— Барышне дурно! Что столбом стоишь! Воды принеси! — раздражённо приказал он, привыкнув распоряжаться прислугой, где бы он ни находился.

Глава 20

Марья с трудом подняла отяжелевшие веки. Единственная свеча у её постели едва рассеивала мрак, сгустившийся в комнате.

— Отчего так темно? — прошептала она, поразившись тому, сколь слабым и хриплым был собственный голос.

— Машенька, душечка, как же ты напугала нас, — шурша плотным шёлком юбок, присела подле неё на край постели Елена Андреевна.

— Отчего так темно, маменька? — повторила вопрос Марья.

Елена Андреевна поднесла к глазам платок, утирая слёзы.

— Ночь на дворе, ma cherie, — всхлипнула она. — Целый день в беспамятстве, и доктор ничего сделать не смог.

— Где Ефимовский? — приподнялась на подушках mademoiselle Ракитина.

— Ушёл граф, — приблизилась с другой стороны постели Ольга Прокопьевна. — Андрей Петрович желал остаться, но Серж просил его уйти.

— Как ушёл? — без сил падая обратно в постель, выдохнула девушка. — Что же будет теперь?

— Не знаю, Машенька, — отвечала Елена Андреевна, рассеянно перебирая русые пряди, рассыпавшиеся по подушке. — Ты голодна поди? Велю ужин принести.

— Не надобно, — отвернулась от матери Марья. — Ничего не хочу. Где Серёжа? Мне говорить с ним нужно.

— Я позову, — поднялась со стула Ольга Прокопьевна и заторопилась к дверям.

Сергей нерешительно потоптался на пороге спальни сестры и вошёл в комнату.

— Маша, ты звала меня? — остановился он подле её постели.

— Я всё же пойду, скажу, чтобы ужин принесли, — поднялась Елена Андреевна, понимая, что в её присутствии Марья не станет говорить.

Ступив за порог, madame Ракитина приникла к двери, пытаясь расслышать, о чём станут говорить брат с сестрой.

— Присядь, — указала на край постели Марья. Я должна признаться тебе, Серёжа, — заговорила она очень тихо. — Со мной Ефимовский был, и нынче я знаю почему, — шёпотом продолжила она. — Я, верно, очень глупая, — сжимая руку брата, всхлипнула она. — Мне показалось, что он влюблён в меня, но я ошиблась. Боже, Серёжа, как же я ошиблась. Он ненавидит меня, винит меня в смерти брата, но я не желаю ему смерти, потому что люблю его, несмотря ни на что. Ты должен остановить их. Он собирается стреляться с князем Куташевым, потому что я не открыла тебе правды, и ты всё неверно истолковал. Ефимовский просил моей руки, но я отказала ему.

— Мари, — смущённо отвёл глаза Ракитин, — ежели бы я знал, что ты увлечена им… ежели бы только знал. Я должен был сказать тебе, что Мишель брат Андрея, но мне не хотелось напоминать тебе лишний раз о том.

Марья заплакала, размазывая слёзы по щекам.

— Я поеду с Бетси в Полесье. Мне ничего более здесь не нужно. Всё, что хочу, тишины и покоя. Прошу тебя.

— Сделаю, что смогу, — погладил её по руке Ракитин, поднимаясь с края постели.

В доме Калитиных, начиная со следующего дня, никого не принимали. Ждали, когда поправится Марья Филипповна, чтобы ехать в деревню. Справиться о ней приходил князь Куташев, Елена Андреевна вышла к нему и на его вопрос о состоянии mademoiselle Ракитиной отвечала, что дочери уже лучше, но она никого не принимает.

От Ракитиных князь Николай отправился в дом Ефимовского. Андрея он нашёл в своём кабинете. Граф что-то писал, сидя за столом. В вестибюле стояли уложенные сундуки и чемоданы.

— Nicholas, — поднялся он ему навстречу, — рад видеть тебя.

— Ты уезжаешь? — недоверчиво глядя на него, осведомился Куташев.

— Видимо, ты сочтёшь меня трусом, — скользнула по его губам мимолётная усмешка над самим собой, — но я не могу поступить иначе. Я просил руки mademoiselle Ракитиной, но Марья Филипповна мне отказала. Желаешь вызвать меня, так я к твоим услугам.

— Я никогда не считал тебя трусом? Боже упаси! Одного не пойму: отчего тебе непременно нужно уезжать? А как же служба? Полк?

— Отныне служить Государю и отечеству мне предстоит в другом месте. Меня перевели в Нижегородский полк.

— Отчего? Донесли о намерении стреляться со мной? Отчего меня не тронули?

— Я сам подал прошение, — прошёлся по кабинету, заложив руки за спину Ефимовский.

— Неужели мало было? Неужели забыл об Остроленке? — нахмурился Куташев. — Тебя с того света почитай достали. И снова на войну?

— Я не могу иначе, — вздохнул Андрей. — Прочти, — подал он Куташеву письмо, что лежало на краю стола.

Начав читать, Николай смутился, и хотел было вернуть письмо Ефимовскому, но Андрей настоял на том, чтобы он прочёл его до конца.

— Мари прямо пишет обо всём. Надеюсь, ты поймёшь, отчего я не могу поступить иначе.

"André, Вы писали мне, что ваше предложение руки и сердца, остаётся в силе, но я не могу принять его. Вы предложили мне руку, но не сердце, и я понимаю отчего. Мне понятны Ваши чувства. Я виновата в том, что случилось с Вашим братом, и Вы решили наказать меня. Поверьте, я достаточно наказана, и вовек не забуду ни Вас, ни Мишеля. Я желаю Вам счастья с той, что станет мила Вашему сердцу, и могу лишь просить Вас простить мне мои прегрешения вольные и невольные. Господь завещал нам прощать своих врагов, вот и я уповаю на то, что Вы найдёте в своём сердце толику милосердия, дабы отпустить и мне мои грехи. М.Р.".

— Мари — девушка, из-за которой стрелялся Мишель? — протянул письмо обратно Ефимовскому Куташев.

— Да, — свернул письмо и убрал в карман мундира Ефимовский. — Когда я встретил её здесь в столице в первый раз, я не знал, кто она, — вздохнул Андрей. — То было невероятное чувство. Я словно ожил, я искал с ней встреч. Я полюбил. Никогда ещё я не чувствовал в себе чувства столь сильного и светлого, но потом… Теперь ты знаешь, отчего я не могу остаться здесь. Я не могу, жить как прежде, делать вид, что ничего не произошло, столичный свет слишком тесен, дабы избегать встреч, а видеться с ней я не могу. Я дважды просил её руки и дважды получил отказ. Я даже радовался тому, что ты вынудил меня сделать ей предложение, ведь по собственной воле я бы не смог. Это было бы предательством памяти Мишеля. Но видеть её мне тяжело, потому я желаю уехать, забыть.

— Но отчего Кавказ?

— Оттого, Mon cher ami, что там у меня не будет времени мечтать о том, чему быть не суждено.

— Барин, лошади готовы, — заглянул в комнату берейтор. — Ехать пора.

— Прощай, Nicholas. Коли что случится, не поминайте лихом, — хлопнул Куташева по плечу Андрей.


***

В начале февраля приехали в Полесье. К тому времени прислуга постаралась вернуть особняку его первоначальный вид, и в доме почти не осталось следов пребывания семейства Величикиных. Марья заняла свои прежние покои, а Бетси разметили в комнатах, что раньше принадлежали Елене Андреевне. Сама madame Ракитина заняла более скромные апартаменты, согласившись с тем, что отныне хозяйка в Полесье Бетси. Елена Андреевна желала вообще уехать в Ракитино, но усадебный дом в скромном имении нуждался в ремонте, потому она решила остаться с невесткой и дочерью до лета.

О том, что случилось в Петербурге предпочитали не говорить. Раз и навсегда тема эта оказалась в семье под запретом, о том не говорили, словно ничего и не было. Дабы занять себя, Марья взялась распорядиться перевезти вещи, вывезенные в Ракитино, обратно в Полесье. С утра до ночи она хлопотала вместе с прислугой, укладывая посуду, картины, ковры, ведь дом в Ракитино по весне собирались ремонтировать, а потому всё надлежало вывезти. Проезжая мимо сворота в Клементьево, Марья Филипповна несколько раз останавливала возницу, но так и не решилась посетить могилу Мишеля, опасаясь, что madame Соколинская, проживавшая нынче в усадьбе, её приезду будет не рада.

Она старалась не вспоминать о времени, проведённом в столице, и у неё почти получилось отрешиться от тягостных мыслей об Андрее, коли бы не письмо, что пришло от княжны Ирины.