— Покойной ночи, Мари, — коснулся он напоследок губами тыльной стороны её кисти и поспешил прочь.

Марья торопливо проскользнула в двери и, не сдержав любопытства, выглянула в коридор. Андрей остановился в самом конце, оглянулся, и она, торопясь скрыться от его взгляда, захлопнула двери, прислонившись к ним спиной.

В комнате ощущалась прохлада. Видимо, печь растопили совсем недавно, пока она ужинала в компании графа внизу. Милка уже разложила на постели ночную рубашку и повесила на спинку кресла бархатный капот. Присев на банкетку перед туалетным столиком, Марья прикрыла глаза, ощущая, как горничная взялась вытаскивать шпильки из её причёски, а после стала водить щёткой по густым распущенным локонам.

— Ступай спать, — отпустила она горничную, когда та помогла ей облачиться ко сну.

Забравшись в постель, девушка села в кровати, опираясь спиной на подушки, зная, что не уснёт, потому, как он так близко, совсем рядом. Положив голову на согнутые в коленях ноги, Марья прикусила полную нижнюю губу. Ей вновь виделся Андрей таким, каким он был нынче вечером. Без своего наглухо застёгнутого мундира, с мягкой улыбкой на устах.

"Коли вы не станете искушать меня", — едва не застонала в голос она. А коли он сам стал для неё неодолимым искушением. Как быть тогда? Как противиться мягкому чарующему голосу, как устоять перед желанием оказаться в его объятьях?

Марья откинулась на подушки, натянув одеяло до подбородка. При воспоминаниях о том, как Андрей жадно целовал её на дороге, ведущей в Ракитино, она перевернулась на бок, натянула на голову подушку, но не было никаких сил отрешиться от этих греховно-сладких мыслей.

"А что ежели это судьба?" — вздохнула она, поднимаясь с постели. Накинув на плечи капот, Марья зябко повела плечами. Комната ещё не успела нагреться. Босые ноги быстро замёрзли. Покосившись на кушетку, где, свернувшись калачиком, сладко посапывала Милка, девушка шагнула к дверям.

Сделав шаг, потом другой, Марья бесшумно побежала по коридору и остановилась только у тех самых дверей, за которыми скрылся Андрей. Прислонившись лбом к белой створке, она перевела дух, провела ладонью по гладкой поверхности, не решаясь толкнуть её и войти.

Она сама не знала, сколько времени простояла так, прислушиваясь к каждому шороху, и уже решила уйти, когда Ефимовский распахнул двери, и она едва не упала, ввалившись внутрь.

— Мари?! — вырвалось у него удивлённое восклицание. — Мне показалось, что кто-то стоит под дверью, и я не ошибся, — не смог скрыть иронии Андрей.

— Простите. Я пойду, — повернулась к выходу Марья, ощущая, как к лицу прилила краска стыда и смущения.

— Зачем вы здесь? — поймал он её руку.

— Ежели бы я знала, — пробормотала Марья.

— Я знаю, — прошептал Андрей, притягивая её ближе к себе. — Обратного пути не будет, и в столицу вы не поедете, — склоняясь к ней, продолжил он.

— Не вам решать, Андрей Петрович.

— Не мне, — согласился Ефимовский. Вы сами нынче всё решили, Мари. Желаете уйти, я не стану вас удерживать, но коли останетесь, уже не отпущу, — разжал он руки, отступая на шаг и предоставляя ей возможность выйти из его спальни.

— Поцелуйте меня, — зажмурившись, попросила Марья.

Его ладони мягко легли ей на плечи, привлекая ближе, губы чуть коснулись виска, затем щеки. Приподняв одной рукой её подбородок, Андрей коснулся поцелуем сначала одного уголка губ, затем другого. Ладони заскользили по её спине, сбрасывая с плеч мягкий бархат капота, а после его руки притиснули её к крепкому мужскому телу. Дыхание его сделалось частым, чуть хриплый шёпот, каким он шептал её имя, слова любви, кружил голову. Марья словно взлетела куда-то ввысь и очнулась от сладкого морока только, когда спиной коснулась прохладных простыней широкой кровати.

— André, — потрясённо ахнула она, глядя в затуманенные синие глаза. — Мы не должны…

— Не уходи, — обожгло висок его горячее дыхание.

Марья прикрыла веки, покоряясь нежным, но настойчивым ласкам его рук. Каждая жилка в теле дрожала от доселе неведомых ощущений. Словно горячечный бред, утягивающий в сладкий омут, было всё, что происходило с ней. Не было ни страха, ни отвращения к тому, что он делал с ней. Напротив, всё казалось естественным, таким, каким и должно было быть. Словно только этого и ждала всю жизнь. Мгновенная боль отрезвила её, но лишь на краткое мгновение. Заглушив короткий крик поцелуем, Андрей навалился всей тяжестью на неё, лишая возможности к сопротивлению. Он замер на какое-то время, давая ей возможность привыкнуть, к тем новым ощущениям, что лавиной обрушились на неё, а после двинулся, сначала медленно, осторожно и, ощутив ответный отклик её тела, стиснул в объятьях, давая волю собственному столь долго сдерживаемому желанию.

— Нынче ты моя. Навеки моя, — шептал он после, приглаживая рассыпавшиеся по подушке пряди.

Марья открыла глаза, робко провела ладонью по широкой обнажённой груди, наслаждаясь ощущением тепла и гладкости кожи. Приподнявшись, она обняла крепкую шею и прижалась губами к ямке под ключицей, пряча взгляд.

— Прости, я сделал тебе больно, — поглаживая её хрупкие плечи, покаянно произнёс Ефимовский.

— Нет-нет. Не надобно извиняться. Я сама хотела, — так и не решаясь посмотреть ему в глаза, шептала она в ответ.

Положив голову ему на грудь, Марья, засыпая, считала тяжёлые мерные удары его сердца под своей щекой.

— Я люблю… — выдохнула она, проваливаясь в сон густой, липкий, сладкий, словно мёд.

Андрей приподнялся на локте, вглядываясь в порозовевшее лицо, зацелованные припухшие губы.

Утром Марья проснулась, будто от толчка. В широкой постели графа Ефимовского она была одна. Острое чувство раскаяния и сожаления о содеянном больно кольнуло в груди. Сев на постели, она подтянула колени к груди, съёжившись под одеялом в сером сумраке зимнего утра.

— Bonjour, Marie, — услышала она.

Ефимовский стоял спиною к ней у окна полностью одетый.

— Нынче, как я понимаю, нет необходимости откладывать оглашение на год, — произнёс он, не поворачивая головы.

От холодности тона, коим произнесена была последняя фраза, у Марьи заныло сердце.

— Ежели сожалеете о том, что просили моей руки, я не стану вас ни к чему принуждать, — голос от едва сдерживаемых слёз срывался, слова дались с большим трудом.

— Я не сожалею ни о чём, — обернулся Андрей. — Ответьте. Как вышло так, что вчера вечером вы оказались столь далеко в стороне от смоленского тракта?

— Я уже говорила вам. Была метель. Мой возница попросту заблудился. Ежели бы я желала ускорить всё, я попросту не стала бы ставить вам никаких условий, André.

— Возможно, вы просто передумали и решили, что год ожидания — это всё же слишком долго? — вновь отвернулся к окну Андрей.

Марья промолчала. Да и как было ответить, коли именно эта мысль преследовала её с того самого дня, когда он объяснился с ней в Полесье. Но разве можно говорить о том вслух? Разве можно признаться, что желала лишь услышать его признание, а потому и выдвинула сие нелепое условие? А ведь он так и не сказал ей ни слова о любви…

— Я бы желала привести себя в порядок, — выдавила она из себя.

— Bien. Я пришлю вашу горничную, — подошёл к дверям Ефимовский. — Вы останетесь в Веденском. Нынче же я поеду в Можайск, надобно распорядиться, дабы сделали оглашение. Я сам отпишу вашим родным.

Когда дверь за ним закрылась, Марья сползла с постели. Следы запёкшейся крови на простынях напомнили об ушедшей ночи. "Отчего так? — всхлипнула она. — Столько нежности и страсти ночью, и такая холодность поутру? Что я сделала не так? В чём ошиблась?!"

В двери поскреблась Милка. Окинув взглядом комнату, маленькая горничная прижала ладони к щекам:

— Ох, барышня, что же вы наделали, покачала она головой.

— Замолчи. Без тебя тошно, — огрызнулась Марья, вылезая из постели. — Пойдёшь, скажешь Прокопычу, дабы запрягал. Метель улеглась. Даст Бог, обойдётся всё, — велела она.

Дождавшись отъезда графа из усадьбы, Марья выехала следом и направилась в направлении противоположном Можайску. К вечеру крытый возок Ракитиных остановился около Московского особняка Калитиных. На счастье, Марьи Филипповны Калитин ещё не успел покинуть Первопрестольную, а собирался уезжать только на другой день.

Глава 27

Дорогой до Москвы Марью стали одолевать сомнения, всё ей казалось, то она совершила непростительную ошибку, оставив Веденское. Несколько раз она порывалась вернуться и дождаться возвращения Ефимовского из Можайска, но всякий раз ей мешало уязвлённое до самой глубины души самолюбие. "Но каков! Он всё решил! Он велел дожидаться его в усадьбе! Нет, вернуться, стало быть, признать за ним право распоряжаться своей жизнью! Но отчего он был так холоден поутру?! Отчего слова его о том, что надобно сделать оглашение звучали, столь безрадостно? Разве можно так?!" Не было отныне обратного пути. Вернуться к нему, как побитая собачонка, испугавшись того, на что решилась, вернуться, чтобы видеть в его глазах насмешку и презрение? Нет уж. Господь не выдаст, свинья не съест, а она не станет дожидаться его только потому, что он так решил. Коли нужна, пускай догонит, пускай воротит, а ежели нет, то на нет и суда нет. При мысли о том, что может стать известно об оглашении, сделанном после того, как она приехала в Веденское, Марье становилось дурно. Не надобно быть семи пядей во лбу, дабы понять причины столь поспешного обручения. По всему выходит, что она вынудила графа сделать предложение, а уж коли припомнить ещё и слухи, что распустила в столице княжна Урусова о том, что Ефимовский, якобы сбежал на Кавказ потому как mademoiselle Ракитина ему проходу не давала, так и вовсе тошно становится. "Довольно!" — поджала губы Марья, когда возок остановился у ворот московского особняка Калитиных.

— Милка, — бросила она быстрый взгляд на горничную, — о том, что ночь провели в Веденском никому не сказывай, — напутствовала она девку, зная, что та большая охотница языком чесать по чём зря.

Видя, что барышня не в духе, горничная испуганно кивнула. Выбравшись из возка, Марья постаралась улыбнуться дворецкому, спешащему навстречу приехавшим.

— Марья Филипповна, — подавая руку, засуетился тот, — вот уж не ждали. Хорошо же, что вы нынче приехали, как угадали. Василий Андреевич поутру в столицу собирался выезжать.

— А что дядюшка дома будет? — осведомилась она в передней, снимая капор, отороченный мехом лисицы, и протягивая тот лакею.

— Дома, — помогая ей снять салоп, отозвался дворецкий. — Обедать собирались. Вы прямо к столу поспели.

— Вот и славно, — улыбнулась Марья. — Дюже голодна нынче.

Покидая Веденское, Марья не стала задерживаться даже для того, чтобы выпить чашку кофе, и в животе давно урчало от голода. Заслышав голоса в передней, Василий Андреевич вышел из кабинета.

— Марьюшка, — удивлённо распахнулись тёмные глаза Калитина, — ты как здесь?

— А я, дядюшка, в Петербург с вами поеду, к Сержу, — устремляясь в раскрытые объятья, отвечала Марья.

— Отчего надумала вдруг? — повёл он племянницу в столовую, где прислуга уже накрывала стол к обеду.

— От скуки, верно, — беспечно улыбнулась Марья.

— Ну, коли решила, то поедем, — покачал головой Ракитин.

За обедом Марья говорила без умолку, стараясь заглушить чувство страха, что росло в душе с каждой минутой. Калитин всё более хмурился, понимая, что неспроста она так говорлива и нарочито весела нынче. Расспрашивать не стал, полагая, что дорога впереди неблизкая, захочет, сама обо всём поведает.

После обеда Марья, сославшись на усталость, удалилась в покои, что всегда занимала, бывая в московском доме дядьки, сказав, что желает отдохнуть с дороги. Оставшись одна, девушка, не раздеваясь упала на кровать, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Мыслями она снова вернулась в Веденское, вспоминая ушедшую ночь. Ах, какими нежными были руки Андрея, какие слова, полные страсти, шептал он ей, осыпая ласками и поцелуями. Так что же случилось поутру? Отчего он был столь холоден, столь бесконечно далёк? О, как ненавидела она его в тот момент, когда говорил с ней так зло и отрывисто, будто обвинял в чём-то. А он и обвинял. Разве не спросил, каким образом она оказалась в его имении? Стало быть, не поверил, что с пути сбились, решил, что нарочно к нему приехала.

Уезжая, она оставила записку, написанную второпях. Вспоминая о чём написала, Марья едва не застонала вслух. Пока водила пером по бумаге, ею владели гнев и обида, что, как известно, совершенно никудышные советчики. Не надобно было писать всех тех слов, что нашёптывала собственная оскорблённая гордость, ведь, по сути, своей рукой написала о том, что прошедшая ночь для неё ничего не значит и свои планы относительно сезона в столице она менять не собирается. "Не стану более писать к нему, не стану искать с ним встреч. Будь, что будет", — решила она, закрывая глаза и проваливаясь в дрёму.