— Марья Филипповна, позвольте представить вам мою младшую сестру Софью, — чуть подтолкнул вперёд робкую и весьма невыразительную девицу Николай.

"Поразительно! — мелькнуло в голове Марьи Филипповны. — Как у столь привлекательного мужчины может быть столь некрасивая сестра?!"

— Весьма рада знакомству, — приветливо улыбнулась mademoiselle Ракитина.

Софья улыбнулась в ответ. Улыбка столь разительно преобразила её, в общем-то, ничем не примечательные черты, что она стала почти хорошенькой.

— Весьма наслышана о вас, Марья Филипповна, — приветливо отвечала девушка. — Nicolas много говорил о вас, — добавила она, немного погрешив против истины.

Николай бросил удивлённый взгляд на сестру. Ежели он и упомянул имя Марьи Филипповны, то только раз, когда заговорил с Софьей о посещении оперы. Впрочем, уличить сестру во лжи он не собирался, потому поспешил покончить с приветствиями и обратился к девушкам, с настороженностью наблюдавшим друг за другом.

— Думаю, нам пора, ежели мы желаем успеть к началу представления, — предложил он одну руку сестре, а другую Марье.

До театра было рукой подать. Запряжённый четвёркой холёных гнедых экипаж, поставленный на зиму на полозья, лихо домчался до Театральной площади, где нынче было весьма оживлённо. Ступив под своды высокого портика, поддерживаемого массивными колоннами, Марья с любопытством оглядела прибывающую к началу представления публику. Она не осталась равнодушной к тому, что её окружало. Вновь в ней всколыхнулось позабытое на время желание нравиться окружающим, не вполне осознанно её движения и речь приобрели кокетливые черты.

Встречая знакомых по прошлому сезону, она приветливо улыбалась и раскланивалась. По мере того, как она замечала всё больше восхищённых взглядов, крепла уверенность в собственной привлекательности и в том, что ей вполне по силам осуществить то, что она задумала.

Князь Николай проводил девушек в ложу Куташевых, что принадлежала семье с того самого момента, когда театр вновь распахнул свои двери для публики после реконструкции в 1818 году. То, что она прибыла на представление в компании князя Куташева, льстило её самолюбию. Устроившись в ложе, она незаметно из-под ресниц окинула быстрым взглядом зрительный зал. Mademoiselle Ракитина по собственному опыту знала, что назавтра добрая половина светского Петербурга будет обсуждать её появление на публике в компании князя и княжны Куташевых. Безусловно, сей факт не останется не замеченным, а коли сочтут, что князь ухаживает за ней, то ей то только на руку будет.

Нынче давали "Пана Твардовского". Сама, не ожидая того, Марья увлеклась постановкой. Опера, созданная на основе польской легенды о шляхтиче-чернокнижнике, продавшем душу дьяволу, невольно затронула потаённые струны в душе самой Марьи Филипповны.

В представлении было нечто мифическое, завораживающее, что-то, что невольно заставляло думать о том, на какие жертвы решилась бы она сама ради достижения собственных целей. Мыслями своими Марья была столь далеко от зрительного зала, от светской публики, заполнившей ложи, что не замечала ничего вокруг. Лицо её приобрело отстранённое выражение, а всё её внимание сосредоточилось на подмостках театра. Николая столь разительная перемена, произошедшая с mademoiselle Ракитиной на его глазах, привела в изумление. То ли она оказалась весьма талантливой актрисой, способной изобразить искреннюю увлечённость, то ли представление, что у него сложилось о ней, выходило ошибочным. Он наблюдал за ней краем глаза, стараясь уловить фальшь в тех эмоциях, что отражались на прелестном лице, но, похоже, она, в самом деле, оказалась увлечена действом, происходящим на сцене, и её слова о любви к театру не были пустой фразой, призванной подчеркнуть её тонкую душевную организацию.

Куташев и сам любил театр. Игра актёров, пытающихся донести до зрителя чувства и мысли, изображаемых ими персонажей, казалась ему куда честнее, чем те роли, что примеряли к себе иные представители высшего света. Зачастую под маской добродетели прятали самые отвратительные пороки, под щедростью скрывалось скупердяйство, осуждая кого-то, за собой не замечали куда более существенных проступков.

В антракте Марья Филипповна словно бы пришла в себя. Затуманенный взор прояснился, и она более осмысленным взглядом взглянула на своего спутника и его сестру.

— У меня нет слов, дабы выразить вам свою благодарность за приглашение, — тихо молвила она, взирая на князя несколько смущённо, и в тоже время открыто и прямо.

— Вам понравилось? — несколько удивлённо осведомился Куташев.

— Да, — просто ответила она. — Я словно перенеслась туда, и всё остальное вокруг перестало существовать.

— И что же вам понравилось больше, Мари? Внимание, прикованное к вашей персоне, или игра актёров? — вкрадчиво спросил он.

Марью его вопрос смутил. Ей показалось, что он насмехается над ней, и, позабыв о своём намерении, во что бы то ни стало очаровать его, она высокомерно вздёрнула подбородок и расправила плечи. Взгляд её сделался холоден и безразличен.

Куташев усмехнулся. Вновь игра, но на этот раз Марья Филипповна выбрала роль оскорблённо добродетели. Увы, не ново.

— Pardonnez-moi (Простите меня), — шепнул он, склонившись к ней. — Я вовсе не желал вас обидеть.

Марья чуть повернула голову, бросив быстрый взгляд на его руку, что покоилась на спинке её кресла. Невольно она выпрямилась, дабы случайно не коснуться её. Безусловно, он намеренно оскорбил её, но не принять извинения и продолжать дуться, стало быть, тотчас поставить крест на возможном будущем.

— Видимо, вам подобное внимание не в диковинку, — также тихо ответила Марья Филипповна. — А я, знаете ли, не привыкла, дабы меня выставляли на публике, как трофей.

Николай обезоруживающе улыбнулся:

— Toucher, (туше) Марья Филипповна. Я тоже не люблю пристального внимания к своей персоне, но вынужден мириться с ним.

— Тогда я должна поблагодарить вас за то, что ради меня вы пошли на такие жертвы, — блеснула искра веселья в глазах девушки.

— Жертва не столь уж велика, — усмехнулся Куташев, — коли я могу несколько часов кряду наслаждаться вашим обществом.

Софья с любопытством глянула на тихо беседующую пару и, вспыхнув смущённым румянцем, отвернулась. Ей стало неуютно в компании брата и mademoiselle Ракитиной, они были столь поглощены друг другом, что она ощущала себя явно лишней. Марья Филипповна вдруг перестала ей нравиться, потому как в ней она почувствовала угрозу своим отношениям с братом. Софи впервые видела, чтобы Nicolas был столь увлечён особой противоположного пола, но более всего уязвило то, что Nicolas, обыкновенно насмешливый и ироничный, там где дело касалось женщин, вдруг на время сбросил саркастическую маску. Софья всегда полагала, что лишь немногим доступно видеть истинное лицо князя Куташева, а то, что Марья Филипповна оказалась допущена в этот узкий круг невольно задевало её самолюбие. К тому же, присмотревшись к высокомерной красавице, Софье стало казаться, что она неискренна, что-то скрывает. Чувствовалось в ней какое-то напряжение, фальшь, и она могла лишь удивляться тому, как её всегда столь проницательный и хорошо разбирающийся в людях брат ничего не замечает.

Николай помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. Его так и подмывало спросить о Ефимовском:

— Признаться мне не даёт покоя один вопрос, Мари, — не сдержал он любопытства.

Марья отвернулась от сцены, где уже начало разворачиваться действие второго акта:

— Спрашивайте. Ежели это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

— Отчего вы отказали Ефимовскому? Даже в Петербурге трудно найти более достойную партию.

Марья вновь повернулась к своему спутнику. Глаза девушки блеснули такой ненавистью, что Куташев невольно отшатнулся от неё.

— Знали бы вы, как я ненавижу этого человека! — сквозь зубы процедила она.

Николай окинул mademoiselle Ракитину холодным пристальным взглядом и смолчал, лишь щека дёрнулась едва заметно. Будь Марья Филипповна мужчиной, сие заявление дорого бы ей обошлось, но расценивая женщин существами недалёкими и глупыми, князь обычно проявлял к ним снисхождение. И все же его не оставлял вопрос: скольким уже mademoiselle Ракитина успела поведать о своей ненависти к графу Ефимовскому? Само предположение вызывало в нем ярость. Ему не составило труда вообразить Марью Филипповну окружённую толпой безмозглых воздыхателей, ловящих каждое её слово… каждую ложь, порочащую имя его друга. Воцарилось неловкое молчание. Марья вновь отвернулась и стала смотреть на сцену, но постановка уже не увлекала её, игра актёров поблекла в её глазах, всё ей стало казаться фальшивым и неестественным. Представление потеряло своё волшебное очарование, и она насилу дождалась его окончания, не осмеливаясь попросить князя покинуть ложу до финала, потому как опасалась огорчить его, ведь ему так хотелось сделать ей приятное. Вовсе не его вина в том, что одно упоминание о Ефимовском всколыхнуло в душе всё то тёмное и злое, что она полагала похороненным, коли решила вычеркнуть его из своей жизни.

Наконец, раздались аплодисменты, актёры вышли поклониться публике, и теперь можно было уйти с чистой совестью. Покидая театр, Марье пришлось немного задержаться, потому как её спутника несколько раз останавливали, дабы переброситься парой фраз и поделиться впечатлениями от нынешнего представления.

Куташев неохотно представлял её тем, с кем она ещё не была знакома, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. Марья преувеличенно радостно улыбалась в ответ, говоря приличествующие случаю фразы о том, как она рада знакомству. С небольшими остановками они всё же добрались до гардероба, Николай сам помог ей надеть салоп, его ладони словно невзначай скользнули по её плечам, поправляя одежду на ней, но Марья заметила, как многозначительный взгляд его задержался на глубоком декольте её платья. Куташев поднял голову, устремляя взор на пухлые губы. Столь беспардонный осмотр заставил Марью вспыхнуть стыдливым румянцем. Она поспешила запахнуть полы салопа, потому как подобные взгляды невольно наводили на мысли о чём-то недостойном, порочном, греховном.

Проводив Марью Филипповну, брат и сестра Куташевы остались наедине.

— Что ты думаешь о ней? — тихо спросил Николай.

— Отчего ты спрашиваешь, Nicolas? — отозвалась Софья.

— Я вижу, Марья Филипповна тебе не нравится, — отвечал он, глядя в замёрзшее оконце экипажа.

— Она весьма привлекательная особа. Не удивлена, что ты увлёкся ею, — заметила Софья.

— Увлёкся? Полно! — рассмеялся Николай. — Неужели ты думаешь, что меня могла увлечь пустоголовая кукла?

— Тогда я не могу понять, к чему было приглашать её в театр? — пожала плечами mademoiselle Куташева.

— Мне стало скучно, — обронил князь.

— Скучно? Ники, ежели ты решил развлечься подобным образом, то прошу тебя, остановись! Видит Бог, никто не заслуживает того, чтобы стать игрушкой на время.

— Оставь, Софи. Ты же меня знаешь. Я не собираюсь её соблазнять.

— Это ведь та самая особа, из-за которой граф Ефимовский уехал на Кавказ? — поинтересовалась Софья. — Говорили, что она проходу ему не давала, и потому он сбежал от неё в действующую армию.

Голос её невольно дрогнул, выдав её чувства к Андрею.

— Это довольно запутанная история, — уклончиво отвечал Куташев, не желая нынче ворошить прошлое и портить впечатления от вечера.

— Расскажи мне, — требовательно попросила Софи.

— Как-нибудь в другой раз, — не пожелал откровенничать Николай.

Глава 29

Путешествие в Тифлис поначалу было довольно лёгким и приятным, лишь недовольство собой, осознание того, что где-то он упустил нечто важное, отравляло Андрею все впечатления от него.

Добравшись до Екатиренограда, почти седмицу пришлось ждать оказии, коей называли провиантские колоны в сопровождении пехотного конвоя обыкновенно при одном или двух орудиях, потому как пускаться далее в рискованное путешествие до Владикавказа в одиночку было сущим безумием. Горцы день и ночь рыскали за добычей по соседству с русской границей и вдоль дороги, служащей для прямого сообщения с Грузией. На ночь езда по дорогам совершенно прекращалась, только курьеры в сопровождении усиленного казачьего конвоя решались пускаться в путь. Слухи о зверствах разбойниках на дорогах Ефимовского не пугали. Напротив, ощущение опасности будоражило кровь, но повинуясь здравому смысл и понимая, что одинокий путник станет лёгкой добычей Андрей остался в Екатеринодаре дожидаться оказии.

От Екатиринограда до Тифлиса в путь пустились с провиантской колонной и добрались без приключений, только медлительность передвижения вызывала в Ефимовском глухое раздражение. Проезжая мимо Гарцискарской заставы, Андрей вздохнул с облегчением: долгое утомительное путешествие подходило к концу. Далее дорога извивалась по пустому месту до самого дома главноуправляющего. Бросив взгляд на горную гряду, темнеющую на фоне огненно-красного заката, Ефимовский зябко поёжился: холодные горные пики выглядели неприветливо и даже где-то зловеще. Порыв ледяного ветра с берегов Куры пробрал до самых костей. Всё тело затекло от долгого сидения в одной позе, каждая мышца ныла и молила об отдыхе.