— Надеюсь, вы дадите мне хотя бы десять дней, чтобы я с семьёй мог перебраться в другое имение? — устало спросил он у Семёна Семёновича, пожимая протянутую руку, в знак скрепления сделки.

— Конечно, милостивый государь. Я вас не тороплю. Я приеду, скажем, через месяц, — добродушно улыбнулся Величкин, но у Ракитина всё равно осталось впечатление, что сей добрый человек только что обвёл его вокруг пальца.

С тяжёлым сердцем ехал Серж обратно домой. Собственно, Полесье более не было его домом. Пятьдесят тысяч ему пришлось сразу отдать в счёт проигрыша, а оставшиеся пойдут на уплату долга Урусову, если Марья не согласится выйти замуж за князя. Ракитин понимал, что у него недостанет сил, да и совесть не позволит просить сестру пожертвовать собой, коли сам умудрился столь бестолково потерять родовое гнездо, а стало быть, надеяться не на кого.

Ужасные новости Марья приняла с достоинством, а вот Елена Андреевна лишилась чувств, как только узнала, что им придётся оставить Полесье. Когда же madame Ракитина пришла в себя, ни слова упрёка не сорвалось с её губ. Она сама виновата, что, замкнувшись в своём горе, после смерти супруга, невольно переложила все заботы на плечи двадцатитрехлетнего мальчишки. Надобно было обратиться за помощью к брату, уж Василь не оставил бы в беде, но Серж взялся решать всё сам, и ныне роптать стало поздно, да и бесполезно.

Словно очнувшись от спячки, Елена Андреевна принялась отдавать распоряжения прислуге. Всё, что было ценного в усадьбе, упаковывалось в тюки и готовилось к переезду в Ракитино. Глядя, как снимают со стен картины, заворачивают в портьеры хрусталь, дабы не побился по дороге, складывают столовое серебро и тяжёлые массивные канделябры, Марья едва сдерживала слёзы, слишком велика оказалась цена её упрямства. Ведь не так уж и неприятен ей князь… Но только представив, что Урусов коснётся её также, как Серж стискивал в объятьях Настасью, она вновь заливалась слезами.

Вечером, набравшись решимости, она постучала в покои брата.

— Entrez! — раздалось из-за двери.

Сержа она нашла сидящим в полной темноте в кресле у окна. Она споткнулась о низенький туалетный столик и непременно упала бы, коли крепкая рука брата не удержала бы её от падения. Нащупав свечу в подсвечнике, Марья, тихо ругаясь себе под нос, вышла в коридор и зажгла ту от канделябра на стене.

Вернувшись, она поставила свечу на место и перевела взгляд на Сергея. Его глаза подозрительно блестели, и тут только она поняла, отчего не зажигал свечей, потому что плакал и не желал, чтобы кто-нибудь стал свидетелем его слабости.

— Серёжа, — потянулась она к нему и присела на подлокотник кресла, запуская пальцы в светло-русые кудри, — хороший мой, не надобно себя винить.

— Какой же я дурак! — спрятал лицо на груди сестры Ракитин. — Машенька, какой же я дурак! — тихо зашептал он.

— Ну, полно, что теперь-то горевать, — вздохнула Марья. — Я выйду за Урусова.

Сергей поднял голову и уставился на неё ошеломлённым взглядом.

— Не надобно подобных жертв, коли не люб он тебе, — взял он её ладони в свои руки. — Не желаю, чтобы ты всю жизнь винила меня в своей несчастливой судьбе. У нас Ракитино остаётся. Как-нибудь проживём.

Больно было прощаться с домом, где выросла, но ещё больнее стало осознавать, что переменилось отношение соседей к их разорившемуся семейству.

Калитин был вне себя от бешенства. Приехав в Ракитино, он первым делом разыскал Сергея и, не стесняясь в выражениях, высказал ему всё, что думал о его глупой выходке. Но и этого Василию Андреевичу показалось мало. Ударив племянника с размаху по лицу, Калитин даже не оглянулся, когда тот упал на пол в гостиной, стукнувшись виском об угол стола.

Марья в первый раз видела своего дядьку обыкновенно добродушного и весёлого в таком гневе. Проводив Калитина взглядом, она бросилась к брату, распростёртому на полу. Сергей пришёл в себя, когда она, смочив платок водой из вазы, приложила тот к его рассечённому виску.

— Поделом мне, — со стоном поднялся на ноги Ракитин. — Ух! И тяжела рука у дядюшки, — пошатываясь, добрёл до дивана Серж и осторожно присел, прижимая к виску платок сестры.

Щека горела огнём, ещё и губа оказалась разбита. Марья сжала пальцы в кулачки и устремилась вслед за дядькой.

— Василий Андреевич, — запыхавшись, догнала она его уже во дворе, когда Калитин собирался садиться в седло, — да разве ж можно так?!

— Не поняла ещё, девочка, что без приданого осталась? — сурово спросил Калитин. — Кто нынче-то на бесприданницу позарится? Али не слышала, что о тебе в уезде говорят?

— Что говорят? — тихо спросила Марья.

— А то и говорят, что шибко гонору у тебя много было, но нынче спеси-то поубавится, — забрался в седло Василий Андреевич.

Слова дядьки больно укололи в самое сердце. Ведь и сама заметила, что местные уездные кумушки шепчутся за её спиной, иные девицы и не скрывают торжества во взглядах, мол, поделом гордячке, а молодые люди из тех, кто раньше превозносил её красоту, нынче смущённо глаза отводят.

— Добро, дядя Василь, — нахмурилась Марья. — Пускай говорят, переживу.

На другой день после переезда в Ракитино, Сергей отправился в Овсянки. Дворецкий проводил его в кабинет князя и с поклоном удалился. Илья Сергеевич поднялся из-за стола, где просматривал счётные книги и вопрошающе взглянул на своего гостя. Поставив на стол саквояж, Ракитин отступил на несколько шагов:

— Здесь вся сумма по закладным. Верните мне векселя, Илья Сергеевич.

Урусов невозмутимо шагнул к картине на стене, за которой располагался сейф, отодвинул её в сторону и неспешно повернул ключ в замке. Достав из тайника стопку векселей, он протянул её Ракитину:

— Ну, что же, Сергей Филиппович, более я не имею претензий ни к вам, ни к вашей очаровательной сестре, — слегка наклонил он голову, давая понять, что аудиенция окончена.

Выглянув в окно, Илья Сергеевич проводил соседа мрачным взглядом. Зря он понадеялся, что Сергей Филиппович испугается грядущих трудностей и заставит сестру принять его предложение. Князь Урусов просчитался и недооценил упрямства той, что стала его наваждением с той самой поры, когда осмелилась отказать ему да ещё в подобных выражениях. "Посмотрим, Марья Филипповна, чья возьмёт!" — скрипнул зубами Урусов.

Несомненно, продажа Полесья стала фатальной ошибкой Сержа. Купец Величкин, перебравшийся со всем своим многочисленным семейством в дворянскую усадьбу, не вписывался в местное общество. Нувориша, возомнившего себя равным аристократам, веками проживающим в своих родовых гнёздах, принимать отказывались, а за подобное соседство пеняли молодому Ракитину.

Семён Семёнович Величкин ничуть не унывал по сему поводу и охотно делился со всеми желающими историей, что помогла ему стать владельцем имения. В открытую над Ракитиным никто не потешался, но за глаза говорили разное. Находились и те, кто, будучи ранее в весьма дружеских отношениях с почившим Филиппом Львовичем, даже пытались оказать посильную помощь, предлагая Сержу оспорить сделку и вернуть Полесье. Как бы то ни было, история, получившая огласку, весьма болезненно сказалась на реноме Сергея Филипповича. Оставаться и далее в уезде стало невыносимо. Марья пыталась отговорить брата от того, чтобы покинуть Ракитино и перебраться в Москву, но тот оставался непреклонен.

К началу сезона в Первопрестольной Сергей Филиппович покинул родные места и отправился попытать счастья в большом городе. Получив вполне приличное домашнее образование, Ракитин рассчитывал устроиться куда-нибудь на службу. Калитин такое решение племянника одобрил и даже снабдил того рекомендательными письмами к своим хорошим знакомым, кои занимали не последние посты в государственных учреждениях.

Но помимо желания устроить свою жизнь, поступив на службу, Сергей Филиппович не терял надежды поправить дела женитьбой, что называется, на хорошем приданом. Ведь далеко не каждая девица могла похвастать неземною красотой, тогда как сам Ракитин был весьма привлекательным молодым человеком.

Урусовы всем семейством также перебрались в Москву, дабы найти подходящую партию для Натальи. Новость об отъезде Ильи Сергеевича Марья восприняла с облегчением. Ежели Полесье находилось в десяти верстах от имения Урусовых, то Ракитино прямо граничило с Овсянками, и поневоле mademoiselle Ракитиной приходилось довольно часто видеться с соседями.

Будущее уже не казалось столь пугающим. Серж прислал письмо, в котором сообщал, что благодаря протекции дядюшки ему удалось поступить на службу в Тверской казённый дом к самому генерал-губернатору секретарём. Конечно, в какой-то мере нынешнее его положение виделось Ракитину унизительным: он, потомственный дворянин, вынужден был пойти служить не по велению сердца, а потому что нужда заставила, да и слухи в уезде житья не давали.

Унылые будни, чередой сменяющие друг друга, нелёгкая служба у весьма требовательного к своим подчинённым генерал-губернатора — вовсе не так он представлял себе жизнь в Первопрестольной. Тяга к тому, чтобы ещё раз испытать волнительные моменты азарта порою становилась неодолимой, но всякий раз, когда он готов был уступить собственной страсти и сесть за карточный стол, вспоминался отъезд из Полесья в Ракитино под горестные причитания матери.

Несмотря на то, что Сергей Филиппович более не позволял себе испытать фортуну за карточным столом и не делал карточных долгов, жизнь в Москве была ему явно не по карману. Чего стоило только прилично выглядеть в том обществе, где он часто бывал отныне? Услуги хорошего портнова обходились далёко недёшево. Собственного жалования и тех денег, что он иногда получал из дома, ему едва хватало, чтобы свести концы с концами. Подобное положение виделось Ракитину невыносимым и более того унизительным.

Поступив на службу к генерал-губернатору, Серж свёл немало знакомств, но более всего его привлекало общество молодых гвардейских офицеров. В основном его новые знакомцы были выходцами из приличных и состоятельных семей и могли позволить себе значительно больше, чем скромный секретарь его высокопревосходительства. Его часто приглашали в компанию, но, не имея возможности наравне со всеми оплатить расходы, Ракитин отказывался от приглашений под различными надуманными предлогами. Несомненно, его влекла подобная жизнь: шумные гулянья, поездки к цыганам, визиты в известные ресторации и общество красивых женщин, но гордость и воспитание не позволяли веселиться за счёт других.

Глава 4

В свой первый сезон в Первопрестольной mademoiselle Урусова наслаждалась чередой великосветских раутов, балов, вереницей новых знакомств, приобретая всё больше поклонников. Прошлый сезон разительно отличался от нынешнего тем, что тогда она не ставила себе целью найти супруга, потому общение с противоположным полом отличалось лёгкостью и приятностью. С самого начала нынешнего сезона старший брат весьма недвусмысленно дал понять, что настала пора сделать выбор, притом выбор должен стать таким, какой он без сомнения одобрит.

Более всего на свете Натали желала бы пойти под венец по велению сердца, но сердце оставалось равнодушным, ни чей взгляд его не тревожил, не заставлял забиться учащённо.

Минуло два месяца с приезда в Москву, но ничего так и не переменилось. Всё чаще за завтраком Илья Сергеевич стал интересоваться её предпочтениями. Он называл имя то одного молодого человека, то другого из тех, кто, по его мнению, мог бы составить счастье младшей сестры, но Наталья неизменно находила какие-либо изъяны у предполагаемых претендентов на её руку.

Утро перед ежегодным балом у московского генерал-губернатора ничем не отличалось от вчерашнего, или того, что было седмицу назад, но именно сегодня, под конец трапезы между братом и сестрой случилась размолвка. Устав обсуждать достоинства и недостатки ещё одного возможного кандидата в женихи княжны Урусовой, Наталья перевела разговор на другую тему, поинтересовавшись у брата, отчего он не спешит выбрать себе жену. Ведь где, как ни в Москве?

Илья Сергеевич молча положил вилку и тщательно промокнул губы салфеткой, после чего поднялся из-за стола, всем своим видом демонстрируя, что отвечать не намерен. Наталье подобное поведение брата показалось оскорбительным, потому, вместо того, чтобы оставить его в покое, она вновь повторила свой вопрос на сей раз намного громче.

— Я свой выбор сделал! — отчеканил Урусов, остановившись у дверей столовой.

— Мне казалось, что mademoiselle Ракитина тебе отказала, — не унималась Натали, не вняв предостерегающему взгляду матери.

— Тебя это не касается, — уже вовсе грубо оборвал сестру Илья Сергеевич.

— Я это к тому сказала, что думала о Сергее Филипповиче, — упрямо поджала губы Наталья.

Илья Сергеевич собирался выйти, но услышав ответ сестры, вернулся к столу широким шагом и, опершись руками на его поверхность, склонился к Наталье.