— Куда уж более прямо, Ники? У тебя в полку ещё не делают ставки на то, как скоро ты сделаешь ей предложение? Обыкновенно твои увлечения заканчиваются куда быстрее и без лишних толков.

Николай усмехнулся, поднялся с кресла и прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

— Не поверишь, но нынче утром я и сам над этим думал, — отозвался он.

— Думал над тем, чтобы посвататься? — удивилась Софья.

— Не сделать ли самому ставку. Шучу, — беззаботно пояснил князь на недоуменный взгляд сестры. — В любом случае сию комедию пора заканчивать.

— И что ты намерен предпринять? — полюбопытствовала Софья, закрыв журнал.

Куташев не ответил, лишь чуть заметно улыбнулся.

— О, нет, Ники! — подскочила с кресла княжна. — Ты ведь не намерен жениться на ней?! Скажи, что это не так!

— Отчего тебя это так тревожит, Соня? Твоя жизнь никак не переменится. Ты сама говоришь, что по столице уже вовсю гуляют слухи о моей грядущей женитьбе, так отчего бы и не потешить свет?

— Но ты ведь не любишь её, или я ошибаюсь… — во все глаза глядя на брата, тихо промолвила mademoiselle Куташева.

— И что, по-твоему, есть любовь, Соня? Много счастья тебе эта любовь принесла? — перестав иронизировать, осведомился Николай.

Софья побледнела, поднялась с кресла и, швырнув на стол журнал, поспешно покинула библиотеку. Николай успел заметить слёзы, блеснувшие в глазах сестры, и тяжело вздохнул, сожалея о том, что прямо высказал свои мысли, не утруждая себя попытками как-то смягчить смысл высказывания. Да, своими словами он причинил ей боль, но ведь лучше смотреть в глаза истине, чем тешить себя напрасными надеждами и пустыми иллюзиями?

Куташев давно знал о том, что сестра влюблена в Ефимовского. Восемь лет назад, когда Софье исполнилось четырнадцать лет, Андрей почти всё лето гостил в усадьбе Куташевых. Молодой красивый офицер совершенно очаровал юную впечатлительную барышню. Словно тень, Софья повсюду следовала за своим кумиром. Андрей то ли на самом деле не замечал влюблённости mademoiselle Куташевой, то ли делал вид, что не замечает. Графу Ефимовскому не было дела до девочки-подростка, смотревшей на него глазами, полными обожания.

Николаю хорошо запомнилось то дивное лето, может быть, потому, что оно стало последним, что они провели всей семьёй в имении под Петербургом. То были дни беззаботной юности, когда жизнь видится прекрасной, удивительной, и молодость, в своём невольном эгоизме, не замечает дурных сторон человеческого бытия.

Осенью того же года, когда граф Ефимовский гостил в Сосновках, князь и княгиня Куташевы погибли при весьма трагичных обстоятельствах. По дороге из имения в столицу, проезжая по узкому мостику через неглубокую речушку Чёрная, громоздкий и тяжёлый экипаж Куташевых съехал с бревенчатого настила моста и опрокинулся в воду. Была ли тому причиной неловкость возницы, или прогнившие сваи моста, а, может быть, всё вместе, впоследствии выяснить так и не удалось.

После смерти родителей забот у Николая прибавилось, но о том, чтобы оставить службу и заняться управлением внушительным состоянием Куташевых, молодой человек даже не помышлял. Управляющий, нанятый ещё его отцом, прекрасно справлялся со своими обязанностями, престарелая дальняя родственница Куташевых по материнской линии Анна Кирилловна Олонская, приходившаяся ему и Софьей троюродной тёткой, согласилась переехать в Сосновку, дабы присматривать за осиротевшей девочкой. Посчитав, что того будет вполне довольно, молодой князь вернулся в столицу, оставив сестру на попечение Анны Кирилловны.

Оставшись в имении, далеко от предмета своих грёз, Софи в сердце продолжала лелеять надежду, что однажды Ефимовский обратит на неё внимание, и сбудется её самая потаённая мечта, но шло время, а отношение Андрея к младшей сестре приятеля не менялось. Всякий раз, когда до девушки доходили вести об очередном увлечении графа Ефимовского, Софья по нескольку дней пребывала в состоянии апатии и меланхолии.

Николай не предавал тому значения до той поры, пока сестра не вступила в пору девичества, и не пришла пора вывести её в свет. Юная княжна не могла похвастать несметным числом поклонников. Девушка была замкнута и молчалива, ни с кем не кокетничала, и со стороны казалось, что её совершенно не заботят поиски будущего супруга, тогда, как остальные девицы только о том и думали. Софи не обладала броской красотой, застенчивая и робкая, она не пленяла живостью натуры. Княжна получила прекрасное образование, свободно говорила на двух иностранных языках, много читала и могла бы поддержать беседу на любую тему, но вряд ли молодые люди искали в будущей спутнице жизни именно эти качества. Куда выше ценились привлекательная внешность, лёгкий и весёлый нрав. В будущей супруге желали видеть красивое приложение к своей фамилии, а не глубокий ум и утончённую натуру.

Находились те, кто пытался ухаживать за княжной, но она отказала всем претендентам на свою руку и сердце. О причине отказов Николай догадывался, но до поры до времени не вмешивался, полагая, что пройдёт какое-то время, и Софья забудет о Ефимовском. Прошло четыре года с тех пор, как его сестра впервые появилось в столичном свете, но всё оставалось по-прежнему.

Размышления о судьбе сестры вновь вернули его к мыслям о Марье Филипповне. Минул месяц с того дня, когда однажды, гуляя по Летнему саду заснеженным зимним днём, Николай случайно встретил mademoiselle Ракитину. За это время он успел пригласить Марью Филипповну в оперу, несколько раз отсылал букеты в дом на Фонтанке и даже был там пару раз с визитами. Вне всякого сомнения, барышня Ракитина была одной из самых красивых девиц, что ему доводилось встречать в Петербурге, а за свои двадцать восемь лет их Николай повидал немало.

Свои отношения с Марьей Филипповной он мог бы сравнить с игрой в шахматы. Он вёл свою игру, она — свою. В том, что это была игра, сомнений у него уже не осталось. Mademoiselle Ракитина не была ни увлечена им, ни очарована, но старательно изображала то влюблённость, то холодность. Для чего? Вопрос этот не давал Куташеву покоя.

Чем больше времени Николай проводил в обществе Марьи Филипповны, тем больше она ему нравилась, и дело здесь было отнюдь не во внешней привлекательности, хотя mademoiselle Ракитина по праву считалась одной самых очаровательных барышень нынешнего сезона. Бывая в компании сослуживцев Куташеву уже не раз доводилось слышать разговоры о своей очередной победе на любовном фронте, и пусть говорилось о том в шутливой манере, но, тем не менее, трудно было не заметить оттенка лёгкой зависти в обращённых к нему словах, и сие невероятно льстило самолюбию.

То, что в обществе их считали парой, добавляло ситуации пикантности. Ни единым намёком он не дал понять, что его отношение к mademoiselle Ракитиной можно расценивать, как нечто большее, чем обыкновенный флирт, но добрая половина столичного света уже гадала о том, чем окончится сия романтическая история.

Николая влекло к ней ещё и по той причине, что общение с Марьей Филипповной было невероятно лёгким. От него не требовали объяснений, с ним не говорили о глубоких чувствах, его не изводили сценами ревности, и в ответ не клялись ни в вечной любви, ни в преданности. На его замечания, полные едкого сарказма, если и обижались, то недолго. А всё потому, что сии уколы хоть и болезненно задевали самолюбие, но не достигали души. Да, она не любила его — но тем и лучше, он не мог понять её мотивов, а потому был увлечён разгадыванием этой головоломки. С одно стороны, возникало желание добиться благосклонности, влюбить в себя, но с другой — жаль было бы утратить сию непринуждённость в отношениях. Иными словами, Марья Филипповна явно желала бы услышать из его уст предложение руки и сердца, но вовсе не потому, что была без памяти влюблена в него. Более того, Куташев был убеждён, что не получится с ним, она найдёт другого.

"Странно, — присел обратно в кресло Куташев, — отчего же она отказала Ефимовскому? Андрей ведь не единожды просил её руки. С какой стороны не погляди, а Ефимовский куда более выгодная партия".

Он хорошо помнил причину, по которой Андрей предпочёл необременительную службу в одном из самых привилегированных столичных полков опасным реалиям войны на Кавказе, он помнил пылкое признание Ефимовского в его чувствах к Марье Филипповне. Чтобы ни произошло между Ефимовским и mademoiselleРакитиной, но эта женщина имела поистине устрашающую власть над человеком, который самому Куташеву был бесконечно дорог. Ему было чертовски жаль, что Андрей, коего он считал человеком достойным во всех отношениях, пал жертвой чар особы столь далёкой от понятий о чести и достоинстве.

О да. Марья Филипповна была именно такова. И не исключено именно это ему в ней и нравилось. Её эгоизм, нарочитость и притворство находили отклик в нём. Ведь им обоим были чужды манерная добродетель и пропитанная пафосом приторная добропорядочность. Быть может, оттого они и наслаждались возникшей между ними обоюдной игрой. Куташеву уже сложно было определить, где заканчивается эта игра, а где начинается жизнь. И парадокс… он почти наслаждался ею. Пауки должны держаться вместе, ибо так они увеличивают шансы на выживание других — жертвенных видов. Что это как не гуманность? Но все же он не готов был сделать mademoiselle Ракитиной предложение. Он не видел будущего с ней. Рано или поздно она ему наскучит. И что тогда? Как бы низко он ни пал, он пока ещё не находил ничего привлекательного в планомерном и неумолимом уничтожении личности… бессмысленная и безыдейная растрата потенциала.

За окнами библиотеки в вихре сумасшедшего снежного танца бесновалась метель, под порывами ветра чуть слышно дребезжали стёкла, а в комнате было покойно и тепло. Так и собственная жизнь представлялась Николаю ныне покойной и уютной, но он смутно ощущал, что вскоре грядут перемены, что закружат его подобно вьюге за окном.

Дотянувшись до колокольчика на столе, Куташев позвонил. Тотчас из-за двери появился лакей.

— Пойди, скажи, что я закладывать велел? — приказал Николай.

— Да куда же, барин, в такую метель? — робко возразил слуга.

— Здесь недалече будет, — усмехнулся князь, поднимаясь из-за стола.

"Нынче воскресенье, — подумалось ему. — Стало быть, и Сергей Филиппович должен быть дома. Отчего бы и не сегодня? К чему медлить с объяснением?"

Дорога до особняка на Фонтанке не заняла много времени. Уже спустя полчаса Николай выбрался из саней. Взвесив ещё раз все доводы "за" и "против", он решительно ступил на крыльцо и легко поднялся по ступеням. Не успел он дойти до дверей, как услужливый дворецкий Ракитиных поспешил растворить их перед ним.

— Скажи, любезный, Сергей Филиппович нынче дома будут? — осведомился князь, снимая роскошную бобровую шубу и передавая её прислуге.

— Дома барин будут, — тотчас отозвался слуга. — Прикажите доложить.

— Доложи, голубчик.

— За мной пожалуйте, — в приглашающем жесте взмахнул рукой дворецкий.

Слуга проводил Куташева в уютную гостиную, где ему довелось бывать уже не единожды. Ракитин не заставил себя долго ждать, не успел Николай расположиться в кресле, как двери открылись, и хозяин дома решительным шагом вошёл в комнату.

— Николай Васильевич, рад вас видеть. Чему обязан вашему визиту? — улыбнулся Сергей Филиппович.

Куташев отметил, что хоть и держался Ракитин приветливо, но глядел притом настороженно.

— Сергей Филиппович, не стану ходить вокруг да около, — пожал протянутую руку князь. — Меня к вам привело дело весьма деликатного свойства. Вероятно, вас тревожит тот факт, что я провожу с вашей сестрой довольно много времени.

— Не стану скрывать, — кивнул Ракитин. — Мари, безусловно, сама вправе решать с кем ей видеться, но вы ведь должны понимать, что, не имея определённых намерений, вам не стоит столь часто появляться с ней на людях.

— В таком случае, я желаю заверить вас, что у вас нет повода для беспокойства. В отношении очаровательной Марьи Филипповны мои намерения совершенно серьёзны. Боюсь я не готов сделать предложение сию минуту, но, признаться, мысль о том уже не раз посещала меня.

Ракитин вздохнул с видимым облегчением. Улыбка его сделалась шире.

— Может быть, вы хотели бы сказать о том Мари? Я велю позвать её

— Не надобно, — остановил его Куташев. — С Мари я, безусловно, объяснюсь, но несколько позднее. Мне лишь хотелось уверить вас в серьёзности своих помыслов. За сим позвольте откланяться.

— Ну, раз вы не желаете увидеться с Машей… — пожал плечами Сергей Филиппович. — Может быть, ей передать что-нибудь на словах? — поинтересовался он.

— Нет нужды, Сергей Филиппович. Я сам объяснюсь с вашей сестрой, когда придёт время, — улыбнулся Куташев.

"Слово — не воробей, — усмехнулся Куташев, спускаясь по ступеням особняка на Фонтанке, — вылетит — не поймаешь!" Вероятно, Марья Филипповна будет весьма довольна подобным исходом, а он сам? Ежели он сам всё решил, так откуда сие гнетущее чувство? Откуда эта тяжесть на душе, будто ярмо на шею повесил? Возможно, подобным образом себя ощущает всякий, кто решил порвать с холостяцкой вольницей, а может быть, все было бы совсем иначе, коли он был бы влюблён в неё без памяти?