— Вы преувеличиваете, тётушка, — примирительно заметила Софья и поспешила в библиотеку.

Пренебрежение супруга стало последней каплей в чаше терпения. Марья тяжело опустилась в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Она не слышала, как открылась дверь, не слышала тихих шагов золовки по натёртому до блеска паркету, только, когда её плеча коснулась узкая ладошка, Марья очнулась от своих горьких дум. Поспешно утерев слёзы рукавом платья, она подняла голову и взглянула на девушку.

— Софи, вы что-то хотели? — довольно холодно поинтересовалась она.

— Вы чем-то огорчены? — отозвалась Софья. — Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

— Что вы можете, Софи? — горько усмехнулась княгиня.

— Я могу вас выслушать. Вы расскажете о том, что вас печалит, и вам станет намного легче, — робко улыбнулась девушка.

— Вы кто? Мой духовник? — опираясь на подлокотники, с видимым усилием поднялась с кресла Марья. — Оставьте ваши нелепые попытки навязать мне свою дружбу. Я в вашей жалости нисколько не нуждаюсь, — злобно добавила она.

— Тогда позвольте дать вам совет, Марья Филипповна, — не смогла скрыть обиды Софья. — Коли вы желаете что-то изменить, так поезжайте в Петербург, поговорите с Николя.

— Вы правы, Софи. Я так и сделаю, — остановилась на пороге Марья. — И простите, коли обидела вас. Право слово, я вовсе не желала с вами ссориться.

Княгиня велела заложить экипаж с тем, чтобы поехать в столицу и выказать супругу своё недовольство при личной встрече. Управляющий, до нельзя смущённый её распоряжением, лично явился в покои Марьи Филипповны и попытался объяснить, что барин, дескать, не велел выпускать молодую жену из усадьбы.

Выслушав сбивчивые объяснения, Марья, уже облачённая в дорожное платье, насилу поднялась с низкой банкетки и, обойдя управляющего кругом, вышла из комнаты. Порфий Игнатьевич поспешил догнать княгиню и остановил её около лестницы.

— Марья Филипповна, ваше сиятельство, ну, куда же вы собрались, голубушка? Отпишите князю, он сам к вам приедет.

Остановившись на верхней площадке, Марья смерила низкорослого управляющего уничижительным взглядом:

— Коли мне сию минуту не подадут экипаж, я в Петербург пешком пойду! — процедила она сквозь зубы.

Почесав в затылке, Порфий Игнатьевич, поспешил на конюшню, отдать распоряжение, дабы подавали лошадей.

Долгий путь в Петербург совершенно измотал Марью. Местами дорогу столь сильно размыло весенним паводком, что колёса экипажа почти полностью погружались в глубокие колеи, заполненные жидкой грязью. Лошади насилу тащили тяжёлый экипаж, который немилосердно трясло на ухабах, несмотря на новые рессоры. Тяготы пути до столицы, только усилили и без того полыхавшее пламя гнева, и когда поздним вечером карета, наконец, покатилась по булыжной мостовой, Марья пребывала уже в той стадии крайнего раздражения, погасить которое мог только яростный взрыв.

До этой поездки Марье никогда не доводилось бывать в столичной резиденции Куташевых. Выстроенный в конце восемнадцатого столетия в стиле классицизма трёхэтажный особняк поражал воображение своими размерами. Дожидаясь, когда привратник откроет кованые ворота в арке, ведущие во внутренний двор дома, где находился парадный вход, Марья обозревала монументальное строение не без некоего трепета. Уличные фонари освещали фасад, выкрашенный в жёлтый цвет и белые колонны, поддерживающие крышу портика. Не менее великолепным оказалось внутреннее убранство дома. Шаги княгини гулким эхом отдавались в огромном вестибюле, пока она шла к лестнице, ведущей в верхние покои. Madame Куташеву не ждали, и прислуга несколько растерялась при её появлении. Дворецкий, принявший из рук княгини ротонду и шляпку, едва ли не бегом кинулся вперёд неё, дабы отдать распоряжение подготовить хозяйские покои.

Пока прислуга растапливала печь в спальне и накрывала на стол поздний ужин, Марья любовалась из окна отражением фонарей в тёмных водах Мойки. Лакей и истопник, закончив свои дела с поклоном удалились, оставив молодую княгиню наедине с её горничной. Избавившись от дорожного платья и надев тёплый капот, Марья устроилась в кресле, с наслаждением вытянув ноги.

Милка распустила волосы хозяйки и стала водить по ним щёткой. Прикрыв глаза, Марья наслаждалась неторопливыми ласкающими движениями горничной.

— Митька сказал, что барин дома почти не ночует. Всё к цыганам с дружками своими ездит почти каждый вечер, — принялась делиться тем, что успела узнать у местной челяди Милка.

— Кто это, Митька? — нахмурилась Марья, открыв глаза.

— Так камердинер Николая Васильевича, — разделив волосы на пряди, взялась заплетать их в косу горничная.

— Я не желаю ничего слышать о том, — прервала болтовню Милки княгиня Куташева.

Слова горничной больно задели самолюбие, особенно нынче, когда Марья ощущала себя такой уродливой. Выходило, что пока она коротала дни в деревне в обществе mademoiselle Куташевой и этой надоедливой старухи Анны Кирилловны, Nicolas, развлекался, как ни в чём не бывало. Не надобно было даже гадать о том, зачем он ездил к этим самым цыганам. Впрочем, уже лёжа в постели, Марья решила, что, возможно она не права, обвиняя супруга в прелюбодеянии. Ведь поездки к цыганам и попойки были не такой уж редкостью среди господ офицеров. Она долго ворочалась, выбирая удобную позу, но так и не могла уснуть, невзирая на чудовищную усталость. Небольшие часы на туалетном столике тихо отзвонили полночь. Под окнами послышался цокот копыт по булыжной мостовой и шум подъехавшего экипажа. До чуткого слуха Марьи Филипповны донёсся мужской голос, весьма напоминающий голос её супруга. Княгиня прислушалась. Да, так и есть, князь посреди ночи пожаловал домой. Марья со вздохом опустила голову на подушку. Вскоре тяжёлые шаги раздались в соседних комнатах, послышались голоса, и один из них явно принадлежал женщине.

Княгиня села на постели, осторожно спустила ноги с кровати и крадучись дошла до дверей, ведущих в покои супруга. Стараясь не шуметь, Марья чуть приоткрыла одну створку и прислушалась. Говорили слишком тихо, и она совершенно не могла разобрать слов. Рискуя быть обнаруженной, Марья приоткрыла дверь чуть шире и заглянула в комнату.

Держась одной рукой за стену, её супруг другой обнимал тонкий стан высокой девицы, тёмные волосы которой буйной шелковистою гривой спускались до самой талии. Яркие юбки, тускло поблёскивающие в свете настенного канделябра мониста на смуглой шее красавицы, не оставляли сомнений в том, что перед ней дочь свободного племени.

"Да как он мог!" — зажала рот ладошкой Марья, дабы не выкрикнуть вслух того, что вертелось у неё на языке. Он что же совсем разума лишился?

Отпрянув от двери, Марья схватила со спинки кресла капот и, путаясь в рукавах, натянула его на себя. В темноте она запнулась об угол банкетки и едва не упала.

Заслышав шум за стеной, Николай нетвёрдым шагом дошёл до двери и распахнул её настежь.

— Мари! — не сдержал он удивлённого возгласа, разглядев женщину перед собой.

Поначалу Марья испугалась, но вскоре страх уступил место гневу:

— Боже, Nicolas! На кого ты похож?! — брезгливо наморщила нос княгиня. — От тебя же разит, как от извозчика в базарный день. Да как только ты мог додуматься притащить сюда это цыганское отродье?! — выдала она гневную тираду.

Куташев усмехнулся и, ухватив её за руку повыше локтя, потащил в свою спальню.

— Ну и ну, Марья Филипповна. Роль ревнивой супруги вам удалась блестяще. Браво! — издевательски несколько раз хлопнул он в ладоши. — А теперь объясните мне, что вы делаете в Петербурге, коли я велел вам оставаться в Сосновках? — холодно осведомился он.

Марью поразило, сколь быстро он преобразился. Ещё совсем недавно казалось, что он был изрядно пьян, но теперь глядя на него, она бы не осмелилась утверждать подобное. Княгиня бросила быстрый взгляд на цыганку, робко присевшую на краешек кресла. "Он что же полагает, что я стану оправдываться перед ним в присутствии этой дряни?!" — изумлённо воззрилась она на супруга. Её даже затрясло от злости.

— Скажи, чтобы она убиралась отсюда! — кивнула Марья на цыганку.

— Не тебе мне указывать, что мне делать в моём доме, — возразил Куташев.

— Довольно, князь! — заговорила молчавшая до того цыганка. — Я ухожу, — поднялась она с кресла.

— Сядь, Рада! — рявкнул Куташев.

— Не тебе мне указывать, что делать, — насмешливо изогнула бровь Рада. — Это ты женой своей командуй, — добавила она, направляясь к выходу из спальни.

Толкнув дверь, она едва не стукнула по лбу камердинера князя.

— Рада, вернись, — настиг её Куташев и, ухватив за плечи, развернул к себе лицом.

— Довольно! — прошипела, как разъярённая кошка цыганка. — Довольно, ты не только жену свою позоришь, но и меня, а я не потерплю подобного. Не приезжай больше к нам в табор, гаджо! — вырвалась она из его рук и зашагала по коридору.

— Митька, скажи Демьяну, чтобы отвёз в табор, — вздохнул Куташев, проводив глазами ночную гостью.

Вернувшись в спальню, Марьи он не застал. Толкнув дверь в смежные покои и, убедившись, что та заперта, Куташев постучал.

— Мари, открой, — тихо попросил он.

— Уходи! — послышалось из-за двери.

— Я её выломаю, — пригрозил князь.

— Ломай, — равнодушно отозвалась Марья.

Николай налёг на дверь плечом. Дерево затрещало. Испугавшись, что он и в самом деле выломает дверь, Марья поспешила повернуть ключ в замке. Ведь не станет же он её бить?

Князь ввалился в спальню жены и замер посреди комнаты. Пламя единственной свечи в подсвечнике заколыхалось и едва не погасло. Марья устало опустилась в кресло. Она ожидала, что супруг будет в ярости после того, как она осмелилась закрыться от него, но Куташев выглядел довольно спокойным, и потому она решилась высказать свои соображения относительно их будущего:

— Nicolas, мы с вами совершили ошибку. Нам надобно развестись, — тихо заговорила она.

— Увы, это невозможно. Вы в тягости и скоро подарите мне наследника или наследницу, — возразил Куташев.

— Стало быть, мои письма вы всё-таки читали, — пождала губы княгиня.

— Читал, — ответил Николай. — Впрочем, одного взгляда на вас довольно, дабы понять что к чему.

— Но не сочли нужным написать ответ.

— Не счёл, — согласился он.

— Да, я понимаю. Теперь понимаю, чем вы были столь сильно заняты, что не удосужились ответить ни на одно моё письмо, — чувствуя, как вновь в ней закипает гнев, огрызнулась Марья.

— Вот что я вам скажу, Мари. Впредь вы станете слушаться меня и делать то, что я вам говорю…

— А ежели нет, — перебила его Марья.

— Тогда я отправлю вас в самое дальнее имение, откуда вам не то, что до Петербурга, но и до Москвы будет не добраться, — пообещал Куташев. — Коли вы приехали, останетесь здесь, но более подобных выходок я не потерплю. А теперь покойно ночи, — повернулся он к ней спиной.

— Nicolas, и всё же, зачем вы женились на мне? — остановила она его.

— Бес попутал, — усмехнулся, не оглядываясь Куташев, и закрыл за собою двери.

Глава 36

По пустым ночным улицам Петербурга, коляска, запряжённая великолепной четвёркой гнедых, скоро выехала на окраины и при свете полной луны довольно быстро домчалась до Екатерингофа, где не первый год жили цыгане, оставившие кочевую жизнь и прочно обосновавшиеся неподалёку от столицы. Кучер Демьян дождался, когда пассажирка самостоятельно выберется из экипажа и, развернувшись, поспешил обратно к городскому дому Куташевых, нарочно обдав пылью из-под копыт лошадей, стоявшую у обочины цыганку. Ох, и не нравилось Демьяну, что барин в табор зачастил.

Рада долго ещё стояла у дороги, вглядываясь в темноту. Пыль, осевшая на лице, скрипела на зубах, напоминая об унижении от княжеского слуги. Отряхнув юбки, девушка побрела к приземистой избе, откуда по-прежнему доносились звуки пьяного застолья. Из отворённой двери навстречу ей пахнуло табачным дымом, коромыслом, повисшим над столом.

— Рада — очей моих отрада, — пьяно хохотнул и поднялся ей навстречу молоденький корнет, на чьём румяном лице едва пробились светлые усы, — иди, приголублю, — пошатываясь, заключил он её в медвежьи объятья.

Вывернувшись из его рук, девушка отошла в дальний угол за занавеску, налила в таз воды и ополоснула лицо. Сухонькая старческая ладонь легко коснулась её плеча.

— Прогнал тебя князь? — проскрипела над ухом старуха Аза.

Рада раздражённо повела плечом, скидывая руку бабки.

— Сама ушла, мами (бабушка, цыг.) Более никогда не желаю видеть его. Душа у него чёрная, — вытирая руки, добавила Рада.

Пройдя в свой уголок, девушка забралась с ногами на постель и, свернувшись калачиком, жалобно всхлипнула. Старуха присела подле неё и принялась перебирать тёмные кудри сухонькой рукой.