До слуха княгини долетели приглушённые голоса из соседних покоев. О чём говорили, разобрать было невозможно, но то её и не интересовало. Главное, её супруг ушёл к себе, и она может не опасаться его нынче.

Марья торопливо разоблачилась с помощью новой горничной, что выбрала среди домашней челяди, и скользнула в постель. Усталость взяла своё, и она уснула, не зная, что князь Куташев покинул свои апартаменты и под утро отправился в Екатерингоф.

Едва заговорив с Марьей о том, чтобы прийти к ней, Куташев уже понял, каким будет её ответ. Она тотчас переменилась в лице, её благодушный настрой улетучился, во взгляде появилась настороженность, сменившаяся страхом. Она поспешно отняла у него свою руку, торопливо шагнула за порог, закрыв перед ним двери, весьма недвусмысленно давая понять, что видеть его в своей постели по-прежнему не желает. И что ему делать? На коленях ползать перед ней? Умолять? Никогда! Скорее небо упадёт на землю, чем он станет просить. Марья — его жена, но не единственная женщина в Петербурге. Есть немало мест, где ему будут рады.

Уже светало, когда тройка гнедых, от которых валил пар после быстрой скачки, остановилась у крыльца избы в цыганской слободке. Куташев выбрался из саней. Из-под крыльца под ноги ему бросился небольшая лохматая дворняга, залаяла, но признав гостя, заскулила и завиляла рыжим хвостом, ластясь к руке князя.

Николай заметил, как шевельнулась занавеска на оконце, а через некоторое время отворилась дверь, и на порог ступила Рада.

— С чем пожаловал, княже? — уставилась на него тёмными очами цыганка.

— В дом пустишь, али на крыльце разговоры вести станем? — усмехнулся Куташев.

Рада отступила в сторону, предлагая войти. Николай последовал за ней, отметив про себя, что со времени его последнего визита в слободку, в доме цыганки ничего не переменилось. Также висели в сенях пучки трав на стене, в тёмном углу стояла кадушка с какой-то снедью. Пригнувшись под низкой притолокой, Куташев ступил в горницу. В углу под образами теплилась лампадка, на лавках постелены домотканые коврики, на печи заворочалась старая бабка Рады. Узрев князя, старуха Аза ловко спустилась с полатей, накинула на плечи овчинную душегрею и поспешила на улицу, сказав внучке, что пойдёт за водой. Было слышно, как в сенях старуха громыхнула ведром и захлопнула дверь, ведущую на улицу.

— Зачем приехал? — нахмурилась Рада, скрестив руки на груди.

— Худо мне, — вздохнул Куташев. — Примешь али прогонишь? — улыбнулся он уголком рта, разглядывая бывшую любовницу.

— Надобно бы прогнать, да сил нет, — вздохнула девушка, шагнув в раскрытые объятья.

Глава 47

Зимнее утро выдалось ясным и морозным. Снег искрился на солнце, поскрипывал под ногами по пути к колодцу, что стоял посреди слободки. Набрав воды, старая Аза не спешила возвращаться домой. Оставив ведро у крыльца, цыганка прошла к соседней избе, в сенях обмела веником снег, налипший на валенки и постучала в горницу.

— Входи, — послышался за дверью женский голос.

— Доброго дня тебе, Станка, — обратилась Аза к хлопотавшей у печи женщине лет сорока пяти.

— И тебе, — отозвалась цыганка, поставив в печь горшок и закрыв заслонку. — С чем пожаловала? — присела за стол напротив гостьи хозяйка.

— К Раде гость дорогой приехал, — хитро улыбнулась старуха, — не хочу мешать.

— Гость, говоришь, — нахмурилась Станка. — Не к добру гость этот объявился, — вздохнула она. — Опять бражничать станут с ночи до утра… — умокла цыганка.

— Вот упорхнёт моя Рада из табора и тихо станет, — грустно улыбнулась Аза.

— Как же, упорхнёт, — усмехнулась Станка. — Внучке твоей давно пора за ум взяться, замуж пойти, а не вертеть подолом перед тем, у кого мошна тугая.

— Уж не за Шандора ли? — зашлась негромким смехом старуха.

— А чем ей мой Шандор не жених? — подбоченилась Станка.

— Иная судьба у Рады, — возразила Аза.

Станка махнула рукой и отвернулась.

Шандор, — позвала она спавшего в углу за занавеской сына, — поднимайся, дров принеси.

Протирая спросонья глаза, из-за занавески вышел молодой цыган, снял с вбитого в стену гвоздя овчинный тулуп и накинул на широкие плечи, но заметив за столом старуху, остановился на пороге.

— Что же ты, Аза, с утра по гостям? — усмехнулся он.

— Я к вам по-соседски зашла, а гость-то с самого утра у Рады, — ухмыльнулась старуха.

— Гость? — насторожился цыган. — Это кто же к вам пожаловал?

— Князь соколик приехал, — улыбнулась Аза почти беззубым ртом.

Шандор выругался и что было сил саданул кулаком по косяку, поморщился потирая костяшки пальцев и вышел вон, громко хлопнул дверью.

— Совсем твоя внучка моему сыну голову заморочила, — вздохнула Станка, расставляя на столе нехитрую снедь к завтраку.

— Шандор ей не пара, — убеждённо ответила старуха.

— Уж не князя ли ты ей в мужья прочишь? — усмехнулась Станка. — Гляди, принесёт твоя Рада в подоле, тогда и Шандору не нужна станет.

— Карты мне сказали, что судьба Рады связана с этим гаджо, — насупилась Аза.

— Лгут твои карты, — отозвалась цыганка, нарезав каравай хлеба и положив большой ломоть на тарелку перед старухой.

Аза ничего не ответила и молча принялась за еду. Станка выглянула в оконце и покачала головой, глядя во след убегающему сыну. Выбежав во двор, Шандор промчался через всю слободку и остановился только на берегу обледеневшей реки. Стиснув пальцы в кулаки, цыган несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь погасить бешенную ярость, что бушевала в крови. "Ненавижу!" — в бессилии топнул ногой Шандор. Едва появилась надежда на то, что Рада ответит взаимностью, как вновь явился этот никчёмный высокомерный аристократ, вновь заморочит девчонке голову и оставит с разбитым сердцем. Но он ещё посмотрит, чья возьмёт. Князь вновь уедет и Рада сама к нему придёт, как только поймёт, что не нужна своему богатому любовнику.

Вечером в избе, где проживала старая Аза со своей внучкой, собралась половина табора, Шандор никак не выказал неприязни к князю. Напротив, был весел, бренчал на гитаре, подыгрывая Раде, когда она пела по просьбе Куташева, но тем не менее Николай не раз ловил на себе его пристальный тяжёлый взгляд. После полуночи Рада выпроводила разгулявшихся родичей за дверь, как то бывало и раньше. Выл за оконцем ветер, трещали в печке дрова, тихо и тепло было в тёмной избе. Доверчиво льнула к плечу темноволосая голова девушки. Николай перебирая тёмные кудри, тяжело вздохнул. Никогда ранее он не задумывался над тем, чего ждёт от него молоденькая цыганка, брал то, что ему предлагали, ничего не давая взамен, но ныне неспокойно было на душе, то ли совесть запоздалая проснулась, то ли в нём самом что-то переменилось безвозвратно. И пусть ни словом не упрекнула его, но никогда ещё такой тяжестью не лежало на душе ни к чему не обязывающее свидание. Хорошо там, где любят, там, где ждут, не упрекнут ни словом, ни взглядом, но сам-то он что может предложить взамен?

Поутру следующего дня пошёл снег, и разыгралась метель, но Николай не стал более задерживаться в слободке. Пусть ему было хорошо с Радой, ласковые руки цыганки ночью дарили ему наслаждение, влюблённый взгляд, её бесхитростные признания в любви в тишине опустевшей избы, были бальзамом на душу, но эта ночь, полная любовной неги ничего не переменила в его жизни, по-прежнему он не знал, как быть, что делать, да и иные заботы не оставляли его. Прощаясь с Радой, князь привлёк девушку к себе и в каком-то отчаянии прошептал в распущенные тёмные волосы:

— Хочешь, увезу тебя отсюда, дом куплю, прислугу, никогда нужды не узнаешь?

Рада покачала головой:

— Хочешь птичку в клетку упрятать, Никола? — грустно усмехнулась она. — Не поёт малиновка в неволе.

— Ты вольная птичка, Рада, — провёл ладонью по густым локонам Николай, — захочешь, уйдёшь.

— Вот и не забывай о том, — усмехнулась девушка. — Уезжай, Никола, — вздохнула она. — Не рви мне душу.

— Я вернусь, — пообещал Куташев.

Княжеская тройка въехала в растворённые настежь ворота под аркой. Дворецкий поспешил открыть двери перед хозяином, склонившись в угодливом поклоне.

— Марья Филипповна дома будут? — поинтересовался князь, отряхивая от налипшего снега шинель и отдавая её прислуге.

— Дома, барин, — отозвался дворецкий.

— Спрашивали обо мне? — не сдержал любопытства князь.

— Никак нет, ваше сиятельство, — сконфуженно пробормотал Фёдор.

Куташев усмехнулся и отправился к себе. Стало быть, княгиню его столь долгое отсутствие нисколько не взволновало, но разве можно было ждать чего-то иного?

Марья Филипповна после бессонной ночи проснулась с тяжёлой головой. Её уверенность в том, что что Nicolas пожелает продолжит разговор, оказалась напрасной, она прождала его до полуночи, прислушиваясь к оглушающей тишине в смежных покоях. Не трудно было догадаться, что ночь сию Nicolas предпочёл провести в другом месте, но расспрашивать прислугу Марья не стала. Нет, княгиня не должна опускаться до того.

Плотные портьеры, задёрнутые на окнах, почти не пропускали света, отчего в комнате было довольно сумрачно. Княгиня приподнялась на локте, дотянулась до шнурка сонетки и упала обратно в мягкие пуховые подушки. Явившаяся по звонку горничная присела в книксене и замерла в ожидании.

— Одеваться, — вздохнула Марья.

Всё тело нещадно ныло, тягучая ленивая истома манила обратно в постель, но Марья Филипповна пересилила слабость и поднялась. Пока горничная в гардеробной подбирала барыне платье, её сиятельство отодвинула тяжёлую бархатную портьеру и выглянула из окна. На улице мело. Сквозь снежные вихри, летящие над застывшей поверхностью Мойки, едва можно было разглядеть дома на противоположном берегу.

— Завтракать изволите? — отвлекла её горничная от созерцания разгулявшейся непогоды.

— После, — отказалась княгиня, усаживаясь у туалетного столика.

Румяная черноволосая девка, взятая княгиней в услужение из девичьей, принялась расчёсывать спутанные локоны хозяйки.

— Софья Васильевна уже поднялись? — поинтересовалась княгиня у прислуги.

— Спозаранку встали, — отозвалась девушка. — Барышня нынче у себя в покоях, рисовать изволили.

Девушка принялась укладывать волосы Марьи Филипповны в тяжёлый узел, но княгиня недовольно поморщилась.

— Косу заплети, — велела она. — А Николай Васильевич вернулся? — не удержалась она и сама тотчас обругала себя за слабость.

— Барин, ещё не возвращался, — ловко сплетая русые пряди в тугую косу, ответила горничная.

— Ну, и Бог с ним, — вздохнула княгиня.

Облачившись в домашнее кисейное платье, Марья Филипповна отправилась к золовке. Услышав негромкое "Entrez", княгиня ступила на порог. Несмотря на сумрачное утро, в комнате княжны было довольно светло, от того, что горело не менее дюжины свечей в двух высоких канделябрах. Софья, сосредоточенная и нахмуренная, водила карандашом по бумаге.

— Что вы рисуете? — полюбопытствовала Марья Филипповна.

Mademoiselle Куташева отодвинулась от стола, позволяя взглянуть на рисунок.

— Да это же Илья Сергеевич! — удивлённо всплеснула руками княгиня.

— Не думала, что получится, — пробормотала Софья, — я и разглядеть его толком не успела. Расскажите мне о нём, — попросила княжна, жестом предлагая присесть.

— И что бы вы хотели узнать о князе Урусове? — вздохнула Марья.

— Всё, — просто ответила княжна.

Марья Филипповна нахмурилась. Всё, слишком всеобъемлющее понятие, да она и не собиралась посвящать Софи во все тонкости своих взаимоотношений с сиятельным соседом по имению.

— Князю тридцать два года, у него довольно большое и доходное имение в Смоленском уезде, — пожала плечами княгиня. — Но неужели он вам понравился больше, чем Владимир Андреевич? — удивилась она.

— У меня была возможность немного побеседовать с Ильёй Сергеевичем, и мне он показался интересным собеседником, — уклончиво ответила Софья.

— Урусов умеет произвести впечатление, — не сдержала тяжёлого вздоха Марья. — Он умён, расчётлив и безжалостен, там, где дело касается его интересов.

— О Николя можно сказать тоже самое.

— Николай — ваш брат, Софи, и он вас никогда не обидит…

— А Илья Сергеевич… он вас обидел? — насторожилась Софья.

— Нет, Софи. Князь Урусов меня ничем не обидел, — отвела взгляд Марья.

— Тогда отчего вы говорите так? — отложила карандаш mademoiselle Куташева.

Марья Филипповна взяла в руки неоконченный рисунок, подошла к окну, вглядываясь в нарисованные черты.

— Моя жизнь могла сложиться совершенно иначе, — обронила она, не отрывая взгляда от портрета.