Наконец, Генрих Карлович закончил протирать очки и водрузил их на нос, обратив пристальный взор на княгиню.　

— Минул месяц, ваше сиятельство, — откашлялся он. — Раны затянулись, я не нахожу никаких видимых причин, дабы к князю не начали возвращаться силы и здоровье, но вы сами видите… — он развёл руками. — Безусловно, он потерял очень много крови, и, возможно, именно в этом причина столь затянувшейся болезни.　

— Так чего же мне ждать, Генрих Карлович? — Растерянно спросила Марья, силясь понять, к чему клонит доктор.　

— Возможно перемена обстановки сказалась бы благотворно на здоровье вашего супруга, — осторожно предложил немец.　

— Вы полагаете? Конечно, ежели вы полагаете, что так будет лучше, мы поедем в Сосновки. Возможно, вы правы, там тихо, никто не станет донимать его, — оживлённо заговорила она.　

Мысль эта её воодушевила. В кои то веки Марье Филипповне самой страстно захотелось оставить суетливый Петербург и пожить неспешной размеренной деревенской жизнью.　

— Говоря о перемене обстановки, я имел в виду несколько иное, — прервал её Хоффманн. — Мы с князем нынче обсуждали возможность поездки в Европу.　

— В его теперешнем состоянии это вряд ли возможно, — Марья Филипповна вздохнула, невольно представляя себе, что за тяжкая мука ждёт её.　

Ведь, как ещё можно думать о долгом утомительном путешествии с больным человеком. Хоффманн словно прочёл её мысли по понурому выражению лица и поспешил продолжить.　

— Вы совершенно правы. Безусловно, поездку придётся отложить до тех пор, пока Николай Васильевич не окрепнет в достаточной мере, но сама мысль очень даже хороша. Ну, а пока, неплохо было бы вам и в самом деле перебраться в Сосновки, и я поеду с вами, дабы продолжить наблюдать князя.　

— Скажите, Генрих Карлович, есть ли надежда, что Николай Васильевич совершенно оправиться? — Решилась задать Марья мучающий её вопрос.　

— Надежда, ваше сиятельство, есть всегда, — Хоффманн грустно улыбнулся, разглядывая её сквозь стёкла очков. — Дело пойдёт на лад, коли сам больной страстно возжелает выздоровления, ежели у него появится цель, смысл, ради которого стоит жить.　

В словах пожилого немца Марье Филипповне почудился некий упрёк, но разве мало она делала для того, чтобы Nicolas поправился? Она, по сути, сделалась его сиделкой и неотлучно находилась при нём.　

— Пожалуй, я распоряжусь, чтобы начали готовиться к отъезду, — довольно сухо ответила княгиня обиженная словами Хоффмана. — Думаю, завтра после полудня мы сможем отправиться в путь.　

— Завтра после полудня я буду у вас со своим багажом, — откланялся Хоффманн.　

На другой день княжеский поезд выехал из столицы в загородное имение. Приближение весны ощущалось в самом воздухе, зимник местами подтаял, но всё же дороги оставались ещё вполне сносными, и путешествие вышло недолгим и приятным. Даже сам князь испытал оживление и душевный подъём при подъезде к родовой усадьбе.　

В ворота въезжали уже в сумерках. Алыми сполохами на западе догорал закат, отражаясь от снежного покрова, отчего всё вокруг казалось окутанным сиреневой дымкой. Софья первая выбралась из саней и притопнула, разминая застывшие ноги. Лицо княжны порозовело на морозе, тёмные глаза ярко блестели на румяном лице.　

— Ах! Мне бы кисть нынче, — она широко раскинула руки, будто желая обнять весь этот великолепный вид, открывший взору с возвышенности, на которой стояла усадьба, и обратилась к Марье, застывшей у саней: — видели ли вы ещё где-нибудь столь дивное смешение красок?　

— Полно, Соня, — усмехнулся Николай, выбираясь с помощью камердинера из крытого возка. — Успеешь ещё запечатлеть здешние красоты.　

Куташев с трудом выпрямился, опираясь на плечо слуги, огляделся, глубоко вздохнул, выпустив изо рта облачко пара.　

— А жить-то хочется, — тихо обронил он и, ссутулившись, направился к крыльцу, бережно поддерживаемый Митькой и спустившимся навстречу хозяевам лакеем.　

Вероятно, именно перемена места сказалась самым благотворным образом на здоровье князя, поскольку после переезда в Сосновки дела его явно пошли на поправку. Николай Васильевич чаще стал совершать недолгие пешие прогулки, поскольку всё ещё утомлялся довольно быстро. Хоффманн считал сие последствием большой кровопотери после ранения и надеялся, что лечение минеральными водами, содержащими соли железа, поспособствует окончательному выздоровлению князя.　

Всё чаще заговаривали о поездке в Европу, и Марья Филипповна уже почти смирилась с мыслью, что с наступлением тепла они всем семейством отправятся в Карлсбад. Поначалу она не желала ехать, но после, придумывая для себя всё больше и больше доводов в пользу этой поездки, постепенно прониклась этой идеей и уже с нетерпением ждала того момента, когда же можно станет отправиться в путь.　

Путешествие сулило новые впечатления, новые знакомства и, конечно же, в поездке время, что тянется так невыносимо медленно, пройдёт куда быстрее. Она всё ещё продолжала надеяться, что к концу года Ефимовский не передумает, не порвёт с ней окончательно, но это, разумеется, только в том случае, коли Nicolas оправится от болезни. "Нынче он болен и слаб, — думала она, — и я не могу его оставить, несмотря на все обстоятельства. Да, он искал утешения в чужих объятьях, но и сама я ничуть не лучше. Я не могу осуждать его, ибо это будет уже лицемерием, да и как бы ни сложилось, он не собирался оставить меня, тогда, как я… О, Боже". Марья Филипповна вздыхала, ужасаясь последствиям того, что они собирались сделать с Андреем.

Вскоре закончился столичный сезон и многие покинули Петербург, отправившись на лето в деревню. По пути в смоленские владения, в Сосновки заехали Анненковы. Николай к тому времени уже почти оправился, хотя всё ещё был невероятно худ, и кожа на его лице имела нездоровый сероватый оттенок. Глубже обозначились морщины на лбу и в уголках глаз, взгляд был потухшим и усталым. Он будто бы разом состарился и выглядел гораздо старше своих тридцати двух лет.　

Чета Анненковых, путешествовавшая вместе с челядью: нянькой, бонной, камердинером и камеристкой, пробыла в имении Куташевых три дня. Вечером после ужина накануне отъезда Борис и Николай долго о чём-то беседовали, уединившись в библиотеке. Видимо, разговор сей носил весьма серьёзный характер, потому как даже на утро Борис Александрович выглядел рассеянным и задумчивым. Он долго прощался с Куташевым, и Марье даже показалось, что Борис говорит с ним так, будто прощается не на некоторое время, а навсегда, впрочем, она тотчас постаралась прогнать эту мысль.　

После отъезда Анненковых Николай за обедом объявил, что он всё же надумал ехать в Карлсбад. Марья Филипповна осведомилась о том, сколько времени ей отводится на подготовку к путешествию. Ответ князя совершенно ошеломил всех домочадцев. Куташев заявил, что с собой поездку он намерен взять только Хоффманна.

— Но ведь это не менее полугода, — удивлённо молвила Софья. — Ники, ты уверен, что не желаешь, чтобы Марья Филипповна сопровождала тебя?　

— Я уже сказал, — нахмурился Куташев. — Более я никого видеть подле себя не желаю.　

Марью его слова чрезвычайно обидели, но она не осмелилась возразить. Позже в тишине своей спальни она поняла, что он прав, и так будет лучше. Видимо, он просто устал от них, ведь даже от самых дорогих и близких можно устать, особенно, когда недуг подтачивает душевные и телесные силы.　

Потому как вечером она не сумела скрыть своей злости и досады, Марья, едва пробудившись поутру, поспешила в покои супруга, дабы сказать ему, что не держит на него зла. Она застала Николая в момент, когда Митька убирал остатки пены с его лица. Куташев попросил камердинера сбрить бороду, которая успела отрасти за время его болезни. Глядя на его измождённое лицо, Марья Филипповна приблизилась к нему и дотронулась кончиками пальцев до гладко выбритой щеки.　

— Так намного лучше, — тихо обронила она.

— Не льстите мне, — Николай усмехнулся, бросив быстрый взгляд в зеркало. — Я знаю, вы обижены на меня за то, что я не желаю брать вас с собой. Когда-нибудь мы поедем с вами в Европу, но не в этот раз, нынче всё, чего я жажду — это покой и уединение. Мне надобно о многом подумать, Мари, а вы… вы будете мне только помехой. Ежели не желаете оставаться в Сосновках, поезжайте в Полесье к матери, возьмите с собой Соню, думаю, ей будет любопытно взглянуть на места, где вы выросли.　

"А ещё, там совсем рядом будет Андрей. Ведь он обещал провести лето в Клементьево с матерью", — подумала Марья, но вслух сказала иное:　

— Я не обижаюсь на вас, Nicolas. Конечно, вам надобно побыть одному, единственное, что меня беспокоит это то, что вы ещё не вполне здоровы.　

— Я ведь за тем и еду, — Куташев улыбнулся, — дабы поправить своё здоровье. Вам не о чем беспокоиться, Хоффманн будет рядом со мной.　

— Когда вы намерены ехать?　

— Завтра мой поверенный привезёт все необходимые бумаги из Петербурга, и можно будет трогаться в путь.　

— Так скоро?! — Удивлённо воскликнула княгиня.

— Неужели моё общество вам всё ещё не наскучило, Мари? — Иронично осведомился князь.　

— Неожиданно вышло. Вы говорили, что станете дожидаться тепла…　

— Нынче уже апрель, дороги вполне пригодны для поездки, не вижу причин медлить с отъездом, — перебил её Куташев. — Я стану писать вам, коли вы того пожелаете.　

— Я тоже буду писать вам, — неожиданно для себя самой пообещала Марья Филипповна.　

Сборы оказались недолгими. Николай Васильевич даже пошутил по этому поводу, что надумай он взять с собой сестру и жену, то один только гардероб дам занял бы всё пространство экипажа, а так, как он привык довольствоваться малым, ему не придётся переплачивать на почтовых станциях за дополнительных лошадей и снимать несколько комнат на постоялых дворах.　

В день его отъезда утро выдалось ярким и солнечным. Николай торопливо распрощался с семьёй и поспешил подняться на подножку экипажа. Уезжая, он ни разу не оглянулся.　

— Не жалеете, ваше сиятельство? — Тихо осведомился Генрих Карлович, наконец, удобно устроившись на сидении супротив князя.

— Нет, Генрих Карлович, — Куташев улыбнулся уголками губ. — В конце концов, у меня ещё есть время на раздумья.　

Выехав на дорогу, экипаж свернул в сторону Петербурга, но, не доезжая столицы, остановился на почтовой станции. В карету князя Куташева подсела девушка, закутанная в тёмную ротонду. Её лицо скрывала довольно густая вуаль, всё, что мог бы разглядеть кто-нибудь из случайных прохожих — это полные соблазнительные губы цвета спелой вишни.


***

Марье казалось, что в родных местах она не была уже целую вечность. Их долгое утомительное путешествие подходило к концу, и она, не сдерживая радостных восклицаний, указывала Софье на знакомые ей приметы.　

— Видите эту дорогу, что справа осталась? — Вопрошала она золовку. — Она ведёт к поместью Урусовых в Овсянки. Надобно будет нанести визит Илье Сергеевичу. У Урусовых самый красивый парк во всей округе, — с воодушевлением рассказывала она. — Ежели повернуть налево, то мы прямиком в Калитино попадём, к моему дядюшке, — Марья махнула рукой в противоположную сторону. — А вон там, за холмом, Клементьево будет, — вздохнула она.　

— Так близко! — Тёмные глаза княжны засветились радостью.　

— Боже, как же я соскучилась по всему этому, — Марья прижала ладони к груди.　

— А ваше имение Ракитино тоже здесь? — Поинтересовалась княжна.　

— Совсем рядом, — кивнула Марья. — От Полесья рукой подать. Ежели пожелаете, мы завтра можем съездить туда. Вы любите ездить верхом? — Загорелись глаза княгини Куташевой.

— Признаться, я почти не умею держаться в седле, — смутилась Софья.　

— Научитесь, — уверенно ответила Марья Филипповна. — Был бы здесь Серж, он бы с радостью научил вас.　

— Вас брат учил ездить верхом?　

— Папенька, — Марья Филипповна грустно улыбнулась, вздохнув. — Я стала забывать, каков он был из себя.　

Радостные мысли в её голове сменялись грустными и наоборот, все эти перемены тотчас отражались на лице, но всё же было видно, что княгиня Куташева пребывает в состоянии необычайного душевного подъёма.

Не прошло и четверти часа, как показались ворота усадьбы в Полесье, экипаж миновал подъездную аллею и остановился у широкой мраморной лестницы, которая посередине разделялась на две боковые, более узкие, украшенные у основания белыми вазонами. Не дожидаясь пока лакей откроет дверцу, Марья Филипповна сама распахнула её и, подобрав юбки, спрыгнула на посыпанную мелким гравием дорожку, будто она не степенная замужняя дама, а всё ещё та взбалмошная юная барышня, коей была несколько лет назад.　

Всё, что окружало её: дом, парк, липовая аллея, тянувшаяся от самых ворот, пруд, в котором отражался особняк, всё это дышало прошлым. Это был тот мир, где она была беспечна и счастлива. О, как счастлива она была здесь когда-то! "И это всё придётся навсегда оставить, коли Андрей решится", — при этой мысли её радость тотчас померкла.