— Марья Филипповна, — Милка робко поскреблась в запертые двери.　

Поднявшись с постели, Марья рукавом вытерла мокрые щёки и быстрым шагом вышла в будуар, дабы отворить горничной.　

— Бог мой, барыня! — Милка всплеснула руками, разглядывая хозяйку. — С утра письмо вам доставили, — пролепетала она, вспомнив, зачем пришла.　

Молча выхватив из рук горничной конверт, Марья вновь захлопнула двери и повернула ключ в замке. Письмо оказалось от Николая. Сломав печать, княгиня Куташева вскрыла конверт и присела на кушетку у окна.　

"Macherie, Мари, наконец-то моё утомительное путешествие подошло к концу. Мы обустроились в небольшом пансионе неподалёку от источника. Не думаю, чтобы Вы скучали по мне, но всё же для очистки совести пишу Вам. За время путешествия мне не стало ни хуже, ни лучше, всё по-прежнему. Хоффманн настаивает, чтобы я оставался здесь до конца лета. Не знаю, смогу ли выдержать подобное испытание, ибо Карловы Вары прескучный городишко, навевающий на меня невыносимую тоску. Думаю, и Вам было бы скучно здесь. Здесь некого пленять Вашей неземной красотой, в обществе только и говорят о своих болячка и недугах. Надеюсь, Ваши родные и близкие в добром здравии, ибо полагаю, что вы не остались на лето в Сосновках, а поехали в Полесье. Мне более нечего написать Вам, потому я заканчиваю свою писанину, можете не утруждать себя ответом, я его не жду. Николай К."　

"Ненавижу! Всех их ненавижу", — Марья разорвала послание на мелкие клочки и подбросила вверх, наблюдая, как они кружатся по комнате.　

В двери вновь настойчиво постучали.

— Марья Филипповна, — послышался плаксивый голос Милки, — ну, откройте же. Меня Елена Андреевна за вами послала.　

— Что ещё? — Недовольно осведомилась Марья, подходя к двери.　

— Горе-то какое, — пролепетала Милка.　

Княгиня Куташева торопливо повернула ключ в замке, руки её затряслись от дурного предчувствия.　

— Да говори же толком! — Она уставилась на горничную широко распахнутыми глазами.　

— Там дохтур вашего супруга приехал, — всхлипнула девица, утирая передником ручьём текущие слёзы.　

— Хоффманн? Генрих Карлович? — В груди у Марьи от этого известия похолодело.　

Оттолкнув Милку, княгиня, путаясь в юбках, побежала к лестнице. Она вихрем ворвалась в гостиную и замерла на пороге, разглядев свою мать, застывшую в скорбном молчании, горестно рыдающую Софью и Хоффманна. Понуро опущенная голова седовласого немца качнулась при её появлении. Генрих Карлович неловко приподнялся с кресла и неуклюже поклонился и пробормотал:　

— Примите мои соболезнования, Марья Филипповна. Ваш супруг скончался по приезду в Карловы Вары.　

— Не может того быть, — помертвевшими губами прошептала Марья. — Я письмо только нынче от него получила, — уже громче, приходя в себя, произнесла она.　

— Николай Васильевич отправил вам письмо, а на другой день скончался, — вздохнул Хоффманн. — Мне пришлось устроить похороны прямо на месте, ибо погода нынче стоит жаркая, и я опасался, что не довезу тело в сохранности.　

Марья ощутила сухость во рту, в глазах потемнело, пол, потолок, стены — всё завертелось сумасшедшей каруселью перед её взором, и она медленно осела на ковёр.　

Княгиня Куташева пришла в себя от противного резкого запаха нашатыря, лёжа на кушетке, куда её перенёс лакей.　

— Машенька, доченька, — Елена Андреевна склонилась над ней, утирая слёзы, — как же ты нас всех напугала!　

Хоффманн, обеспокоенный её глубоким затяжным обмороком, приблизился к ней, достал из кармана брегет и взял за руку, отсчитывая сердечный ритм.　

— Марья Филипповна, голубушка, — ласково заговорил он, — я вам настоятельно рекомендую оставаться некоторое время в постели.　

— Мне уже лучше, — княгиня Куташева нахмурилась, приподнимаясь с кушетки и повернулась к матери. — Где Софи? — Бедная девочка, — всхлипнула Елена Андреевна, — так рано осиротела, а теперь и брата потеряла.　

— Где она? — Марья оглядела гостиную.　

Madame Ракитина отвела глаза.　

— Граф Ефимовский пожаловал, — вздохнула она. — Он в библиотеке с Софьей Васильевной.　

Марья закрыла ладонями лицо и упала обратно на кушетку.　


***

Ссора с Марьей оставила в душе Андрея горький осадок. Он собрал все вещи, которые могли бы выдать их присутствие в охотничьем домике, в том числе шляпку, позабытую княгиней Куташевой. Разыскав ключ в маленькой гостиной, он запер двери и вернул его на место между стеной и перилами крыльца.

Возвращаясь, он едва не заплутал. Дорогу, по которой они приехали с Марьей Филипповной, он так и не нашёл, потому выбираться из лесу пришлось узкой тропой, ведя жеребца на поводу, потому как верхом проехать оказалось невозможно. Тропинка вывела его на дорогу, ведущую к усадьбе Ракитиных. Некоторое время он пребывал в раздумьях. Желание объясниться с Марьей толкало его к воротам имения, но вспоминая, в каком гневе она уезжала, Андрей понимал, что должно пройти время, прежде чем она остынет, и тогда можно будет говорить спокойно, опираясь на доводы разума, а, не потворствуя сиюминутным эмоциям и чувствам.　

Он собирался уже сесть верхом и повернуть в Клементьево, когда его внимание привлекла открытая коляска, промчавшаяся мимо и обдавшая его клубами пыли. В одиноком пассажире он с немалым изумлением узнал личного врача князя Куташева, который ныне должен был пребывать вместе с Николаем в Европе. Ведомый дурным предчувствием, Ефимовский поехал следом.　

В усадьбе все пребывали в страшном смятении. Пока Андрей, всё более раздражаясь, пытался объяснить рассеянному дворецкому цель своего визита, в вестибюль из гостиной вышла Софья. Едва расслышав знакомый голос, говоривший резким раздражённым тоном, княжна устремилась к входным дверям.　

— Andre, — она шагнула к нему, вглядываясь в любимые черты глазами полными слёз. — Это ужасно, Andre.　

— Софи, я встретил на дороге Хоффманна, — смутился Андрей. — Боюсь даже предположить…　

Софья зарыдала, кивнула в ответ на его слова и, приблизившись к нему, спрятала заплаканное на лицо на его широкой груди.　

— Его больше нет, Andre, — захлёбываясь рыданиями, с трудом выговорила она. — Не могу поверить…　

Ефимовский, оглушённый полученным известием, поначалу растерялся. Приобняв одной рукой плачущую девушку, Андрей огляделся по сторонам.　

— Где мы можем поговорить? — Склонился он к уху Софьи.　

Софья подняла голову, взяла предложенный ей платок и взглядом указала на двери, через анфиладу комнат ведущие в библиотеку.　

— Я не знаю, как буду жить дальше, — выдохнула Софья, закрывая за собой двери библиотеки. — Не могу поверить, — вновь повторила она, покачав головой и, глядя на Ефимовского жалобным взглядом, сказала: — ему было намного лучше, и мы все надеялись, что он вернётся по осени.　

— Это огромная утрата, — тихо отозвался Андрей. — И для меня. Вашего брата не вернуть, но о своей судьбе можете не тревожиться. Я обещал ему…　

— Я знаю о вашем обещании, — поспешно перебила его княжна. — Но нынче не время говорить о том. Генрих Карлович сказал, что не было никакой возможности привезти тело в Россию и его пришлось похоронить там, — Софья вновь поднесла руку к дрожащим губам, борясь с подступающими рыданиями, — но ведь ничто не мешает панихиду по нему отслужить? Я сама поговорю с Марьей Филипповной, — княжна вздрогнула и обхватила себя руками.　

Едва она произнесла имя княгини Куташевой, двустворчатые двери тотчас распахнулись, явив взору ту, о ком говорили. Бледная, растрёпанная, со следами недавних слёз, княгиня выглядела ужасно.　

— Вот Господь и решил всё за нас, — молвила Марья Филипповна, обращаясь к Ефимовскому. — Завтра после заутрени я собираюсь просить отца Иону отслужить панихиду по моему супругу, — она повернулась к Софье. — Коли желаете, вы можете поехать со мной.　

— Я с вами о том же говорить хотела, — смутилась Софья.　

— Примите мои соболезнования, Марья Филипповна, — Андрей отвёл взгляд.　

— Благодарю, Андрей Петрович, — княгиня Куташева величественно склонила голову.　

— Мне отрадно, что вы разделили с нами боль утраты в сей скорбный час. Не буду вам мешать, — она взялась за ручку двери. — Без сомнения, у вас имеется повод для беседы с глазу на глаз.　

"Всё рухнуло! Всё! — Марья, насилу переставляя ноги, добралась до своих покоев. Её сознание никак не желало принять тот факт, что отныне она вдова. — Не может того быть! Господи, отчего ты так жесток со мной?!" — Глядя остановившимся взором в освещённый ярким майским солнцем парк, вопрошала она.　

В большом сельском храме в Овсянках на поминальную службу по усопшему князю Куташеву собралось от силы полтора десятка человек. Николая Васильевича в здешних местах почти не знали, потому помимо его молодой вдовы, были лишь сестра покойного, тёща, граф Ефимовский, князь Урусов, доктор-немец, привезший скорбную весть, и ближайшие родственники семьи Ракитиных.　

Всё время, что длилась поминальная служба, Ефимовский не отводил тяжёлого взора от молодой вдовы. Андрею был виден только бледный профиль, окутанный чёрным кружевным эшарпом. Ни слезинки не выкатилось из широко распахнутых глаз, лишь чуть подрагивали губы, вторя словам архиерея. Марья Филипповна чувствовала его пристальный взгляд, но головы в его сторону так и не повернула. За её спиной тихо рыдала Софья, едва удерживая свечу дрожащей рукой. Калитин тяжело вздыхал и то и дело отирал пот, струящийся по красному от жары лицу. Василий Андреевич несколько раз бросал на племянницу мимолётные взгляды и всякий раз неодобрительно качал головой.　

— Вот хоть и люблю я Марьюшку, — прошептал он, склонившись к своей супруге, — но видит Бог, не пойму порой. Сердца у неё будто нет. Другая бы поплакала, а эта стоит аки статуя. Нехорошо это, Оленька.　

— Нехорошо, Василь, — согласилась madame Калитина. — Это не от того, что сердца у Машеньки нету, а от того, что горе в себе таит, а вот это совсем нехорошо, — вздохнула Ольга Прокопьевна.　

Отстояв панихиду, немногочисленные собравшиеся помянуть усопшего князя неспешно вышли на церковный двор. Князь Урусов, опередив Андрея, подал руку княжне Куташевой, помогая подняться на подножку экипажа. Марья не глядя ни на кого из присутствующих, опираясь на руку дядьки, следом за Софьей скрылась в закрытой карете. За семьёй покойника и остальные отправились с церковного двора в Полесье, где их ждал поминальный обед.　

Во время трапезы в столовой царила тишина. Сказал несколько слов о покойном граф Ефимовский. В этот день он старался не помнить нанесённых обид, думал только о том, что связывало его долгие годы с тем, кого он более никогда не увидит. После его короткой, но такой пронзительно речи, молодая вдова поднялась из-за стола и стремительно вышла в распахнутое на террасу французское окно.　

Когда Андрей говорил о её муже, она вспомнила его таким, каким он был во время императорского бала в Зимнем, потом в Летнем Саду, в опере, куда он её повёл после их злополучной встречи. Всплыли в памяти редкие ночи, когда, она забывалась в его объятьях, не испытывая к нему любви, но, тем не менее, получая удовольствие. А ныне его больше нет. Невозможно поверить, что сильный красивый мужчина, коим был её супруг, в самом скором времени обратится в прах и тлен.　

Княгиня прикусила губу, стараясь сдержать рыдание, но предательские слёзы уже скользили по бледным щекам, падая на чёрный шёлк траурного платья.　

— Маша, — услышала она позади себя.　

— Уходи, Andre! Оставь меня, — она закрыла лицо руками и глухо промолвила: — видит Бог, я не хотела быть его женой, но мне не нужна свобода подобной ценой.　

— Мари, нам надобно поговорить, — Ефимовский приблизился к ней, осторожно обнимая поникшие плечи.　

Марья отступила в сторону, сбрасывая его ладони:　

— О чём говорить? Что переменится от слов, сказанных впустую? Делай то, что должен и оставь меня в покое, Андрей.

Глава 54

Отцвела сирень, осыпался чубушник, тёплый солнечный май сменился дождливым июнем. Старожилы давненько не помнили такой ненастной погоды: сырой и промозглой. Крестьяне опасались, что обилие влаги и довольно холодные дни погубят будущий урожай.　

В усадьбе тоже царило уныние. После панихиды обитатели Полесья словно погрузились в спячку. Только маленькая Лиза и Мишель, едва сделавший свои первые шаги, не понимая всеобщего настроения, радовались своим маленьким детским открытиям, случавшимся ежедневно. Иногда, наблюдая в детской за играми малышей, Княгиня Куташева улыбалась, но не прежней жизнерадостной улыбкой, а лишь бледной её тенью, мелькавшей на бескровных губах, но то случалось крайне редко. Череда серых унылых дней нагоняла тоску на молодую вдову, грустные думы одолевали Марью Филипповну. Пытаясь представить собственное будущее, она неизменно мысленно возвращалась к одному и тому же видению: Софья в подвенечном платье и подле неё Ефимовский. Она не могла видеть его, говорить с ним, опасаясь, что не сможет держаться достойно, коли ей придётся выслушать его. Долг, честь — для неё эти слова не значили ровным счётом ничего, но несли в себе угрозу её спокойствию, возможному счастью. Может быть именно потому она до последнего, как утопающий за соломинку, цеплялась за мысль, что весть о смерти Николая — чудовищное недоразумение, но сама жизнь задалась целью убедить её в обратном.