— Нет, я не стану писать. Так будет лучше, — отказалась Марья Филипповна.　


На другой день Анненковы отбыли в столицу, и Марья затосковала. Дабы занять себя хоть чем-нибудь, она распорядилась о том, чтобы мебель в покоях князя Куташева накрыли чехлами, а его личные вещи убрали на чердак. Прежде, чем выполнить её распоряжение, один из лакеев поспешил доложить о том Анне Кирилловне. Madame Олонская, оскорблённая подобным самоуправством со стороны молодой вдовы, тотчас поспешила высказать ей своё недовольство.　

— Не больно-то вы скорбите по усопшему, — заявила она с порога, не утруждая себя стуком в дверь.　

— Чем я вас прогневила? — Марья Филипповна удивлённо приподняла брови. — И в чём должна выражаться моя скорбь? Мне посыпать голову пеплом? Уйти в монастырь?　

— И полгода не прошло, а вы уже стремитесь искоренить даже всякую память о нём,　

— язвительно отозвалась Анна Кирилловна. — Видимо, тот факт, что его могилы здесь нет, вам только на руку.　

— Мне, право, удивительно слышать подобное от вас. Николя не вернуть, и мне так же, как и вам, тяжело от того, что захоронен он в чужой земле, но делать из усадьбы мавзолей совершенно ни к чему. Смею напомнить, что я ношу траур, не принимаю визитёров и сама не выезжаю, а потому считаю, что для соблюдения приличий этого вполне довольно, — не повышая голоса, ответила она.　

— Его смерть на вашей совести, — Анна Кирилловна поджала губы.　

Марья Филипповна поморщилась при этих словах. Неужели всякий раз ей станут напоминать о том?　

— Всем воздастся по их деяниям и поступкам, — вздохнула Марья. — Желаете оставить всё так, как оно есть — ваше право. Я уже давно не хозяйка в этом доме, — она махнула рукой.　

— О, как же я забыла о том, — пожилая дама закатила глаза. — Неужели вините Софи в том, что лишились состояния? Бедная девочка довольно настрадалась по вашей вине.　

Поистине, поведай ей поверенный обо всех условиях завещания, Марье было бы нелегко сделать выбор, и где-то в глубине души она даже испытывала благодарность к Софье, что она избавила её от душевных терзаний. Уже не единожды после того, как узнала, она задавалась вопросом, что ей дороже: собственное счастье или будущее Мишеля, и, видит Бог, не могла дать однозначного ответа.　

После того, как madame Олонская ушла, Марья забралась с ногами на кушетку и прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. То ли это осень так действовала на неё, то ли обида подтачивала изнутри душевные силы, но, оставшись в одиночестве, она уже не могла сдерживаться и горько разрыдалась, утирая слёзы ладонями. Она часто плакала в последнее время. Марья устала от одиночества, скрытной враждебности, устала от напряжения, от которого, казалось, звенит воздух в самом доме. "Невыносимо", — поникли хрупкие плечи. — "Не могу более так"!　

Решение пришло внезапно. Никто не заставляет её оставаться в Сосновках, где каждый вдох даётся с трудом, ей просто надобно уехать из усадьбы и избавиться от гнетущей тяжести старого дома.　

— Милка! — Марья Филипповна вытерла мокрые щёки и велела, как только горничная ступила на порог: — собирай вещи, в Ракитино поедем!　

Сборы в дальнюю дорогу отвлекли княгиню от горестных дум. Изысканные туалеты, пошитые, дабы пленять столичный свет, остались висеть на вешалках в гардеробной. В багаж Милка уложила лишь несколько платьев, выбранных хозяйкой за строгость кроя и невзрачные тёмные оттенки. Не взяла Марья и драгоценности, которые дарил ей супруг за время недолгого замужества. Фамильные бриллианты Куташевых даже в неярком свете свечи сверкали на чёрном бархате шкатулки, словно звёзды на ночном небосклоне. Полюбовавшись дивным творением, Марья решительно захлопнула крышку и велела Милке отдать драгоценности Софье Васильевне.　

Визит княжны Куташевой после этого её нисколько не удивил. Спросив позволения войти, Софья прошагала к туалетному столику и с громким стуком поставила шкатулку на гладкую полированную поверхность.　

— Мой брат решил, что это отныне принадлежит вам, и оспаривать его волю я не собираюсь, — хмуро бросила девушка.　

— Это фамильные драгоценности, Софи, — как можно мягче заметила Марья. — Они принадлежали вашей матушке, вы должны владеть ими, а не я.　

— Отчего вдруг подобная щедрость? — Mademoiselle Куташева прищурилась.　

В это мгновение она столь сильно походила на своего старшего брата, что у Марьи Филипповны даже дыхание перехватило.　

— Боже, до чего же вы с Николя схожи, — чуть слышно обмолвилась она.　

— Вы уезжаете? — Софья, наконец, заметила собранные дорожные сундуки.　

— Да, — Марья кивнула и со вздохом произнесла: — мне тяжело здесь. Я поеду к себе в Ракитино.　

Софья переменилась в лице. Растерянное грустное выражение сменилось пренебрежительной усмешкой.　

— Видимо, ваши обещания ничего не стоят.　

— Я помню всё, что обещала вам, — Марья Филипповна подняла голову, с вызовом глядя в глаза золовки. — Я не стану пытаться увидеться с Ефимовским, к тому же в Ракитино встретиться с Андреем Петровичем мне будет несколько затруднительно. Он вернулся на службу и нынче пребывает в Петербурге.　

— Откуда вы узнали о том? — Софья потупилась.　

— Он сам мне написал, — улыбнулась Марья Филипповна и добавила, не без некого злорадства наблюдая, как краска стыда заливает щёки княжны: — весьма лестно о вас отзывался.　

— Простите, я подумала…　

— Я знаю, о чём вы подумали, Софи, — перебила её Марья. — И нисколько не удивлена. Вы всегда были невысокого мнения обо мне, но нынче мне незачем лгать вам. Не могу оставаться в Сосновках. Мне тягостно находиться здесь, слишком много воспоминаний, слишком много горьких воспоминаний, — она вздохнула. — А бриллианты заберите. Они ваши по праву рождения. Негоже чужому человеку отдавать то, что должно быть передано по наследству.　

Княжна взяла в руки шкатулку.　

— Ежели я могу что-нибудь сделать для вас, — она заглянула в глаза своей belle-soeur.　

— Вы довольно сделали для меня, Софи. Вы подарили мне надежду, а это много больше, чем все сокровища царя Мидаса.　

Наутро Марья торопливо переступила порог ставшего ненавистным дома и, забравшись в карету, взяла из рук няньки хнычущего Мишеля.　

Долгая поездка по раскисшим от осенней распутицы дорогам оказалась тяжёлым испытанием. Колёса экипажа то и дело вязли в глубокой колее, пассажиров немилосердно трясло на ухабах. Унылый пейзаж за окном навевал тоску. Там, где ещё совсем недавно глаз радовала сочная зелень, ныне простирались покрытые пожухлой травой равнины, деревья уже успели растерять яркий осенний убор и лишь кое-где сухие листья покачивались на ветру. Не прекращался мелкий моросящий дождик, отчего в карете было сыро и холодно. Спустя две утомительные седмицы, тяжёлая карета въехала в ворота маленькой усадьбы.　

Во внутреннем дворике имения Марья Филипповна огляделась. По ступеням навстречу барыне торопливо спустился управляющий, пребывавший в страшном волнении. Он и не думал о том, что княгиня надумает поселиться в Ракитино. "Ведь могла бы остановиться у брата в Полесье, так нет же принесло её на ночь глядя. Комнаты не топлены, к ужину ничего не готовили", — в панике думал он, помогая хозяйке имения подняться по ступеням.

— Вы уж не серчайте шибко, ваше сиятельство. Не ждали мы вас нынче, — принялся оправдываться он, распахивая двери в тесную переднюю.　

— Довольно причитать, Егор Дмитриевич, — перебила его Марья Филипповна. — Пускай для Михаила Николаевича молока согреют, мне же и чаю с холодной закуской довольно будет.　

После скромного ужина Марья Филипповна отправилась спать. Княгиня долго ворочалась в постели, укутавшись в пуховое одеяло. Накрапывавший весь день дождик к ночи разошёлся и громко барабанил по жестяному подоконнику и стёклам, поднявшийся ветер выл в печных трубах, казалось, что кто-то невидимый бродит по дому, время от времени тяжело вздыхая.　

Осенняя непогода накрыла всё вокруг холодными моросящими дождями и окутала туманами. Марья Филипповна никогда не любила осень, особенно позднюю, лишённую очарования ярких красок, холодную и промозглую, но ныне её внутреннее мироощущение оказалось настолько созвучно этому состоянию природы, её увяданию в преддверии долгого зимнего сна, что она даже стала находить удовольствие в долгих одиноких прогулках под сенью полупрозрачных голых веток в саду.

Княгиня Куташева возобновила прежнюю дружбу с соседями по имению, но, разумеется, первым делом известила о своём приезде родственников. Елена Андреевна попеняла дочери на её решение жить в Ракитино. В Полесье огромный особняк, а она поселилась в захудалом деревянном домишке. Что люди скажут о том? Да и негоже молодой вдове жить одной в уединённой усадьбе. Сетования матушки Марья Филипповна выслушала со снисходительной улыбкой на устах. В былые времена она остереглась бы вызвать её недовольство, но ныне всё переменилось, она и себя ощущала совершенно другой. Осознание того, что она совершенно свободна в своих поступках и суждениях, вольна принимать решения без оглядки на кого бы то ни было, пришло не сразу, но как только она поняла это, ощущение свободы в некоторой мере даже вскружило ей голову. Отныне никто не может заставить её поступать поперёк собственной воли и вопреки желаниям.　

В Ракитино княгиня Куташева, наконец, ощутила себя барыней, полновластной хозяйкой. Утро Марьи Филипповны начиналось с лёгкого завтрака, за которым неизменно следовала встреча с управляющим. Егор Дмитриевич рассказывал ей обо всём, что происходило в имении, и хотя ранее сам справлялся со всеми делами и неурядицами, ныне ждал указаний. Не всегда Марья Филипповна могла понять суть того или иного вопроса, и когда такое случалось, она не гнушалась спросить совета, но само сознание того, что ничего более в усадьбе не происходит без её ведома, было ей весьма приятно.

Однако с наступлением осени забот в имении осталось немного. Урожай был давно убран, заготовки на зиму сделаны. Обновив интерьер старого дома, Марья Филипповна обнаружила, что ей совершенно нечем заняться. Чтение её нисколько не увлекало, рукоделие быстро наскучило, потому как от природы своей княгиня Куташевна не обладала ни терпением, ни усидчивостью.　

В конце ноября выпал первый снег и ударили морозы. Раскисшие дороги подмёрзли, и довольно скоро поверх некогда непролазной грязи появился укатанный зимник. Теперь у княгини Куташевой была возможность выезжать. Каждое утро Марья Филипповна вместе с малолетним сыном в крытом возке отправлялась к заутрене в большой сельский храм.　

По окончанию службы у неё всегда была возможность пообщаться с соседями, узнать последние уездные новости. Часто она встречала Калитиных и Василевских. Павел Алексеевич видимо ещё не забыл вынужденного купания в пруду Полесья, а потому некоторое время держался с княгиней Куташевой отчуждённо, но Марья Филипповна к бывшему поклоннику была неизменно ласкова и доброжелательна, а потому Василевский вскоре оттаял.

С началом Рождественского поста Павел Алексеевич осмелился наведаться в Ракитино с визитом. Марья не придала значения тому, что Василевский приехал один, без супруги, она настолько тяготилась своим одиночеством, что с радостью приняла его, невзирая на некую неприличность подобного визита.　

Они много говорили, вспоминали прошлое, Павел Алексеевич напомнил Марье Филипповне об осенней охоте на волков после которой они все вместе провели дивный вечер в имении Василевских.　

Марья хорошо помнила тот день. Ещё бы! Ведь ей весь вечер пришлось делать вид, что она совершенно равнодушна к Ефимовскому, тогда как хотелось глядеть на него неотрывно. А когда она позволяла себе быстрый взгляд в его сторону, то сердце заходилось в груди от огня, пылающего в его ответном взоре.　

Василевский провёл в Ракитино почти половину дня и уехал только с наступлением сумерек. Через три дня Павел Алексеевич вновь появился на пороге дома Марьи Филипповны и, как и в прошлый раз, хозяйка усадьбы оказала ему довольно радушный приём. Пили горячий чай, беседовали, в этот раз они не стали предаваться воспоминаниям, а говорили больше о делах насущных.　

— Отчего вы не остались на сезон в Петербурге? — Полюбопытствовал Василевский.

— Ежели вы не забыли, то я ношу траур, потому мне в столице нынче делать нечего,　

— Марья Филипповна чуть заметно улыбнулась.　

— И вам не скучно здесь зимой в сельской глуши? — Удивился Павел Алексеевич.　

— Ну, что вы, Павел Алексеевич. Благодаря вам я вовсе не ощущаю ни скуки, ни одиночества. Вы всегда были мне преданным другом.　

— Мне бы хотелось быть для вас не только другом, Мари, — яркий румянец проступил на бледном лице Василевского, он смущённо отвёл глаза.　

— Поль… — пребывая в некотором замешательстве, Марья Филипповна пыталась найти достойный ответ.