— Ты очень переменился, — тихо обронил он.　

— Я знаю, — Николай усмехнулся, мельком бросив взгляд в зеркало.　

Ранение не прошло для него бесследно. Долгая болезнь, вызванная скорее душевным расстройством, нежели телесным недугом, подорвала его силы. Куташев довольно заметно похудел, осунулся, но всё ещё оставался привлекательным мужчиной, несмотря на очевидные признаки телесной слабости.　

— Я не о внешности говорю сейчас, — смутился Андрей.　

— Побывав одной ногой в могиле, на всё потом смотришь несколько иначе, — Николай пожал плечами. — Ну, полно о том, отобедаем, — он указал приглашающим жестом на открытые в столовую двери.　

За столом Андрей не раз ловил на себе встревоженный взгляд Рады, в котором легко угадывалась тщетно скрываемая враждебность. Зная о её низком происхождении, Ефимовский, тем не менее, был поражён её довольно хорошими манерами и вынужден был признать, что, не знай он правды, никогда бы не догадался о том, что подруга князя Куташева принадлежит к представителям вольного цыганского племени. Замечая нервозность девушки, Николай несколько раз клал свою ладонь поверх тонких пальцев цыганки и что-то тихонько говорил ей, вызывая на её устах слабую улыбку.　

Андрей прощался с четой Кшесинских в самых смешанных чувствах. Радость от того, что Николай всё же жив и почти здоров, смешивалась в душе с тревогой за собственное будущее. Он так и не мог решить, как ему поступить. Утаить то, что ему открылось от всех тех, кого также, как и его самого, огорчила эта мнимая смерть, или вопреки желаниям князя Куташева, пожертвовав собственным счастьем, открыть правду. Словно чувствуя его колебания, Николай напоследок крепко обнял своего друга и шепнул ему на ухо, чтобы тот не вздумал натворить глупостей и прислушался на этот раз к доводам разума, а не требованиям чести, как бы это ни было противно его натуре.　

Глава 57

"Поистине сам мудрый Соломон не смог бы найти верного решения", — в отчаянии размышлял Андрей, возвращаясь на свою квартиру. Разве он сумеет забыть о том, что открылось ему ныне? Как можно дальше жить с этим знанием? Ефимовский словно во сне дошёл до дома и, не раздеваясь, рухнул в кресло. Видимо, отчаяние столь явственно проступило в чертах его лица, что появившийся на пороге камердинер не решился его обеспокоить и, втянув голову в плечи, поспешил исчезнуть в тёмном коридоре. Обхватив голову руками, Андрей просидел, не меняя позы, не менее часа.　

— Прохор! Каналья! Где тебя черти носят? — Наконец, очнулся от своих дум Ефимовский.　

— Здесь я, барин, — взволнованный слуга тотчас явился пред светлые очи его сиятельства, — Случилось чего? Лица на вас нет, Андрей Петрович!　

— Нет, ничего, — он поднялся с кресла и расстегнул шинель.　

Прохор засуетился вокруг, помогая барину раздеться, принёс мягкий бархатный шлафрок и бокал подогретого вина.　

— Ужинать изволите? — Угодливо поинтересовался он.　

— Нет, не хочу, — отмахнулся от него Ефимовский.

Присев за письменный стол, Андрей зажёг свечи в канделябре и достал из ящика бумагу, перо и чернильницу. В одном Куташев несомненно прав: необходимо вернуться в Петербург в самом скором времени и ежели для того придётся напомнить о себе Ракитину, то, стало быть, он перешагнёт через собственную гордость и обратиться к нему за помощью.　

Его сумбурные и хаотичные мысли никак не желали складываться в слова и ложиться на бумагу. Андрей злился, что не мог выдумать подходящего предлога, дабы не раскрывать истинного положения дел, ссылаться же на свои чувства к Марье Филипповне, на свою тоску по ней, он считал делом офицера недостойным. Наконец, письмо было составлено. В самых общих выражениях Ефимовский писал, что в столице у него остались некие неоконченные дела, завершить которые, находясь в Польше, он не имеет никакой возможности, а потому просит содействия Ракитина в деле его возвращения на службу в любой столичный полк.　

Ответ от Сергея Филипповича ждать пришлось довольно долго. Минуло три месяца со встречи с Куташевым, Андрей уже утратил всякую надежду, как получил послание от Ракитина, в котором Серж писал, что постарался всё устроить наилучшим образом. К своему письму Ракитин прилагал Высочайший приказ о зачислении его сиятельства графа Ефимовского ротмистром в Кавалергардский полк. Однажды, по собственной воле покинув ряды кавалергардов, Андрей уже не надеялся вернуться. В другое время радость его была бы безграничной, но ныне Ефимовского занимали совершенно иные заботы.　

Видимо, Ракитин и в самом деле имел весьма высоких покровителей, коли ему удалось добиться подобного назначения, хотя это и заняло немало времени. И всё же, что ни говори, а быть обязанным своим возвращением в один из самых привилегированных гвардейских полков брату Марьи Филипповны, Ефимовскому было неприятно.　

Андрей велел Прохору уложить багаж и уже поутру быть готовым к отъезду в Петербург, а сам решил навестить того, кто проживал в Варшаве под именем Владека Кшесинского, дабы проститься. Он ни разу не возвращался туда с того рокового дня, когда ему открылась вся правда о "смерти" князя Куташева. К его величайшему разочарованию Николай сдержал своё обещание не задерживаться в Варшаве. Чета Кшесинских съехала с известного ему адреса, и никто не знал, где их искать ныне.　

Мартовский Петербург встретил графа Ефимовского слякотью, сыростью и холодным ветром, пронизывающим до костей. Утомлённый долгой дорогой, изрядно промёрзший Ефимовский был рад оказаться в своём доме на Английской набережной, где его ждали сытный ужин и тёплая постель.　

Но прежде чем вкусить маленькие радости жизни, Андрей написал записку Анненкову, в которой извещал его о своём возвращении в столицу и просил принять его на следующий день, ежели это будет удобно. Борис Александрович не стал утруждать себя ответом, а поутру явился в дом Ефимовского, нисколько не сомневаясь, что ему будет оказан самый тёплый приём. При встрече Андрей испытывал смешанные чувства. Он привык считать Анненкова другом, полагал, что между ними нет и не может быть никаких тайн и недомолвок, но, как оказалось, глубоко заблуждался в слепой преданности давней дружбе. Его всё ещё мучила обида из-за того, что ему выказали недоверие.　

Ефимовский изо всех сил старался не показать, сколь сильно задето его самолюбие, но, будучи совершенно неспособным претворяться, так и не сумел скрыть некой холодности. Он сам просил Бориса о встрече, но вот ныне, когда все слова приветствий были сказаны, не знал с чего начать разговор. Само собой он не собирался начинать свою речь с упрёков и обвинений, но ему было необходимо понять, отчего Николай посвятил в свои намерения именно Анненкова.　

Молчание Андрея чересчур затянулось, и Борис, догадываясь, о чём тот желал говорить, первым начал беседу, которая могла закончиться, как полным примирением, так и серьёзной размолвкой.　


Анненков слыл опытным дипломатом и, наверное, именно потому ему не раз предлагали представлять интересы Российской империи заграницей, но Борис всегда отказывался от столь высокой чести, хотя довольно часто и охотно оказывал услуги подобного рода в частной жизни, принимая у себя послов и консулов иностранных держав. Используя весь свой дипломатический дар, он осторожно начал беседу, желая убедиться в верности своих подозрений:　

— Боюсь даже предположить, чем вызван столь скорый твой приезд из Варшавы, хотя должен заметить, что рад твоему возвращению, — он чуть заметно улыбнулся, устраиваясь в кресле поудобнее.　

— Я встретил Куташева, — без всяких предисловий ответил Андрей, присаживаясь на край письменного стола и складывая руки на груди.　

— Я предполагал, что такое возможно, — вздохнул Борис. — Ну, и как ты его нашёл? Он оправился от ранения?　

— Вполне, хотя некоторые следы болезни всё ещё заметны, — мрачно отозвался Ефимовский. — Ты не находишь, что задуманная им авантюра совершенно дурного толка? Это уже не шутка и не шалость, — раздражённо продолжил он. — И меня крайне удивляет, что, будучи посвящённым, ты продолжал разыгрывать передо мной роль неутешного друга.　

— Не знаю, что и сказать в своё оправдание, — ответил Борис с мягкой извиняющейся улыбкой на устах. — Ты позволишь? — Он устремил взгляд светло-голубых глаз на графа, доставая из кармана сюртука трубку и кисет, что свидетельствовало о сильном душевном волнении.　

Андрей молча кивнул. Пока Анненков набивал и раскуривал трубку, они оба молчали. Откинувшись на спинку кресла, Борис закрыл глаза, выпустил колечко дыма и только после того заговорил.　

— Когда Nicolas поведал мне свой сумасшедший замысел, я был точно также возмущён им, как ты теперь, но он сумел меня убедить, что иного выхода не существует. Конечно, он мог бы мириться с тем, что ты прелюбодействуешь с его женой и закрыть на это глаза, но Марья Филипповна не считала нужным скрывать свою сердечную склонность к тебе, и рано или поздно ваша aventure amoureuse {любовная интрижка), стала бы всеобщим достоянием. Тогда он вынужден был бы принять некоторые меры, защищающие его честь и достоинство, либо смириться со званием рогоносца.　

Ефимовский закрыл глаза и глубоко вздохнул. Когда Борис только начал свою речь и прямо заговорил о преступной связи Андрея и княгини Куташевой, граф хотел возразить, но спокойный ровный тон, коим говорил Анненков, не осуждая и не порицая, заставил его подавить в себе слова возражения и дослушать до конца. Конечно, Борис был прав во всём, и Андрей невольно представил себя в двадцати шагах от Николая с пистолетом в руке. Ефимовский вздрогнул, отогнав видение. Он совершенно уверенно мог сказать, что, будучи виновным во всём, не осмелился бы выстрелить и скорее всего был бы убит, потому как Nicolas всегда отменно стрелял и вряд ли промахнулся бы со столь небольшого расстояния, ежели только нарочно.　

Потому как побледнело лицо Андрея, Анненков тотчас догадался о тех мыслях, что посетили его растерянного друга.　

— Один из вас должен был отступиться, — тихо промолвил он, с досадой глядя на погасшую трубку. — Даже ежели бы ты смог обуздать свои чувства и отказаться от Мари, то несчастными стали бы вы все трое…　

— Желаешь сказать, что он только ради меня затеял всё это? — Ефимовский недоверчиво усмехнулся.　

— Не только. Полагаю, Nicolas предвидел катастрофу, которой закончился бы его брак с Мари, а потому решил, что его "смерть" разом разрешит все возникшие затруднения. Мы долго говорили обо всём накануне его отъезда в Европу.　

— Я не могу жениться на ей, — глядя невидящим взглядом поверх головы Анненкова на портрет своего отца на стене, отозвался Андрей. — Зная, что её муж жив, я не могу… это преступно, Mon cher ami.　

— Безусловно, только тебе принимать решение, — Борис покачал головой, — и тебе придётся сказать Мари, что ты отказываешься от неё.　

— Я не отказываюсь, — горячо возразил Андрей. — Мои чувства к Марье Филипповне нисколько не изменились, но надобно, дабы всё совершилось законным путём, без подлога и обмана.　

— Ты говоришь о разводе? — Огорчённо спросил Анненков.　

Андрей кивнул:　

— У меня было время подумать. Надобно подать прошение в Синод и…　

— И попутно обличить во лжи уважаемого человека Генриха Карловича Хоффманна, раскрыть доверенную тебе Куташевым тайну и выставить на всеобщее посмешище женщину, которую, как ты сам только что утверждал, любишь всем сердцем, — перебил его Борис.　

— Я не вижу иного выхода, — Ефимовский тяжело вздохнул, — и не думаю, что разразиться скандал.　

— Сколько раз тебе самому доводилось выслушивать сплетни о покинутых жёнах, мужья, которые предпочли в открытую жить со своими любовницами? Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь пожалел несчастных женщин? Нет, они всегда подвергались насмешкам и порицанию, молва искала в них изъяны, не думая, что вся их беда состояла лишь в том, что они вышли замуж за презренное ничтожество, которое считало возможным попирать священные обеты, произнесённые перед лицом Всевышнего у алтаря. Неужели ты думаешь, что это общество пощадит княгиню Куташеву? Дело с разводом может затянуться на долгие годы и служить бесконечным источником пищи для сплетников. Такой участи ты желаешь для той, которую любишь? Ты думаешь, что способен оградить её?　

Высказав свои соображения, Анненков умолк, ожидая ответа. Ефимовский тоже молчал, осмысливая сказанное Борисом.　

— Желаешь сказать, что Nicolas презренное ничтожество? — Усмехнулся он.　

— Нет, я никогда не говорил так о нём и не скажу, — возразил Анненков. — Более того, надобно иметь немалое мужество, дабы отказаться от того, что его по праву. Nicolas совершил чудовищную ошибку, заключив ради собственной выгоды насильственный брак с женщиной, которая его почти ненавидела. Своим поступком он причинил тебе боль, ваша дружба не выдержала этого испытания и оказалась разрушена. Он лишь попытался исправить то, что натворил, и ежели бы случай не свёл вас в Варшаве лицом к лицу, ты бы никогда о том не узнал. Я повторю, тебе принимать решение, Andre, но помни, к каким последствия может привести твой выбор. Я понимаю и уважаю твои принципы, и ежели ты не готов поступиться ими, то тогда тебе лучше отказаться от Марьи Филипповны и постараться забыть о ней. Уверен, что Мари сумеет с достоинством принять и этот удар, у неё куда больше силы духа, чем то может показаться на первый взгляд.