Андрей сжал ладонями виски и с тихим стоном опустился в кресло.　

— Ты говоришь ужасные вещи, — прошептал он. — Я не могу отказаться от неё, все мои помыслы только о ней. Это всё равно, что сердце вырвать из груди. Но не могу смириться и с тем, что наша жизнь с ней будет омрачена гнусной ложью от начала и до конца. Мне страшно даже подумать о том, что обман раскроется. Я знаю истину, ты знаешь, Хоффманн, но даже не это страшит меня более всего…　

— Страшишься упасть с пьедестала? — Борис вздохнул.　

— Что может быть страшнее, чем потерять уважение к самому себе? — Ефимовский поднял голову, всматриваясь пристальным взглядом в лицо друга.　

— Возможно, после того, что я тебе скажу, один мой вид вызовет в тебе неприязнь, — тихо обронил Борис. — Ты никогда не думал, что ты слишком возгордился своей добродетелью, Andre? Ведь отчасти в своих бедах повинен ты сам. Считая Марью Филипповну виновницей смерти своего брата, ты осудил её, не дав себе труда разобраться во всём, а меж тем вся её вина состояла лишь в том, что она позволила себе легкомысленно увлечься чужим женихом, за что и была жестоко наказана. Ты слишком строго судишь поступки других людей, в то время как сам ничуть не лучше любого из нас. Вспомни, что ты мне рассказывал о своей службе на Кавказе. Твоё высокомерие и гордость стоили жизней вверенных тебе людей. Из-за своей гордости ты отпустил наивную и доверчивую барышню, прекрасно понимая, какие последствия может иметь её грехопадение, случившееся отчасти и по твоей вине, ибо ты не сумел обуздать собственные страсти и взял то, что тебе предложили, а после ещё и обвинил Мари в том, что она намеренно завлекала тебя в ловушку. Даже нынче, признаваясь в своих чувствах к ней, ты продолжаешь считать её ниже себя, а между тем, я готов поручиться, что ежели ей станет известно о том, что Nicolas жив, она сама откажется от тебя. Подумай, какую муку ты причинишь ей, открыв эту тайну.　

Обличительная речь Бориса возымела тот эффект, на который князь и рассчитывал. До того бледное лицо графа Ефимовского после его слов запылало румянцем стыда. Андрей низко опустил голову, стараясь выровнять дыхание.　

— Я не могу ответить тебе, — Борис тяжело вздохнул. — Но знай, какое бы решение ты не принял, я всегда буду на твоей стороне.　

— Я должен подумать, — мрачно отозвался Андрей.　

— Чем дольше ты будешь откладывать решение, тем мучительнее будут твои сомнения, — с этими словами Борис поднялся с кресла.　

— Есть ещё один выход, — заметно волнуясь, произнёс Ефимовский. — Я попрошусь в действующую армию.　

— Искать смерти на полях сражений — поступок недостойный, — осуждающим тоном отозвался Анненков. — Подумай о матери, о Мари, о том, что ты последний в роду.　

— Не последний, — возразил Андрей, ухватившись за эту мысль. — Есть Мишель.　

— Он — князь Куташев, — напомнил ему Борис. — Решай, Andre, — Анненков протянул ему свою руку для прощального рукопожатия.　

Простившись с Борисом, Андрей вернулся в кабинет. Он хотел написать Марье Филипповне, что вернулся в столицу, но не смог, по-прежнему считая, что не должен даже приближаться к ней, хотя разговор с Анненковым в значительной мере поколебал твёрдость его убеждений в том, что есть добро и зло.　

Несмотря на то, что Ефимовский старался по мере возможностей избегать появления в обществе, однако же, о его возвращении очень скоро стало известно. Вести о том дошли и до Марьи Филипповны, по-прежнему пребывающей в своём небольшом имении Ракитино. Сергей Филиппович, полагая, что она уже знает обо всём, сам написал сестре о возвращении графа в Петербург, даже не представляя, какую бурю эмоций вызовет его письмо, которое княгиня Куташева получила в конце мая.　

Для Марьи Филипповны горько было осознать, что вернувшись из Польши, Ефимовский так и не удосужился сообщить ей о том, несмотря на то, что минуло почти два месяца с его приезда. Прочитав письмо брата, княгиня страшно побледнела и, сославшись на мигрень, удалилась в свои покои, оставив сына, с которым играла до того, на попечении бонны. Только оставшись в одиночестве и зная, что никто не увидит её отчаяния, Марья бросилась на постель лицом в подушки и зашлась в истеричных рыданиях.　

Ей казалось, что она в своей жизни выплакала уже все слёзы, но непонятное равнодушие любимого человека вновь ранило её измученное сердце. Пытаясь понять причины его молчания, молодая вдова напридумывала себе Бог знает чего. Ей пришло в голову, что он охладел к ней, ведь они так давно не виделись, а он молод и хорош собой и, конечно же, ему не раз выказывали знаки внимания. Возможно, он встретил ту, что не обременена прошлыми скандалами и станет ему достойной супругой.　

В пользу этого предположения говорило и письмо Ирины, которое Марья получила накануне, и в котором княгиня Анненкова ни словом не обмолвилась о возвращении Андрея, видимо, щадя чувства подруги.　

Наплакавшись до мигрени, Марья вышла из спальни, когда уже совсем стемнело. Спустившись в маленькую гостиную, она присела к изящному дамскому бюро, дрожащей рукой зажгла свечи в бронзовом канделябре и положила перед собой чистый лист. Стараясь сохранить решимость, княгиня Куташева обмакнула перо в чернила и вывела на бумаге:　

"Милостивый государь, Андрей Петрович, не дождавшись весточки от Вас и полагая, что у Вас имеются причины, дабы порвать со мной всяческие сношения, я решила сама написать Вам и избавить Вас от неловкого объяснения. Видимо, обещание, данное Вами мне ранее, нынче сковывает Вас, а зная Вашу благородную натуру, решусь предположить, что Вы из жалости ко мне медлите с решительным объяснением. Потому хочу сообщить Вам, что возвращаю Вам возможность свободно располагать собой, не терзая себя угрызениями совести. М."

Перечитав ещё раз письмо, Марья судорожно вздохнула и, убедившись, что чернила просохли, сложила его в конверт, который тотчас залила воском и поставила маленькую печать с гербом Куташевых. Выйдя в переднюю, она положила запечатанный конверт на серебряный поднос, зная, что поутру слуга, который ежедневно забирает корреспонденцию, снесёт его на почтовую станцию.　

Покончив с этим делом, княгиня поднялась к себе. Распахнув окно, Марья Филипповна присела на подоконник и уставилась невидящим взглядом в ночной сад, наполненный тихими шорохами, шелестом недавно распустившейся листвы и благоуханием цветущих яблонь. Мыслями она была далеко от Ракитино. Ей вспомнилась первая встреча с Андреем на Адмиралтейском бульваре, когда она уронила ридикюль под копыта лошади блестящего кавалергардского офицера, окинувшего её затуманенным взором синих очей, пронзившим её до самого сердца и вызвавшем дрожь во всём теле. Вспомнились святочные гуляния, когда она сама не зная того, оказалась в его доме, первый поцелуй, совершенно лишивший её воли, бал в Зимнем, когда она, отдав своё сердце, позволила ему, пылавшему жаждой мщения, выставить её в самом дурном свете. Все эти горькие и трогательные воспоминая, бережно хранимые в памяти, в эту ночь проносились перед её мысленным взором. Она словно прощалась со своим прошлым, обещая себе, что более не станет ждать и надеяться.　

Лишь после полуночи Марья Филипповна вызвала звонком колокольчика камеристку и, разоблачившись с её помощью, улеглась в постель. Проснулась она поздно и сразу вспомнила о письме, написанном под влиянием горечи и обиды, передумав отсылать его. К её великой досаде, лакей уже ушёл на почтовую станцию, а, стало быть, она слишком поздно спохватилась.　

Дни потянулись в тревожном ожидании вестей из столицы. Всякий раз, разбирая корреспонденцию, княгиня Куташева до дрожи в коленях боялась найти письмо, которое ждала в ответ на своё чопорное послание, написанное в порыве гнева и отчаяния, но его не было. Мысли о том, каким образом воспользуется Андрей предоставленной ему свободой, сводили её с ума. Она забывала о своих тревогах только когда играла с ребёнком, который с каждым днём всё более и более походил на своего отца.

Глава 58

Получив письмо от Марьи Филипповны, Ефимовский пребывал в смятении. Его неприятно поразил холодный и чопорный тон послания, но в тоже время он отчётливо понимал, что только его медлительность и нерешительность вынудили Марью написать ему в таких выражениях.　

Безусловно, не зная причин его молчания, она имела право обижаться и думать, что ею пренебрегают. Казалось бы, возникшее недоразумение можно было разрешить одним письмом, заверив Марью, что у него никогда и мысли не возникало расстаться с ней, но отчего-то сердце терзала безотчётная тревога. В сознание помимо его воли закралось сомнение в том, что он верно истолковал причины, побудившие Марью Филипповну писать к нему. Возможно, он слишком самоуверен и заблуждается, полагая, что ему по-прежнему хранят верность и сие письмо лишь попытка напомнить о себе. Возможно, всё совершенно иначе, и сообщая ему о том, что он отныне свободен располагать собой и своим словом по своему усмотрению, Марья Филипповна желала бы и сама получить такую же свободу. Что если о нём уже позабыли и желали бы освободиться от обещания, связывающего с ним?　

Сложив послание княгини Куташевой обратно в конверт, Ефимовский запер его в ящик стола и поспешил на службу. Пребывая в состоянии мрачной меланхолии, он выглядел рассеянным и задумчивым. Ему не давали покоя размышления о причинах, побудивших Марью писать к нему, но одно было понятно: надобно было решаться на что-то и решаться немедленно.

На одной чаше весов оказалась совесть, требовавшая известить княгиню Куташеву о том, что супруг её жив и здоров, а на другой — собственные чувства к ней. Вне всякого сомнения, как только он расскажет всю правду, что стала ему известна в Варшаве, Марья Филипповна будет потеряна для него навсегда. И эта правда станет для неё самым страшным ударом, ибо она обречёт её на одинокое существование и насмешки общества. De paille la veuve (соломенная вдова), муж которой предпочёл обществу законной супруги безродную цыганку.　

Ежели он, не объясняя причин, решит порвать с ней, то того ему никогда не простят. Со временем о нём забудут, а Марья Филипповна найдёт утешение в других объятьях. Молодая красивая вдова, не лишённая состояния, не останется без внимания, ведь Сергей Филиппович не поскупится ради счастья сестры и непременно даст за ней хорошее приданое.　

Размышляя подобным образом, Андрей добрался до казарм, в которых царила страшная суматоха. Погружённый в собственные переживания, он совершенно позабыл, что ныне его полк снимался с зимних квартир и отправлялся в летний лагерь в Павловскую слободу под Красным селом. Заметив графа, несколько нижних чинов поспешили окружить его, у всех имелись вопросы по совершению перехода. Вынужденный вникнуть в суть дела, граф Ефимовский постарался отрешиться от занимавших его мыслей о Марье Филипповне. Выслушав обратившихся к нему вахмистра и унтер-офицера, Андрей пообещал разрешить возникшие у них затруднения и поспешил разыскать эскадронного командира. Эскадрон строился в походный порядок, в сутолоке Ефимовский насилу нашёл того, кто был ему нужен.　

— Ефимовский, я уж думал, нам без тебя выступать придётся, — хмурясь, ответил командир эскадрона Куракин в ответ на приветствие.　

Выслушав ротмистра, Александр Борисович досадливо отмахнулся:　

— После, Andre, на место прибудем, там решим, — быстро проговорил он, легко взлетая в седло.　

Ефимовский последовал его примеру. Наконец, полк выступил и длинной вереницей потянулся по улицам и бульварам к месту дислокации. Дорогою Андрей молчал, обдумывая свои дальнейшие действия. Дача в Красном селе, которую он снял на лето, ещё пустовала и была совершенно не готова к заселению. По прибытию на место надобно было распорядиться, чтобы доставили его личные вещи и произвели уборку в доме. Но прежде всего ему надобно было решить, что ответить Марье Филипповне.　

— Что-то ты нынче совсем не весел, — искоса поглядывая на Ефимовского, заметил Куракин.　

— Собираюсь принять самое важное решение в своей жизни, вот и мучаюсь сомнениями, — хмуро отозвался Андрей.　

— Ба, да неужели… — недоверчиво протянул Куракин. — И кто же та прелестница, ради которой ты готов расстаться со своей свободой?　

— Её имя тебе хорошо известно, — вздохнул Ефимовский и тихо добавил: — княгиня Куташева.　

Куракин задумчиво покрутил тонкий светлый ус.　

— Я не верил в слухи, что ходили о вас с ней, — вздохнул он, — но нынче она вдова… ежели тебя смущает, что она была женой Куташева… что станут говорить…. Впрочем, нет никакого смысла вспоминать о том. Nicolas умер, и на твоём месте я не стал бы раздумывать, а нынче же просил у Гринвальда разрешения на брак.　

Ободрённый словами старинного приятеля, Андрей чуть заметно улыбнулся.　

— Я так и поступлю. Как только устроимся на летних квартирах, я тотчас обращусь к Родиону Егоровичу.