Если бы все «знание» ограничивалось только этим, то люди, мнящие себя способными на любовь даже тогда, когда их любовь граничит с жестокостью и преступлением, давно бы успокоились и перестали постоянно искать «главную загадку человечества», объявив любовь в подобном представлении истиной, и перестали бы мучить бедную планету и ее окрестности своими попытками проникнуть в сущность всего. Но я очень хорошо помню, что речь шла о чем-то большем, чем даже самая сильная любовь. А как же тогда понять, о какой любви шла речь? К какому религиозному учению мне стоит обратиться, чтобы понять, что имелось в виду? Вроде бы люди любовью называют многие чувства между разными категориями людей и предметов, но ни одно из них мне не кажется подходящим под то определение, которое я пытаюсь дать именно той любви, о которой говорили Фауст и Маргарита… Надо будет подумать на досуге. Если мне это приснилось, значит, я имею об этом некоторое представление. Ладно, оставим это на потом.

* * *

Я оставил машину и пошел в сторону дома. Из подъезда мне навстречу вышла престарелая соседская чета, он и она. Их вид спровоцировал в моей голове ассоциации с чем-то древним, но каким-то до странности уютным. Ожидая, пока они спустятся по ступенькам, я невольно услышал их диалог:

– Ты карту-то взяла али нет? – спрашивал старичок.

– Взяла, взяла. Ох, какие ж ступени тут никчемные, того и гляди скатишься и бедро себе сломаешь.

Старичок помог своей спутнице спуститься, подставив свое плечо, чтобы она могла на него опереться, и оба зашаркали в сторону поликлиники. Они шли рядом, практически касаясь друг дружки боками, и о чем-то разговаривали. При этом то один, то другой поворачивался к собеседнику всем корпусом, видимо, чтобы расслышать сказанные слова. Эти два трогательных старичка прожили друг с другом целую жизнь, и сейчас, в старости, они остались как-то по-особенному близки и дороги друг другу. Может, это и есть пример того, что называют «предназначенные друг другу души»?..

Я вдруг почувствовал себя таким одиноким… Мне стало казаться, что я один в этом мире, совершенно чужой среди себе подобных, что никому нет дела до моих переживаний, до меня, что моя жизнь никого не интересует… И что самое страшное, никому никогда не было до меня дела, моя жизнь никогда никому интересна не была. А кого может интересовать жизнь такого неприметного человека? Нет ни одного живого существа, которому был бы интересен именно я: не то, как я влияю на чью-то жизнь, не то, как ко мне относятся окружающие, а я, просто я… Родителям я был интересен субъективно, как существо, рожденное ими, что-то, о чем они должны заботиться, должны слепить из этого непонятного чего-то полноценного человека. Друзьям я тоже всегда был интересен только субъективно, и даже некоторым с точки зрения примитивной выгоды. Девушки, с которыми сталкивала меня судьба, любили меня, но ни одна не любила настолько, чтобы забыть свой эгоизм. А мне все это время очень не хватало просто близкого человека, который бы понимал меня, был бы даже, пожалуй, способен на жертву ради моего благополучия.

Помню, в детстве у меня был воображаемый друг, девушка. Сейчас я вряд ли вспомню, как она выглядела. Помню только общее в ее образе, но не могу вспомнить деталей: выражение глаз, форму носа, были ли веснушки на ее лице. Но я помню, что она жила на зеленом острове в уютном домике, а я приходил к ней в гости из мира реальности всегда, когда в нем что-то было не так. Я прятался на ее волшебном острове от своих жизненных невзгод, от мрака окружающего мира, от уныния людей. Еще ребенком я понял, что жизнь состоит не только из радостей и игр. А она – я не помню, как ее зовут, но помню, что ее имя очень мелодичное и всегда напоминало мне о море, – она давала мне передохнуть от моих переживаний, позволяла укрыться в ее маленьком мире, спрятаться на ее коленях, была мне второй и во многом единственной матерью, потому что в реальной жизни я не получал от матери достаточно заботы и родственного тепла. Помню, как сладкая истома спокойствия и надежды разливалась по телу, когда моя воображаемая подруга касалась моей непослушной челки и, улыбаясь, говорила, что все будет хорошо, что я смогу стерпеть все свои детские невзгоды, что им обязательно придет конец и когда-нибудь я стану тем, кем будут восхищаться, кого будут любить.

Когда я подрос, мои мечты стали более дерзкими, а мои вымышленные подруги больше не были по-матерински ласковы и по-дружески смешливы. Они превратились в соблазнительных нимф с пленительными формами, обнаженных дикарок, и в моих фантазиях у нас больше не оставалось времени на разговоры… О той первой своей подруге я не вспоминал ни разу до сегодняшнего дня, но сейчас мне кажется, что всю свою жизнь я искал именно ее. И хотя мой разум ее не помнит, помнит, видимо, сердце…

Может, если бы я ее нашел в жизни, я смог бы испытать то чувство, о котором говорит в моем сне Фауст? Нет, скорее всего, это было бы другое чувство. Но то, что я испытал бы к девушке из своей детской фантазии, приблизило бы меня к пониманию всей силы и сути любви.

Чувство одиночества, ненужности не проходит, оно, наоборот, становится сильнее. Кажется, что сейчас я готов вспомнить все плохое, что мне довелось испытать в жизни. Но от этого станет только хуже, надо развеяться.

– Мау, – требовательно сказал кот, загородив собой проход между комнатой и прихожей. Я не заметил, как вошел в квартиру.

– Ну что, сервелат лохматый, еды тебе, еды!? – Кот растопырил усищи, словно угрожая мне суровой расправой, если я сей же час не накормлю его. Кот появился очень вовремя, не дав мне окунуться с головой в тоску и уныние. Может, не так уж я и одинок?.. – Ладно, ладно, – я согласно пошел на кухню кормить животное и, повинуясь стадному чувству, себя.

Я достал из шкафа кастрюлю, готовый проявить чудеса изобретательности и сварить суп из того, что мне посчастливилось найти в холодильнике и других укромных местах своей кухни, а именно я имел: головку лука, полморковки, две помидорины, три картофелины, пачку чечевицы и мешочек со специями. Ну и конечно прежде, чем приступить к ревизии съестных припасов, я дал коту его кошачий корм, потому что животное имеет в нашем мужском семействе привилегию: его корм покупается строго часто и в больших количествах.

Пока я готовил суп и ждал, когда привезут пиццу, заказанную на тот случай, если суп не получится, кот смирно сидел на табуретке и слушал мои разглагольствования. Я рассказал ему о своем сне, поделился соображениями. Кот Вениамин изредка понимающе кивал и, если ему что-то не нравилось, тряс усами, морщил нос и вредно мяукал. Возможно, конечно, что котовьи гримасы были вызваны вовсе не чувством солидарности, а обилием перевариваемой его желудком пищи.

– Вот все-таки интересный сюжет получается, Веня. Фауст ведь за то время, которое он был Макклюром, пережил взросление и даже становление личности. Интересно, сколько его пребывание длилось? Надо бы даты расставить, чтобы сюжет был более очевиден. А так ведь все, как и у нас, в наше время, да вообще в любое время: человек рождается, когда немного подрастает, начинает думать о всяких интересных вещах, начинает совершать ошибки, на которых он должен в идеале учиться. А потом человек созревает до любви, и переживает эту любовь, и даже начинает ее понимать. Только вот идеалы любви со временем меняются. Если в то время, когда Фауст и Маргарита познакомились, во всем цивилизованном мире нельзя было сближаться с мужчиной до свадьбы, а в наше время получается, что, наоборот, вряд ли найдется девушка, которая возьмет кота в мешке, то есть предварительно не поживет с мужчиной, не поймет, какая ей грозит с ним совместная жизнь. Да и роль девушки поменялась. Раньше девушка была приложением к мужчине, то есть была обязана вести хозяйство, создавать мужчине комфорт, а теперь браки часто заключаются на взаимной симпатии или выгоде, но редко кто будет так отдавать себя ради комфорта другого. Возможно, это правильно. Кстати, надо будет записать мысль. Записать я решил в ежедневник, за которым пошел в комнату.

Когда я вернулся, кот важно восседал рядом с миской, явно намекая на желание отведать десерт. Получив свой десерт, состоявший из витаминизированной косточки, кот опять вскарабкался на табурет и качнул головой таким образом, что мне показалось, этот кивок очень похож на кивок английской королевы, когда она милостиво разрешает продолжать говорить какому-нибудь знатному пэру.

– Вот как ты думаешь, пуфик, Маргарита могла бы справиться с подобной ролью? Смогла бы она, скажем, жить с Фаустом в мире Гете? То есть, допустим, Маргарита и Фауст, пройдя через все свои страшные испытания, зажили бы себе семьей. Со временем страсть бы притупилась, и их отношения приняли бы совсем другое воплощение. Если в тот период времени, в который они начинали свое «знакомство», их отношения вроде носили чисто романтический характер с романтической жертвенностью, обязательными душевными терзаниями и масштабной неразрешимой проблемой, то если перенести их отношения на плоскость отношений семейных, многое бы поменялось. Надо, кстати, поискать в интернете что-нибудь о том, в чем заключалась роль Маргариты у Гете. – Я встал и пошел в комнату за ноутбуком, который принес в кухню, потому что в комнате скучно, а здесь кот.

На одном из сайтов нашел то, что меня интересовало. Из статьи можно было сделать следующий вывод: Маргарита была первым искушением Фауста, чтобы он прокричал заветную фразу. Образ ее во многом символичен. Ну, это вполне объяснимо. Она, будучи невинной и сохраняя в себе много доброго, является порождением несовершенного мира. Причем все хорошее, что содержится в ней, само по себе не сделает мир лучше, потому что это хорошее пассивно, оно просто существует, но не может действовать. Маргарита у Гете наивна, она во всем верит Фаусту, что тоже понятно, в ее-то возрасте самое время быть наивной.

А та Маргарита, которая приснилась мне, была какой-то другой. Она казалась умной, словно знающей все наперед, кажется, что именно она подталкивала Фауста к постепенному осознанию. А Фауст все время стремился (или у него это ненароком получалось) отклониться от намеченного Маргаритой курса, он все не мог определиться: каждый раз, когда он на миллиметр приближался к чему-то важному, к пониманию этого чего-то важного, как начинал сомневаться, сбиваться, искать чего-то другого. Фауст, выходит, действительно человек, причем человек постоянно мыслящий. Нам, людям, свойственно все время думать, искать, но не понимать порой очевидных вещей, все подвергать сомнению, не верить; если что-то кажется слишком простым, мы ждем подвоха, предполагаем просто немыслимые и нелогичные решения. А Фауст еще, помнится, из-за всех своих размышлений заработал себе нервические расстройства и что-то даже похожее на фобии. Что, собственно, неудивительно: если слишком много думать и все время докапываться до сути, можно такое напридумывать, что отдыхать придется в психбольницу ездить вместо курортов… А приснившийся мне Фауст вообще вроде как и испытал на себе нечто неестественное – все началось, когда он «воплотился», или с ним что-то подобное произошло, а потом он вроде как решил, что ему только показалось это, и успокоился. Но разум запомнил это несовпадение, и наверняка Фауст пытался осознанно или неосознанно найти ответ на этот вопрос. Бедные все-таки те люди, которые постоянно задумываются над тем, что недоступно их пониманию, логике. Из-за постоянной невозможности все это себе объяснить, из-за незнания, они начинают паниковать, и естественным результатом такой паники является неосознанный страх смерти: если не знаешь наверняка, начинаешь опасаться самого худшего варианта. Бедный Фауст, как я его сейчас понимаю и как я ему сочувствую! Он был несчастным человеком. Его постоянное желание знать, постоянный страх, нервы не давали ему никакой возможности стать счастливым. И даже в момент объяснения с Маргаритой, момент, который должен был стать наисчастливейшим в его жизни, разум испортил сомнением. А ведь должен был наступить такой момент, в который он смог бы прокричать «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Вот, кстати, тоже интересно получается. Если представить, что меня поставили на место Фауста Гете и выдвинули те же условия, я, кажется, в жизни бы не прокричал эти слова. Мне кажется, что желание «замереть» какой-то миг, пусть даже самый прекрасный в жизни, невозможно, потому что этот момент делает прекрасным именно осознание того, что он обязательно разовьется в другой момент, в череду других моментов. Замирание момента, даже потенциальная возможность такого замирания пугает человека, так как оно подобно смерти, поскольку пропадает ощущение движения, развития. И только осознание динамики, осознание того, что этот момент не вечен, наполняет его счастьем!

Я отвлекся от мыслей, потому что зазвонил телефон. Соцопрос. Повесив трубку, я вспомнил, что собирался позвонить Кате. Я вспомнил нашу с ней короткую встречу и ее ласковое приветствие, и мне снова захотелось ей позвонить. Причем мне стало казаться, что она ждет моего звонка. Я прошел в комнату и стал рыться в ящиках стола. Когда я только устроился в редакцию, мне дали лист с номерами всех сотрудников, с которыми мне может понадобиться связаться по работе. Я надеялся, что номер Кати окажется среди перечисленных. Однако вожделенная бумазея не желала находиться среди скопленного за годы хлама. Я нашел гору каких-то давно утративших срок годности проспектов, кипу выдранных из газет и журналов статей, засохшие ручки и килограммы пыли. Ящики были забиты битком, и найти в них что-то нужное не представлялось возможным. Я чертыхался и чихал с удивительной закономерностью – на два проклятия один чих. Кот, напуганный моими нецензурными воплями, притопал из кухни и уселся на диване, вытаращив глаза.