Карп Ильич Сурмилов уже появлялся на наших страницах, добавим к его портрету несколько слов. Значительный был человек, безжалостный, жесткий, мошенник вселенского масштаба, хотя сам себя он таковым не считал, говорил: я человек дела! Бедный шляхтич из-под Можайска, десятый сын в семье, он вместе с дровяным обозом пришел в Москву в восемнадцать лет и начал службу в Вотчинном приказе писарем. Воевал, как же не воевать, но службу в армии нес в интендантских войсках, а потом сделал головокружительную карьеру и стал одним из богатейших людей в Москве. Сурмилов не терпел и не понимал возражений. А теперь приходилось заискивать перед докторишками, смотреть на них умоляюще, выклянчивая слова надежды. Они советовали отворить кровь, поскольку она испорчена, застоялась, и он покорно смотрел, как делали надрез на синюшной, в гусиной коже руке дочери и сливали кровь в подставленный таз. Надо пить настойки… Он их все перепробовал – одна гадость. Приходили какие-то заплесневелые старухи-знахарки, растирали Лизоньке грудь, мазали барсучьим жиром, вешали на шею заговоренные ладанки.

Долго так продолжалось, но болезнь отступила. Кровохарканье прекратилось, однако веселее Лизонька не стала. Худа была, ровно вешалка, румянец во всю щеку, к вечеру жар. Стала она тихой, пугливой, покорной, пристрастилась к чтению, на коленях всегда лежала раскрытая книжка. Карп Ильич теперь сам заезжал на Никольскую в книжные лавки – искал французские романы. Чтобы дочери легче было ориентироваться в книжном царстве, в дом ходила мамзель-француженка и трещала без умолку.

Последний лекарь, немец из цесарского государства, – говорили, что он пользует саму государыню, – выдумал прогулки: каждый день ходить пешком по саду, но можно и в карете ездить по городу, и чтоб не менее часа, понеже воздух в горнице нечистый, полон заразительных частиц, которые способствуют болезни.

Ноги Лизоньку не слушались. Чтоб не гневить отца, она покорно брела по аллейкам в сопровождении верной своей «дуэньи» Павлы, сорокалетней старой девы.

– Вот ужо до беседки дойдем, а там и сядем, – шептала Павла. – Нам бы только до той липки добраться, а там и отдохнем…

Потом немец сказал: ваша дочь выздоровеет только тогда, когда сама того пожелает. Надо сделать так, чтобы ей хотелось жить.

– Это как же так? – не понял Карп Ильич. – Всяк человек хочет жить, он так Богом замыслен.

– А Елизавета Карповна не желает. У нее сил нет, и она не хочет себя превозмочь.

– Что же делать?

– Может, замуж выдать?

– Такая она никому, кроме отца, не нужна, а мерзавцам, которые на деньги мои польстятся, я отдавать ее не намерен.

– Вам виднее, а все же как-то надобно Елизавету Карповну развлечь. А то и вовсе угаснет.

Лизонька была поздним ребенком, и Карп Ильич любил ее без памяти. Где можно развлечь любимое чадо? Конечно, в Санкт-Петербурге, куда двинулся двор. В новую столицу поехали поздней весной, когда дороги обсохли. Сурмилов привез дочь в усадьбу на Фонтанке в гулкий, плохо протопленный, необжитый дом. Что ни день, то бал или машкерад какой. Карп Ильич показывал дочери дворцы, дивный Петергоф с особняками его, Монплезиром и Марли… Смотри, дочь, хочешь, такой построю? Были в опере, итальянский кастрат пел так сладко, что Лизонька прослезилась. И все бы хорошо, если б от болотного петербургского климата не возвернулся к Лизоньке кашель.

Все тот же лекарь цесаревский дал новый совет:

– Барышне след поехать в теплые края, под жаркое солнце, в Европу, одним словом. Осень там сухая, багряная, воздух напоен живительным соком…

Карп Ильич поверил лекарю и повез дочь в Париж. Собственно, с этой поездки и началась его настоящая карьера, потому что он смог получить заказ на поставку французских вин ко двору самой государыни.

Воздух Парижа для Лизоньки оказался чудодейственным. Уже через две недели у нее изменилось выражение глаз, они вдруг распахнулись и засияли, как два солнышка. Потом Карп Ильич услышал ввечеру, как дочь ходит по комнате и что-то напевает. Наутро она попросилась в модную лавку. Вот что делает теплый климат, ликовал отец! Ему, старому дурню, и в голову не приходило, что причиной пробудившегося в Лизоньке интереса к жизни был не ласковый воздух Франции, а скромный бал в доме русского дипломата Головкина.

Встреча с прекрасным молодым человеком потрясла девушку. Она и не подозревала, что можно опьянеть от одного взгляда собеседника! Про любовь она читала в книжках, и душа ее замирала, но то было жалким подобием истинных переживаний. Неужели это правда, она заставила полюбить себя такого человека, этого ангела с дерзким взглядом, узкой талией, горячей рукой и удивительной улыбкой… Полная неопытность в подобного рода разговорах, а вовсе не стыдливость, как думал Матвей, помешала Лизоньке вести себя с полной естественностью и дать твердый ответ: да, о да! Но девушка была уверена, что кавалер умен и сам прочел все в ее глазах.

Внезапный отъезд князя Матвея не огорчил Лизоньку. Во-первых, он ей написал и встреча их обязательно состоится, а во-вторых, она была наполнена чувствами и не хотела их расплескать случайным свиданием, необдуманным разговором и чьими-нибудь нескромными намеками. Они виделись всего два раза, и оба при свечах, а ну как в яркости дня она ему не покажется? Зеркало не врет: кожа у рта сухая, волосы тусклые, брови как-то укоротились, а раньше изгибались дугой. Да и потеет она из-за болезни, может статься, от нее дух тяжелый. А тут вот как все славно получилось! Господь дал ей выздороветь, войти в сок и уж потом предстать перед возлюбленным. А что модными тряпками перед кавалером не похвасталась, то ведь это мелочи… пустое.

Теперь все свое хитроумие она направила на то, чтобы избавиться не только от общества отца, но и от докучливой, болтливой Павлы. Пустая комната наполнялась сказочными персонажами и картинами будущего счастья. Лизонька рассматривала их, лежа на канапе и улыбаясь. Плохо только, что милый образ исчезал, растворялся, словно в тумане. Глаза помнит, нос помнит, губы, а чтоб увидеть живое лицо… не получается.

Маленькая записочка Матвея стала для Лизоньки амулетом, залогом счастья. Она носила ее на груди, а когда бумага от частого чтения поистрепалась и стала похожа на тряпочку, она плотно сложила ее и упрятала в золотой медальон, который не снимала даже на ночь.

Но не только возвышенные мысли солнечно плескались в ее голове, были и практические, а именно: как заставить отца выдать ее замуж за прекрасного кавалера? Пока по достоинству батюшка мог оценить в князе Матвее только одно качество – титул. Конечно, ему приятно увидеть свою дочь княгиней, но как истинный толстосум Карп Ильич уважал пословицу: деньги к деньгам. А богат ли князь Козловский? Судя по всему, не очень. При богатстве он бы дома сидел, а не просиживал стулья в заграничном посольском доме. Как ни мечтай, но батюшке самому предстоит решать, в чем счастье дочери, а здесь он, родимый, много дров может наломать. Не надо торопить события. Главное, чтобы Карпу Ильичу запал в голову молодой князь, а далее надобно взять в помощники время. Батюшка сам должен выбрать князя Матвея в мужья, а Лизонька, как покорная дочь, уважит его волю.

Дорогу к брачному храму Лизонька начала мостить сразу после бала.

– Да ты вся светишься, Лизонька-цветочек, – сказал Карп Ильич после завтрака. – Понравилось тебе вчерашнее собрание у посольских?

– Ах, батюшка, это был настоящий бал. Лучше, чем в Петербурге. Ты видел? Я танцевала. Только неловка была очень, все ноги кавалеру отдавила.

С него не убудет. Это какой же кавалер? В парике сивом? Длинный такой, как жигулевская наметка…

Лиза рассмеялась.

– Не длинный, а высокий. А цвет парика – натурально серый, как невыбеленный лен, говорят, он нынче моден. Еще любезен, разговорам обучен, и немудрено… Он князь, князь Матвей Козловский.

– Стало быть, он тебе приглянулся?

– Это я ему приглянулась. А он смешной… Да мало ли кавалеров в Париже!

– Ты у меня красавица, – пророкотал Карп Ильич и набычился, пытаясь скрыть за этим неуверенность и даже легкий подхалимаж перед дочерью.

Однако упоминание о князе Козловском несколько насторожило Сурмилова, и он решил навести об оном молодом человеке справки. Узнать ничего не удалось, посольский писарь сказал об отъезде князя на родину. Отбыл, ну и отбыл, и дело с концом. Лизонька тоже не возвращалась к затронутой теме.

Осень была на подходе. Сурмилов повез дочь на юг, в Италию, но не довез. Они застряли в Бургундии. Думали, на неделю, а получилось – на весь год. Маленький, милый городок на берегу Соны посреди бескрайней равнины, куда ни кинь взгляд – одни виноградники да тополиные аллеи вдоль дорог. Из-за этих виноградников Сурмилов здесь и осел, виноградная лоза совершенно потрясла его. Эдакое бы чудо да в подмосковную усадьбу!

Много узнал он здесь полезного. Вот, скажем, из области абстрактных знаний: талмудисты считают, что лоза есть изобретение лукавого, мол, само древо познания было виноградной лозой. Но есть и обнадеживающие сведения: Ной после потопа посадил в землю лозу уже с благословения Божьего. Но куда больше Сурмилова интересовали практические сведения: как планируются виноградники, как рыхлится почва, как давят ногами в деревянных чанах спелые плоды. И как раз в это время попал он в Бургундию и весь процесс увидел собственными глазами! Кроме того, французы-шельмы ввели необычайно выгодную и остроумную систему винного откупа. Учиться надо, учиться. В голове масса новых идей, которые дома не провернуть, не дадут, а здесь жизнь так и сверкает, так и пузырится, словно молодое вино.

Понятно, Лизонька оказалась предоставлена самой себе. Дом был прелестен: старинный, с замшелыми стенами, с угловой башенкой причудливой формы, узкими стрельчатыми окнами и огромным запущенным садом. Лизонька много гуляла, по воскресеньям ходила с Павлой и камердинером на рынок. Кроме яиц, масла, сыров, фруктов и прочей снеди здесь продавали кружева местного плетения.

Конечно, читала, и много, но это были не романы, в которых все чувства на один манер. «Ромео и Юлия» – вот с чем она теперь не расставалась. За окном скрипели повозки-фуры, на которых везли из Швейцарии сыр, скрипели ступени в доме, и каждая на свой лад, и музыкой отдавались в сердце слова великого писателя. «Все королева Маб. Ее проказы, – пела одна ступенька, а другая ей вторила: – Она родоприемница у фей, а по размерам с камушек агата…» А вот еще, они встретились… «Я ваших рук рукой коснулся грубой…» А она потом: «Мой друг, где целоваться вы учились?» Нет сил, право, нет сил…

Занятость Сурмилова не помешала ему заметить необычное, взволнованное состояние дочери. Она округлилась, похорошела, но уж не просматривались в ней прежние дивные качества: кротость, благоразумие, тихая застенчивость. Читает свою книжку, что-то шепчет, а потом глянет эдак дерзко и отвлеченно. Карп Ильич решил проверить, чем это его чадо зачитывается, не мечтает ли она всуе о верзиле-князе? Дочь безропотно отдала книгу. Карп Ильич заглянул в первую страницу, литературный французский давался ему с трудом. Кроме того, от постоянных дегустаций местной продукции он был теперь всегда чуть-чуть навеселе.

– Почему они обращаются друг к другу «сэр»? – спросил он дочь.

– Это перевод с английского, батюшка.

– «Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?» Я правильно перевожу?

Лиза кивнула.

– А другой отвечает: «Нет, я грызу ноготь не на ваш счет, сэр. А грызу, говорю, ноготь, сэр». Чушь какая-то! Лучше бы Четьи-Минеи читала. И нравоучительно, и интересно. – Он вернул книгу с обидой, Шекспира он не понял.

7

Решение пришло к Матвею утром, когда после бритья на щеке у носа он обнаружил пренеприятнейший прыщик. Парнишка при доме, исполняющий обязанности цирюльника, брил аккуратно и все-таки срезал этот чертов прыщик, он теперь кровил. Надо бы прижечь квасцом, а то расцветет на роже «клумба». И, рассматривая в зеркале этот прыщик, Матвей понял, что жизнь продолжается, сколь ни ужасны сведения, полученные намедни от тетки. Люберов в Тайной, далее его казнят или сошлют в Сибирь, конфискованное имущество к нему никогда не вернется. Судиться с братом Иваном из-за наследства – это все равно что дуть против ветра – не передуешь. Значит, он, князь Матвей Козловский, гол как сокол, гол на все последующие времена. Это надо принять как данность и на этом возводить храмину будущего существования. Правда, еще целы были те пять камушков, которые вынул он из бутылки в роковое утро, они позволят ему жить первое время если не безбедно, то прилично. А далее надо думать!

– А что, Варвара Петровна, знаете ли вы такого человека – Сурмилова Карпа Ильича? – спросил он у тетки за завтраком.

– Кто ж его не знает, червонного туза? – отозвалась с удовольствием тетка. – Сейчас он в Париже с заданием от государыни. Обворует он францужан, вот что! Он кого хочешь обворует, а Господь это простит. Иные ложку деревянную стащат – и уже в холодной. А Сурмилову все с рук сходит.