– Помилуйте, да он и в карты никогда не играл!

– А кто это знает?

– Да все, кому до этого охота есть.

– Ну, братец ваш на этот долг в суд не подаст.

– При чем здесь Иван? Ради бога, не говорите загадками, не разводите турусы на колесах. У меня и так голова кругом идет.

– Никаких, извольте видеть, колес. При действии закона о майорате земли не разрешалось разбазаривать, то есть продавать. Только в крайнем случае! Но и при этом – крайнем – трудно найти покупщика, такого, чтоб был при живых деньгах. А князь Козловский нашел. И чтоб деревни за пятьдесят тыщ продать, оформил все карточным долгом, для простоты! Покупщиком стал помещик Люберов, не побоюсь этого слова – истинный друг покойного.

– И какие деревни были проиграны, то бишь проданы?

– Две деревни московские с людьми – Барыкино и Слепенки, а также мыза[9] под Петербургом – Отарово, что на заливе.

– Вот жалость-то!

– Не торопитесь переживать. Господин Люберов очень богат, так как многие годы обретался на государственной службе в Швеции. Говорят, он еще коммерцией занимается, заводики имеет. Какие точно – не знаю, Андрей Корнилович Люберов не мой клиент, и мне его денежные виды без надобности. Передача земель господину Люберову оформлена чин чином в этой бумаге, но главное содержится на словах. – Голос стряпчего стал торжественным. – Я могу засвидетельствовать, что господин Люберов поклялся своим словом передать вам по смерти друга своего и вашего батюшки пятьдесят тысяч рублей золотом, буде же отменен закон о майорате, а также если вы того пожелаете, вернуть вам в пользование означенные деревни за вычетом 40 тысяч. То есть вы получите с соответствующей бумагой подмосковные деревни, мызу Отарово, а также 10 тысяч.

– Pas faiblement! – прошептал Матвей, то есть «па феблема», что при подстрочном переводе означает: «Не слабо!»

– Поскольку сама суть завещания является секретной и передается на словах, то и разделение полученного наследства между вами и досточтимой сестрой вашей Клеопатрой Николаевной тоже не оформлено по всем юридическим правилам. Но имеется собственной рукой князя Николая Никифоровича написанная бумага, в которой означена воля покойного. Сей листок, ввиду тайности предприятия, хранится у меня отдельно. Извольте ознакомиться.

Матвей покорно взял бумагу, почерк отцовский был нетверд, видно, писано незадолго до смерти, когда рука ослабла.

– Вам причитается, – продолжал стряпчий, видно, он знал бумагу наизусть, – две трети наследуемого имущества, буде то в деревнях или в денежном изложении. Досточтимая Клеопатра Николаевна получает одну треть означенного наследства. Если возьмете вы имущество деревнями, то Клеопатра Николаевна получает мызу Отарово, вы же наследуете подмосковные деревни. Теперь задавайте вопросы.

Но Матвей вопросов не задавал, он сидел, ошалело глядя на бумагу, мысли его метались: он то благословлял родителя – «лучшего из отцов», то клял себя – «неблагодарнейшего из сыновей», то представлял, какую по получении денег заведет себе конюшню, приличный транспорт – первое дело… Пятьдесят тысяч – это же огромные деньги!

– Что Иван об этом знает? – спросил он наконец.

– Ничего. Все предприятие было оформлено в обход Ивана Николаевича, поскольку у покойного родителя вашего не было никакой уверенности, что братец ваш эти деньги не прикарманит.

– А мне показалось, что брат знает куда больше, чем вы думаете. Он мне сказал, что деревни проданы, а не проиграны. Смекаете?

– Не мог он об этом знать, – нахмурился стряпчий.

– Еще он говорил о моей беспутной жизни в Париже, мол, все деньги туда пошли. Про какие беспутства он толкует?

– Так… сплетни. Рассказывали про вашу дуэль из-за какой-то графини или маркизы, потом, что вы якобы драгоценности, кольца там… булавки снесли к ростовщику.

– Это кто же такое мог рассказать? – От негодования на щеках Матвея вспыхнули красные пятна, особенно обидно было, что все услышанное было правдой, и только диву можно было даваться, как эти сведения долетели до Москвы. – А что батюшка?

– Князь Николай Никифорович был выше любых толков. Но и услышь он о них, значения бы слухам не придал. Дело молодое! И вы об этом забудьте. Сейчас вам надо не отношения со старшим братом выяснять, а ехать в Северную столицу, где господин Люберов обретается. Вот здесь на бумаге описано его местожительство: Васильевский остров, недалеко от храма Воскресения Христова.

– Спасибо вам, Епафродит Степанович.

– Удачи, князь.

По дороге домой Матвей уже трезво оценил положение.

Клеопатре до времени он решил ничего не говорить. Сестра обрадуется, обнадежит жениха, ослепленный будущим богатством Капустный Лист начнет атаку. А денег-то еще нет. Знавал он людей, которые клялись честью и обязывались словом, а потом исчезали с чужими деньгами в неизвестном направлении. Про господина Люберова он слова дурного говорить не хочет… Боже избавь. И все-таки вначале лучше до Петербурга добраться, а когда деньги будут получены, он обрадует Клеопатру полной мерой.

Теперь обмыслим, как ехать. В Петербурге Матвей решил на первое время остановиться у тетки, Варвары Петровны Фоминой, сестры покойной матери. Виделся он с теткой последний раз перед отъездом за границу, она небось и думать забыла о племяннике, поэтому он решил упредить свой приезд депешей, которую и отослал в Петербург в тот же день с почтовой каретой.

– Ну что стряпчий? – спросила Клеопатра, завидев брата.

– В деле наследства много неясностей, – туманно сказал Матвей. – Со временем Епафродит Степанович надеется их распутать. А пока мне надобно ехать в Петербург.

Он боялся, что Клеопатра воспротивится его отъезду или, что еще хуже, опять начнет плакать, но та осталась совершенно спокойной, только задумалась ненадолго, потом спросила:

– Куда ж по осенним хлябям-то ехать? Дождись первопутка.

– Не могу. У меня отпуск кончается. В ноябре я должен быть в полку.

– Недельку-то дома побудешь?

– Недельку побуду.

– Вот и хорошо. Визиты соседям нанесем, охоту можно устроить.

Иван, который откровенно обрадовался отъезду брата, расщедрился, обещал дать возок, старый, но крепкий.

Причина спокойствия Клеопатры выяснилась, когда до отъезда осталось три дня. Вот тут-то она и заявила со всей категоричностью: она тоже едет с братом в Петербург. У Матвея руки опустились – такая обуза!

– Как же так? Варвару Петровну надо было об этом упредить. В депеше о тебе ни слова. Ты знаешь, тетушка наша со странностями. Может быть, она и меня не примет.

– Тебя, может, и не примет, ты можешь в казармах жить. А девицу тетенька на улице не выгонит. Ну что ты на меня так смотришь? Я уж и гардероб собрала, осталось только упаковать. Не возьмешь меня с собой, я здесь с тоски зачахну, руки на себя наложу. Неужели ты не видишь, что господин Юрьев от меня отказался?

Когда об отъезде сестры сообщили Ивану, он только пожал плечами. Уехать хочешь? Да хоть на Луну. Только я с себя снимаю всяческую ответственность!

А Клепа и рада, повисла на руке Матвея. Так и поехали в Санкт-Петербург вдвоем, ну и, естественно, камердинер Авдей, вдовый мужик тридцати лет, и горничная Ксения, проказница, вертихвостка и умница, страсть как преданная барышне.

11

В Петербург наши путешественники прибыли уже в ноябре и были приняты Варварой Петровной приветливо, но приветливость эта была весьма в меру, тетушка не любила излишних сантиментов. На заверения Матвея, что тот просит крова только на первое время, а потом переедет в казармы или снимет достойное жилье, она ничего не ответила, только головой покивала, мол, там видно будет.

Племяннице Варвара Петровна обрадовалась куда больше, чем племяннику. Мужчин, видно, она вообще не жаловала и говорила о них только осуждающе, де что вы от них хотите: бессердечных, грубых, заносчивых, своевольных, нахальных?.. Клеопатру она с первых дней не отпускала от себя, отвела ей лучшую спаленку, а днем сажала в своей комнате в альков (откуда прогнала прежнюю любимицу и фаворитку) и заставляла читать вслух Библию, романы, а случалось, и газету.

Теперь надобно рассказать о главной особенности Варвары Петровны. Жизнь свою из-за парализованных ног она проводила в огромном, обитым зеленою камкою[10] кресле на колесах. Кресло по дому катала безмолвная старуха в русском платье. На всех ступенях в доме были положены обитые сукном доски, при остановке кресла под его деревянные колеса тут же подкладывались для устойчивости специальные чурбачки, а во время чаепития, что происходило раз десять в день, к креслу прикреплялся специальный столик с узорчатыми бортиками.

На другой же день по приезде Ксюша, горничная Клеопатры, сообщила хозяйке, что «барыня с палочкой ходить могут, но не делают этого по причине изнеженности и тучности». Сведения повариха передала шепотом, это была тайна, которую в доме свято соблюдали. Вообще, слуги о хозяйке отзывались положительно. Все церковные требы она исполняла, имея домовую часовенку, по большим праздникам кресло ставили на специальный экипаж и со всеми предосторожностями ехали к главному храму, где собирался царский двор. Варвара Петровна была строга, но справедлива. Бывало, конечно, и влепит затрещину, если почувствует от слуги винный дух да еще когда тот отпирается, мол, в рот ничего не брал, кроме квасу. Но чтоб на конюшне сечь – такого отродясь не бывало. За важную провинность сажала она нарушителя в подвал в специальную казенку под икону на хлеб и воду. Осужденный получал срок от двух до семи дней – в зависимости от вины – и после полуголодной жизни в полутемном подвале выходил на волю шелковым.

Несмотря на пятьдесят лет с гаком тетка была все еще хороша, и, хотя иначе как старухой себя не называла, видно было, что относится к этому званию несерьезно. Была она всегда ухожена: волосы прибраны, епанчечка черная тафтяная на соболином меху, бархатная юбка с травяным серебряным узором – красиво!

Лучшие годы жизни Варвара Петровна прожила в Москве. Бригадир Фомин воевал под командой фельдмаршала Шереметева, покорял Ливонию. Известный приказ Петра I, несмотря на его расплывчатость и туманность: «Иттить в даль для лучшего вреда неприятелю» выполнялся весьма успешно, но медленно, а Варвара Петровна тем временем жила в Москве соломенной вдовой и время проводила весело. Это только после Полтавской великой виктории муж «заточил» ее, уже тридцатилетнюю, в Петербург. Тогда и мысли не приходило, что Петр сделает рассеянное по болотам да хлябям поселение своей столицей, приказ об этом последовал пять лет спустя, когда она уже набедовалась в мазанковых хижинах о двух горницах с сенями.

На ее глазах строился город. Она помнила пленных шведов, которые носили землю, за неимением носилок, в полах своего драного платья, и стук кувалд, забивающих бесчисленные сваи, помнила ветряные мельницы на стрелке, где сейчас высятся дворцы, помнила казнь поджигателей, – пуская красного петуха, простой люд выражал протест против ссылки в Северную столицу, – помнила обязательные, подневольные плавания по Неве в воскресные летние дни и шута с барабаном осенью, который возвещал о замерзании реки и первый вступал на еще тонкий лед с холщовым знаменем в руках.

Бригадир Фомин окончил жизнь свою под Дербентом во время Персидского похода и умер не в битве, что должно было случиться при его бесшабашной храбрости, а от желудочной болезни в знойное лето. Вдовья жизнь Варвары Петровны мало отличалась от замужней, и если сложить прожитые вместе с мужем месяцы, то от силы два года и набежит. После его смерти у нее уже был обширный дом на Васильевском, связи при дворе, а в деньгах она никогда не знала недостатка.

С тех пор и жила она на берегах Невы безотлучно, истово любя старую столицу, ненавидя новую, но когда двор юного царя Петра II отбыл в Москву, не сдвинулась с места, сославшись на болезнь ног. Именно в ту пору по чертежу крепостного умельца было сделано ее первое инвалидное кресло.

Как уже говорилось, Варвара Петровна была бездетна, этим Матвей и объяснял себе въедливый интерес тетки к его делам. Подобное любопытство раздражало, но вскоре он понял, что такой же повышенный интерес испытывала тетушка ко всем проявлениям окружающего мира.

Ко двору по причине больных ног Варвара Петровна не выезжала, но была в курсе всех его дел и сплетен. Кроме того, ей было известно все о соседях на собственной улице и о соседях других соседей, и какие цены на ближайшем рынке, и какой корабль и чьей нации пожаловал нынче к Троицкой набережной, и где был пожар, и какую мостовую опять перекопали в видах реконструкции.

Добывать сведения о московской придворной жизни было гораздо труднее. Варвара Петровна прямо извелась вся из-за отсутствия полноценных государственных сплетен (не хухры-мухры, государыню на трон выбираем!), поэтому возвращение Анны Ивановны в Петербург в начале года стало для бригадирши истинным праздником. За прошедшие месяцы она восполнила пробелы в своих сведениях и могла дать исчерпывающую характеристику столичной жизни, был бы слушатель. Воспользуйся Матвей этой возможностью, он был бы избавлен от многих опрометчивых поступков. Куда там! «Наука любознательна, невежество любопытно!» – такой девиз привез наш герой из Франции.