Наталья Павлищева - Фаворитка

– У вас любовник?

– А почему бы и нет?

– Кто?

– Мадам, я обязана отвечать на этот вопрос?

– Вы живете в моем доме! Я должна знать, что в него не проникнет человек низкого происхождения, вор, наконец!

Но теперь меня таким не возьмешь…

– Мадам, даю вам слово, что мой возлюбленный высокого происхождения.

– Кто?!

– Герцогиня, вы устроили свою жизнь в этом мире. Я желаю сделать это же.

– Ты играешь с огнем! – шипела Мари, но теперь её фамильярность не имела ничего общего с приятельством, герцогиня была вне себя. – Пока ты болтала глупости и очаровывала Сен-Мара, я молчала…

Мой хохот услышали все слуги дворца. Она и сама поняла, что упоминание Сен-Мара нелепо, разозлилась еще сильней.

– Ты позорила меня учебой у герцога!

– Почему? Все происходило на ваших глазах, мадам. И герцог весьма достойный человек, вы сами не раз твердили.

Интуиция великая вещь, Мари сузила глаза:

– Вы… встречаетесь с герцогом?

Мне удалось сдержаться с большим трудом. Нельзя, чтобы она об этом знала, от Мари всего можно ожидать.

Я собрала все свое самообладание и беспечно пожала плечами:

– А почему не с королем?

– Король в Сен-Жермене, – машинально ответила герцогиня, явно прикидывая, кто же мог быть моим любовником.

– В Париже немало достойных мужчин…

Я словно невзначай бросила взгляд в сад в сторону Люксембургского дворца. Вернее, если честно, это поучилось нечаянно, я просто прятала глаза от Мари. Её даже подбросило на месте:

– Мсье?! Гастон Орлеанский?!

Мне с трудом удалось не расхохотаться снова, но я сумела. Пусть лучше подозревает меня в связи с Гастоном Орлеанским, чем знает правду.

В логике мадам не откажешь, Гастон был в Люксембургском дворце, только Большом, который построила его мать – королева Мария Медичи. Там же жила его единственная дочь Анна, прозванная Великой Мадемуазель.

Если бы между нами с братом короля что-то было, то это идеальный вариант, ему достаточно сделать несколько шагов, чтобы оказаться в моей спальне.

Мари не знала, как к этому относиться, просто еще не придумала. Она лишь фыркнула, как рассерженная кошка:

– Можете идти.

– Благодарю вас, мадам…

Мне удалось переправить Луи записку, чтобы не приходил, это опасно.

Несомненно, герцогиня установила слежку, но так ничего и не узнала. Слежку я заметила и не преминула при встрече пнуть свою «благодетельницу»:

– Вы спугнули моего любовника, мадам.

– Вам давно пора домой, Анна.

Она подчеркнуто называла меня по имени, словно указывая на мое место, нет, не среди близких людей, а среди слуг.

Я наслаждалась тем, что выводила Мари из себя.

– Вы забыли, что я жду назначения Мазарини.

– Вам этого не поручали! Сен-Мар казнен.

– А как же результаты?

Иногда я вдруг заводила беседу на тему «а не остаться ли?», чем ввергала Мари в бешенство.

– Вы полагаете, что я вечно буду вас содержать?

Кардинал вернулся едва живой, король несколько бодрей. И это «бодрей» неожиданно сильно сказалась на мне.

Мари окончательно переехала в Пале-Кардиналь, чтобы ухаживать за умирающим дядюшкой, но мы с Луи не встречались, теперь уже он уехал в свое имение по делам. Звал меня с собой, но это невозможно.

Умерла королева-мать Мария Медичи, умерла бесславно – в изгнании, всеми забытая и отверженная. Говорят, произошло это в доме Рубенса, который написал столько её портретов в свою бытность в Париже.

Кардиналь тоже умирал… Я немало времени проводила в Пале-Кардиналь, возясь все с теми же котами Ришелье. Моя аллергия на кошачью шерсть не позволяла жить там постоянно.

Однажды Мари попыталась намекнуть, что в Пале-Кардиналь мне ловить нечего, мол, для меня и Малый Люксембург слишком хорош.

– Я согласна подождать вас там, мадам.

Она понимала, что я имею в виду – кардинал завещал Пале-Кардиналь королю, потому сразу после его смерти герцогиня вернется в Малый Люксембург. Конечно, она получит большие дивиденды от смерти дядюшки, но дворца лишится. Как и защиты.

Герцогиня прекрасно это понимала, как понимала и необходимость подружиться с королевой. Думаю, только поэтому она не выставила меня вон, рассчитывая использовать, как буфер между собой и Анной Австрийской. Иначе ночевать бы мне на улице…

Думаю, эта ведьма даже в комнату с дверью меня бы не пустила.

Я была в Пале-Кардиналь, когда король пришел продемонстрировать полагающееся сочувствие больному, а скорее, убедиться, что кардинал и впрямь готов умереть раньше него самого. Оба, что называется, дышали на ладан, то есть, были полутрупами, но ни один не желал отправиться в вечность первым. И тот, и другой уже бывали при смерти по-настоящему, когда им даже священника вызывали для отпущения грехов, и оба все же выздоравливали.

Ришелье прошлый раз буквально поставило на ноги письмо королевы, а вернее, добытый мной текст секретного договора. Второго подобного средства у нас не было, кроме того, мы прекрасно знали, что время кардинала Ришелье пришло, послезавтра его земная жизнь прервется.

Существует много вариантов прощальных речей монарха со своим министром, но никто не знает, как было в действительности, потому что, войдя в будуар Ришелье вместе с Вилькье и адъютантами, Людовик почти сразу отправил их прочь. Королю и кардиналу было о чем поговорить наедине в последние минуты.

Потом туда вошел мэтр Шико зачем-то с яичными желтками, словно ими можно вылечить плеврит, снова Мари, попросту не замечавшая меня в последние дни, духовник кардинала, слуги… Я оставалась во внешней комнате, боясь там сделать что-то не то.

Из будуара, наконец, вышел король, против воли его глаза слезились. Не думаю, чтобы от жалости к умирающему или от сожаления, что уходит тот, кто столько сделал за него и вместе с ним. Нет, мне кажется, Людовик уже представлял себя на месте умиравшего Ришелье. Ни для кого не секрет, что Его Величество очень болен, и каждая следующая болезнь может оказаться последней. После смерти в июле этого же года матери Людовика – королевы Марии Медичи, – а теперь вот кардинала, король не может не думать о том, что теперь его очередь.

Не знаю, как получилось, но когда Людовик кашлянул, у него в руках не оказалось платка, а многочисленные адъютанты этого не заметили. Зато заметила я и быстро протянула свой, свежий, новый, чистый и, конечно, надушенный. На белоснежном творении безымянных ткачей и вышивальщиц расплылось красное пятно – Людовик уже давно кашлял кровью, старательно скрывая это ото всех. Он смущенно скомкал платок: – Благодарю, мадемуазель… Я присела в реверансе:

– Ваше Величество…

Всего несколько мгновений. Знать бы к чему они приведут!

– А… это вы? Вы, кажется, родственница кардинала?

– Да, Ваше Величество.

Да уходи ты уже! Но король задержался.

– Мы хотим, чтобы вы были в числе придворных дам.

Чуть не ответила: а мы, мол, не хотим. Буквально прикусив язык, присела в реверансе:

– Это для меня большая честь, Ваше Величество.

Забот у него других нет! Наставник и многолетний премьер-министр при смерти, последние часы доживает, а он придворных дам себе приглядывает.

– Мы распорядимся.

Глядя вслед королю, я костерила его на чем свет стоит.

Подошла взволнованная Мари:

– Что случилось, о чем с тобой беседовал король?

Я пожала плечами:

– В ответ на протянутый платок сделал меня придворной дамой.

– Что?!

– Не верите, герцогиня, догоните Его Величество и расспросите.

– Анна, ты дура? К Сен-Мару и Мсье в придачу не хватает только короля.

Мне хотелось её позлить.

– Сен-Мар казнен, Мсье не в почете, а чем плох король?

– Фавориткой желаете стать?

Я снова пожала плечами:

– Почему бы и нет?

Герцогиня фыркнула и отправилась в комнату к кардиналу. Сообщать ему новости? С нее станется…

Теперь я относилась к Мари слишком настороженно, зная, что ради собственной выгоды она спокойно меня предаст. А еще она страстно желала, чтобы я поскорей вернулась в свое время. Но я все тянула, сначала якобы убеждалась, что Сен-Мар казнен, теперь, что Мазарини заступит на место Ришелье, а потом чем буду объяснять свое упорное нежелание покидать сей райский уголок под названием «Париж XVII века»?

Мари понимает, что я жду чего-то, что составляет секрет, а потому бесится. Пока она ничего не предпринимает, потому что все время подле умирающего дядюшки, и я ей нужна для дружбы с королевой, но вот-вот мы с ней останемся один на один, и тогда можно ждать любых гадостей.

Разум подсказывал, что Мари права, мне пора уходить, и как можно скорей, пока действительно не попала в орбиту внимания короля, но я не могла сделать этого, не увидев еще хоть раз Луи. Я должна посмотреть ему в глаза и понять, что та ночь в затерянной таверне на дороге не была случайностью, что он любил меня не потому, что оказался в одной комнате и одной постели, а наоборот, оказался в этой постели, потому что любит.

Мари этого не объяснишь, к ревности человека, который не может вернуться и еще несколько столетий будет проживать фактически чужие жизни, добавится ревность женщины, моя опекунша неравнодушна к Луи. Я понимала её состояние, саму даже попытку представить Мари в объятьях Меркера приводила в бешенство, но я считала, что имею право ревновать.

И тут же осаживала сама себя: какое? Герцог де Меркер, как и его брат, волен просто переспать с кем угодно, от него не убудет, как и спасти от гибели. Он не вмешивается в политику, потому не бывает в ссылках, но уж о любовных похождениях герцога известно немало. Нет, не так, известно как раз таки мало, но от этого любопытство распаляется еще сильней. У самоуверенного красавца просто не может не быть моря любовниц, а скрытность Людовика в этом отношении лишь добавляет ему шарма.

Да, именно потому я должна дождаться его возвращения и убедиться, что наша близость не была случайностью.

А если была?

Тогда уйду и ручкой не помашу на прощанье.

От любовного томления отвлекла смерть кардинала.

Герцогиня сказала, что кардинал на предложение священника простить его врагов ответил, что у него не было иных врагов, кроме врагов Франции, а простить таковых он не вправе.

Действительно верил в это или просто игра на публику, ведь Ришелье прекрасно понимал, что станет известно каждое его слово. Кардинал умер достойно, как, собственно, и жил. Можно обвинять его сколько угодно и в чем угодно, но он старался ради Великой Франции, ради нее жил, боролся с врагами и нерешительностью короля, ради нее стал настоящим козлом отпущения. «Ваше Величество, позвольте взять роль злодея мне, оставьте себе величие». Будет ли благодарен король?

Но и самому королю осталось недолго, ходит, словно полутруп, болен от макушки до пяток, а эти идиоты врачи то и дело пускают кровь и ставят клизмы. Тут и здоровый не выдержит. Клизмы при энтероколите и геморрое!.. какое счастье, что я здорова.

Хоронили кардинала с почестями, король проститься с тем, от кого столько лет зависел, не пришел.

Народ, вопреки всяким домыслам, празднеств не устраивал, люди чувствовали, что из жизни ушел великий человек, независимо от того, был ли он всем приятен. А еще они чувствовали, что кардинала больше собственной выгоды заботило величие Франции.

Радовались при дворе. Те, кто помогал Ришелье, быстро приткнулись под крылышко Мазарини, а остальные злорадствовали, словно в смерти кардинала была их заслуга.

Посмотреть на умершего кардинала пришли даже те, кто при жизни обходил его стороной, делая крюк в десять лье.

Заметив Марию де Гонзага, я подошла ближе.

– Пришли убедиться, что кардинал действительно мертв? Кстати, текст договора он все же получил, зря вы отправляли за мной своих псов.

Они остались лежать в лесу под Орлеаном… Она вскинула на меня глаза:

– Что вы будете делать без защитника? Или надеетесь на помощь Мазарини?

Я не выдержала:

– Зачем вам был нужен этот павлин Сен-Мар? – Лицо герцогини при этих словах побелело, но возразить она не успела, я договорила то, на что решилась. – Вы будете королевой Польши, королевой, а не супругой глупого премьер-министра, которого недолго и сместить.